Кэрол Дуглас - Роковая женщина

Наши бокалы вновь наполнили.

Никто из нас больше не произнес ни слова. Позже, когда мы вышли из ресторана, Ирен проводила старика до кэба. Затем она взяла меня под руку, и мы проделали весь длинный путь до нашего отеля пешком.

Бокалы, которые мы оставили на столе ресторана, были пустыми, включая мой. Но никогда в жизни я не была такой трезвой и не сожалела об этом так горько.

А ведь я сейчас даже не во Франции!

Глава сорок вторая

Эксперимент с гипнозом

Но буквально одним мановением руки, одним взглядом, одним словом Свенгали умел мгновенно превращать ее в другую Трильби, в свое собственное творение. Он мог заставить ее делать все, что ему было угодно… Если б в это время вы воткнули ей в тело раскаленную иглу, она и не почувствовала бы…

Стоило ему сказать: «Спи», – и она немедленно превращалась в какую-то зачарованную Трильби, в мраморную статую, которая могла издавать дивные звуки.

Всю ночь я усердно притворялась, будто сплю. Поднявшись утром, я обнаружила, что Ирен все еще сидит в гостиной, так и не раздевшись.

– Что делать, Нелл, – спросила она, – когда люди, которые желают тебе только добра, причиняют величайшее зло?

Ну что же, я определенно вхожу в число тех, кто желает Ирен только добра, но, надеюсь, ни разу не причиняла ей зла. Значит, мой долг – спасти подругу.

Я села напротив. Примадонна полулежала в своем кресле, и поза ее свидетельствовала о том, что она не спала всю ночь… Она напомнила мне Сару Бернар в одной из ее нескончаемых сцен смерти.

– Ты заявила, что приехала в Америку в надежде проследить свои корни, – начала я. – Но я подозреваю, что ты прибыла сюда исключительно для того, чтобы увезти меня от Старого Света и воспоминаний о наших ужасных приключениях. Ты всегда думаешь только о других, Ирен, и пора это прекратить.

– Разве я думаю о других? Я же примадонна! – горько усмехнулась она.

– Конечно, тебе присуща театральность, и ты умеешь режиссировать события. Но ты слишком преданна своим друзьям и потому оберегаешь их от шока. Ты приехала сюда потому, что у тебя якобы нет ни родителей, ни сестер, ни братьев. Но с тех пор, как мы находимся в Нью-Йорке, я встречала только тех людей, которые тебя по-настоящему любят. У тебя множество матерей и отцов, Ирен, и тебе не нужна Пинк, чтобы доказать это.

– Меня лишили прошлого.

– Мы же в Штатах! Это совершенно новая страна. Американцы не ценят прошлое, они смотрят только вперед. Тебе удалось оставить свой след и в Старом, и в Новом Свете. Это и есть будущее. Забудь о предках. Моя родословная восходит к вору, которого повесили в Средние века, что не мешает мне быть достойным человеком. Уверяю тебя, значение происхождения сильно преувеличено. Твое прошлое – люди, которые тебя любят. А это стоит любой родословной!

– Но они мертвы или скоро умрут.

Тут у меня не нашлось ответа.

– Из-за меня, – с нажимом произнесла подруга. – Из-за того, что мне неизвестно. Но я все выясню, – решительно заявила она. – Причина в том, что от меня утаивают. Ради моего блага.

– Может быть, – пожала я плечами. – Признаться, мне очень нравится чудной театральный народ. Они напоминают мне честных селян Шропшира, на которых никто особенно не обращает внимания. Они и вспоминаются мне в первую очередь, когда я думаю о детстве.

– А у меня, Нелл, только обрывки туманных видений. – Ирен поднялась и вложила мне в ладонь маленькие золотые часики, похожие на солнышко. – Я хочу, чтобы ты меня загипнотизировала.

– Загипнотизировала? – Мне стало страшно. – Но я же не умею!

– Зато я отлично умею. Ты видела, как я применяю гипноз. Единственное, что тебе нужно делать, – раскачивать часы, пока они не начнут расплываться у меня перед глазами. А еще ты должна призывать меня к душевному покою. Ты же дочь приходского священника, и у тебя это должно выйти естественно.

– Я не могу взять на себя такую ответственность.

– Никому другому я не готова довериться.

– Маэстро…

– Он показал себя не с лучшей стороны. Правда, у него были благие намерения, и не мне его винить. Но мне требуется более сильная личность.

– Я? – От неожиданности я даже хихикнула.

– Тот, кого я могу назвать настоящим другом.

– Ирен, не заставляй!

– Ну пожалуйста, Нелл! На тебя вся надежда!

Вот так скромная прихожанка англиканской церкви в тридцать два года стала гипнотизером.

До чего же глупо я себя чувствовала! Ни дать ни взять медиум, зарабатывающий на жизнь, изрыгая марлю. Но она была мертва, та женщина-медиум. Я устала разыскивать людей из прошлого Ирен только для того, чтобы обнаружить очередной труп.

Я раскачивала часы из стороны в сторону, наблюдая за лицом Ирен и чувствуя себя законченной дурой. Взгляд подруги был прикован к часам, словно перед ней был раскачивающийся колокол, который звонил по ней.

Примадонна была исполнена решимости поддаться гипнозу, а я – загипнотизировать ее. Мы обе понимали, что другого выхода нет.

– Ирен, – произнесла я нараспев, как церковный хор.

– Да, Нелл.

– Я хочу, чтобы ты следила за часами.

– Да, Нелл.

– Я хочу, чтобы ты думала… вернее, вообще не думала. Представь себе… э-э… мангуста Мессалину.

– Да, Нелл?

– Такое гибкое, гладкое создание, сплошные мускулы и мех. Блестящие глаза и сверкающие зубы, как у испанской танцовщицы.

– Испанской танцовщицы?

– Такая грация, страсть… и четкость. Как метроном. Ты слышала и видела метроном. Это ритм музыки. Влево, вправо, как эти часы. Влево, вправо, как маятник. Влево, вправо, как ходики.

– Как… прошлое.

Глаза Ирен, устремленные на часы, подернулись дымкой. Мне самой не верилось, что у меня получилось. Внезапно, в полушаге от успеха, мне отчаянно захотелось нарушить этот ритм, отказаться от своей власти, пробудить нас обеих.

Но метод сработал, и отступать было некуда. Я ломала голову над тем, что же теперь нужно делать. Ирен внезапно оказалась в моей власти. Она отдалась мне в руки. И я должна дирижировать этим оркестром. Должна понять, какие тайны нужно раскрыть.

Как же тяжко быть и пастырем, и овечкой!

– Ирен.

– Да, Нелл.

Ее «да, Нелл» еще никогда не звучало так сладостно, так приятно. Правда, сейчас мне больше хотелось услышать: «Нет, Нелл», – настолько пугала меня собственная роль.

Однако я взяла себя в руки и улыбнулась. Меня больше не заботили собственные мелкие проблемы: я была готова совершить подвиг ради блага другого.

– Ирен, я хочу, чтобы ты вспомнила.

– Да, Нелл.

– Это может быть болезненно для нас обеих, но после нам станет лучше.

– Да, Нелл.

– И прежде всего, я хочу, чтобы, пробудившись, ты никогда больше не говорила: «Да, Нелл».

– Не буду, Нелл.

– Я должна кое-что спросить. Меня всегда поражало, что ты ни разу не воспользовалась своей красотой, чтобы получить роль или окрутить мужчину. Это из-за того, что ты была свидетелем ужасного конца Петунии и видела, что расплата за грех – смерть?

– То был не грех, а неведение. Я не могу никого осуждать – только скорбеть о тех, кто сам навлек беду на свою голову. Эта девушка была хорошенькой и тщеславной. Она сама себя погубила.

– Я хочу, чтобы ты вспомнила. Что случилось после ужасного конца Петунии? Объявила ли полиция ее смерть самоубийством или заподозрила насильственную смерть?

– Мне не говорили. Нам всем хотелось забыть Уинифред и то, что с ней случилось. Все, кто меня знал, желали, чтобы я забыла о ее судьбе, – словно такой ужасный конец ожидает любую с моей внешностью и талантом. Прежде я считала, что красота является преимуществом. Однако после смерти Петунии я поняла, что симпатичное личико не доводит до добра. Я была совсем как она – разве что у меня не было матери, которая ввела бы меня в круг богатых мужчин. Подобные женщины ищут в нем спасения, а часто находят погибель.

– Опера – возвышенный вид искусства. Оперным певицам нет необходимости себя компрометировать.

– Да! Вот почему все они хотели, чтобы я занялась вокалом. Однако даже оперные дивы могут поддаться соблазну. Но все они в глубине души Валькирии, независимо от того, подходит ли их голос для этой партии. Пение требует дисциплины, и вокалисток не так-то легко совратить. Опера – тяжелый труд.

– Тяжелый труд всегда полезен для женщин, – заметила я. – Как и крепкая память. Я предлагаю… приказываю тебе вспомнить то, что тебя заставили забыть. Ты сама должна выбирать, что тебе помнить и что забывать. И я, Нелл… э-э… так велю. Проснись. Ты проснулась? Ты слышала что-нибудь из того, что я говорила? Ирен? Ох… Как же я измучилась! Скажи хоть что-нибудь!

– Нелл?

– Надеюсь, что это по-прежнему я.

– Как удивительно! – Примадонна по-детски захлопала ресницами. – У меня такое чувство, будто мне проветрили мозги.

– Звучит не очень-то хорошо.