Джон Ле Карре - Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)
Он стал замечать, что все его коллеги – только Холдейн не играл в эти игры – приписывали друг другу черты необыкновенных, чуть ли не легендарных личностей. Тот же Леклерк, к примеру, представляя Эвери кому-либо из министерского начальства, никогда не упускал случая сказать: «Эвери – наша восходящая звезда». Для более высокопоставленных чиновников это звучало примерно так: «Эвери заменяет мне память. Если возникнет любой вопрос, достаточно обратиться к нему». По тем же причинам они легко прощали друг другу грубейшие ошибки. Инстинкт самосохранения не позволял им допустить даже мысль о том, что в департаменте могли работать дураки. Он обнаружил, что контора служила своего рода убежищем от всех сложностей современной жизни, здесь все еще существовали прежние правила и границы поведения. Для своих сотрудников департамент приобрел черты почти религиозного святилища. Подобно монахам, они наделяли этот свой монастырь мистическими свойствами, которые существовали независимо от того, что в нем водились свои глупцы и грешники. Они могли относиться с оттенком циничного пренебрежения к деловым качествам друг друга, презирать внутреннюю иерархию и карьерные соображения, но пламя их веры в департамент хранилось словно в отдельной часовне, которую они называли патриотизмом.
Несмотря на все это, сейчас, глядя в иллюминатор на темные морские волны внизу, в которых отражалось холодное солнце, он чувствовал, что и его сердце переполняет волнующее чувство любви. Вудфорд с его трубкой и простецкими манерами все же принадлежал к секретной элите, куда теперь допустили и его, Эвери. Холдейн… Холдейн с его кроссвордами и эксцентричными манерами вообще вписывался в этот мир лучше всех – бескомпромиссный интеллектуал, пусть и раздражительный и вечно отчужденный. Он теперь жалел, что нагрубил Холдейну. Деннисона и Маккаллоха Эвери считал непревзойденными знатоками техники, спокойными ребятами, которые не лезли выступать на совещаниях, а тихо и неутомимо выполняли порученную им работу, неизменно оказываясь правыми в своих мнениях. И он был благодарен Леклерку, благодарен от всей души, потому что тот дал ему столь высокую привилегию – стать одним из этих людей, выполнять одну с ними общую и чрезвычайно важную миссию, уйти от неуверенности прошлого и встать на путь к зрелости и опыту настоящего мужчины плечом к плечу с ними, прошедшими горнило войны. Он готов был тысячу раз сказать Леклерку спасибо за то, как он им руководил, за точные распоряжения, которые придавали упорядоченность его существованию и изгоняли из головы всякую анархию. Он вообразил, как однажды Энтони вырастет, и его тоже введут в коридоры их невзрачного здания, как представят его совсем уже старому Пайну, который со слезами на глазах встанет по стойке «смирно» в своей будке и с теплотой пожмет нежную молодую руку его сына.
В этой трогательной сцене не находилось места только Сэре.
Эвери легко прикоснулся к уголку длинного конверта в своем внутреннем кармане. В нем лежали его деньги – двести фунтов в голубом конверте, помеченном государственным гербом. Он слышал истории, как во время войны некоторые зашивали такие конверты в подкладку пальто, и ему вдруг захотелось, чтобы и с его конвертом поступили так же. Конечно, все это выглядело бы по-детски, и он даже улыбнулся, не ожидая от себя способности к таким глупым фантазиям.
Ему вспомнилась встреча со Смайли. А ведь он побаивался Смайли, признался он себе сейчас. И припомнилась стоявшая в дверях девочка с куклой. Все! Мужчина должен уметь отбрасывать любые сентиментальные чувства.
– Ваш муж выполнял очень важное задание, – говорил Леклерк. – Я не имею права сообщать вам подробности. Могу лишь подтвердить, что он пал смертью храбрых.
У нее был некрасивый, измазанный помадой рот. Леклерк никогда не встречал прежде человека, который бы так обильно проливал слезы. Это была рана, которая не затянется уже никогда.
– Что это значит – «смертью храбрых»? – спросила она, вздрогнув от этих слов. – Мы же ни с кем не воюем. Так что не надо этих вздорных громких фраз. Он просто мертв, – сказала она упрямо и спрятала лицо в изгибе локтя, а потом распласталась по обеденному столу, как брошенная кукла. Дочка смотрела на нее, сидя на корточках в углу.
– Как я полагаю, – сказал Леклерк, – вы имеете право подать прошение о выплате пенсии. Вам известно об этом? Хотя можете предоставить все хлопоты нам. Чем скорее мы этим займемся, тем лучше. Хорошая пенсия, – добавил он так, словно это было девизом всей его жизни, – имеет важнейшее значение.
Консул дожидался его у паспортного контроля. Он подошел сразу же, но даже не улыбнулся, не скрывая, что всего лишь исполняет свой долг.
– Это вы Эвери? – спросил он.
Эвери увидел перед собой высокого мужчину в шляпе и темном плаще, с суровым выражением на покрасневшем лице. Они пожали друг другу руки.
– А вы, стало быть, британский консул мистер Сазерленд?
– Вообще-то я консул ее величества, – отозвался он чуть язвительно. – Мне бы хотелось, чтобы вы сразу почувствовали разницу. – Он говорил с шотландским акцентом. – Кто вам сообщил мою фамилию?
Они вместе направились к главному выходу. Все получилось очень просто. Эвери успел лишь заметить девушку за стойкой – светловолосую и довольно красивую.
– Очень любезно с вашей стороны приехать, чтобы встретить меня, – сказал Эвери.
– От города здесь всего три мили. – Они уселись в машину. – Он погиб чуть выше по дороге, – сказал Сазерленд. – Хотите взглянуть на место?
– Да, пожалуй. Чтобы потом рассказать мамочке. – На нем был черный галстук.
– Ваша фамилия действительно Эвери, верно?
– Ну, разумеется. Вы же видели на контроле мой паспорт.
Сазерленду ответ явно не понравился, и Эвери пожалел, что выразился именно так. Хозяин машины завел двигатель. Они уже собирались выехать на дорогу, когда сзади неожиданно выскочил «ситроен» и обогнал их.
– Идиот проклятый! – рявкнул ему вслед Сазерленд. – Дорога же вконец обледенела. Наверняка один из местных пилотов. На земле они теряют всякое представление о скорости.
Им был виден силуэт водителя в шапке с козырьком сквозь заднее стекло машины, умчавшейся вперед по шоссе среди дюн, выбрасывая из-под задних колес небольшие фонтанчики снега.
– Вы сами откуда? – спросил консул.
– Из Лондона.
В этот момент Сазерленд показал рукой чуть вперед.
– Вот где погиб ваш брат. Прямо на обочине. Полиция предполагает, что шофер мог быть пьян. У них здесь, знаете ли, очень строго с вождением в нетрезвом состоянии.
Это прозвучало предупреждением. Эвери смотрел на заснеженные равнины чужой страны по обе стороны от дороги и думал о том, как одинокий англичанин Тейлор с трудом брел вдоль обочины со слезившимися от мороза глазами.
– Позже мы навестим полицейских, – сказал Сазерленд. – Они будут нас ждать и посвятят во все подробности. Вы забронировали себе номер на ночь?
– Нет.
Когда они въехали на небольшой взгорок, Сазерленд сказал тоном, в котором сквозило отвращение:
– Это случилось здесь. Можете выйти из машины, если есть желание.
– Нет, не нужно.
Сазерленд сразу же надавил на педаль газа, словно хотел побыстрее удалиться от злосчастной точки.
– Ваш брат шел в сторону отеля «Регина». Он здесь рядом. Не смог найти такси.
Они начали скатываться со склона по другую сторону холма, и Эвери увидел светящиеся окна длинного здания гостиницы, стоявшего поперек долины.
– Здесь идти всего ничего, – прокомментировал Сазерленд. – Он добрался бы за пятнадцать минут. Даже меньше. А где живет ваша матушка?
Вопрос застал Эвери врасплох.
– Есть такой городок Вудбридж в Суффолке.
Там как раз проходили выборы местного члена парламента, и потому название стало первым, пришедшим Эвери в голову, хотя политика его не волновала вообще.
– Почему же он не записал ее?
– Простите, не понял.
– Как ближайшего родственника. Почему Маллаби не указал вместо вас мать?
Вероятно, вопрос не был задан серьезно. Быть может, он просто хотел поддержать разговор, чтобы Эвери расслабился, но все равно это действовало на нервы. Он устал с дороги, и ему хотелось, чтобы его просто встретили, не устраивая допросов с пристрастием. К тому же он уже ясно осознавал, что плохо проработал детали своих родственных отношений с Тейлором. Что там написал о нем в телетайпе Леклерк – сводный брат или единокровный брат? Он поспешно стал сочинять цепочку семейных событий: смерть, повторное замужество или просто сожительство, чтобы подготовиться к другим возможным вопросам Сазерленда.
– Вот отель, о котором я говорил, – сказал консул, а потом неожиданно вернулся к прежней теме: – Вообще-то это не моего ума дело. Он был волен записать в родственники кого угодно.
Возникало впечатление, что презрительная интонация вошла у Сазерленда в привычку, превратилась в своего рода речевую философию. Он говорил так, словно каждая его фраза противоречила общепринятому мнению.
