Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Он так меня заинтересовал, что на следующее утро, сидя на скамейке, я уже ждал его появления. Я не ошибся, в то же самое время я опять увидел его. Старик поднимался на холм, но на этот раз шел медленно, сгорбившись, с поникшей головой. Я был поражен, когда он приблизился, и мне стало видно, какие перемены произошли с ним.
– Боюсь, что здешний воздух не идет вам на пользу, сэр, – осмелился заметить я.
Но ему, похоже, как всегда не хотелось разговаривать. Старик, мне показалось, попытался что-то ответить, но слова его быстро превратились в невнятное бормотание, и он снова замолчал. Каким измученным, слабым и дряхлым выглядел он в ту минуту – лет на десять старше, чем в тот раз, когда я увидел его впервые. Мне было больно видеть, как этот человек буквально тает у меня на глазах. Дрожащими руками он снова достал и развернул неизменное письмо. Кто та женщина, слова которой произвели на него такое воздействие?
Возможно, какая-нибудь дочь или внучка, которая должна была скрасить его старость, а вместо этого… Я улыбнулся, когда вдруг подумал, какие мысли мне лезут в голову и как быстро я придумал целую романтическую историю вокруг небритого старика и его переписки. И все же целый день меня не покидали мысли о нем, то и дело мне вспоминались дрожащие узловатые руки с выступающими синими венами, сжимающие шуршащий бумажный листок.
Я не думал, что увижу его снова. Если он будет угасать так же быстро, то на следующее утро уже не сможет выйти из дому или даже встать с постели. Каково же было мое удивление, когда, подходя к своей скамейке, я увидел, что он уже там. Однако, подойдя ближе, я засомневался, что это тот самый человек. Да, шляпа с закрученными полями, блестящая лакированная трость, очки в роговой оправе – все на месте, но куда подевались сутулость, достойное жалости небритое лицо? Седая щетина пропала, губы плотно сжаты, глаза горели, а гордо поднятая голова на могучих плечах напоминала орла, сидящего на скале. Спина у него была прямая и широкая, как у настоящего гренадера, и он разбрасывал тростью камушки, не зная, на что направить бьющую через край энергию. В петлице идеально вычищенного черного сюртука красовался золотистый цветок, из кармана на груди щеголевато торчал уголок красного шелкового платка. Его можно было бы принять за старшего сына того старика, который сидел на этом месте вчера.
– Доброе утро, сэр! Доброе утро! – воскликнул он, завидев меня, и радостно помахал тростью.
– Доброе утро! – поздоровался и я. – Сегодня залив выглядит просто превосходно.
– Да, сэр, но вам бы стоило посмотреть на него до восхода солнца.
– Вы что же, с ночи тут сидите?
– Я пришел, как только стало достаточно светло, чтобы различить дорогу.
– Да вы ранняя пташка.
– Не всегда, сэр, не всегда! – Он покосился на меня, словно оценивая, достоин ли я его доверия. – Видите ли, дело в том, что сегодня возвращается моя жена.
Думаю, выражение моего лица указало на то, что значение, которое он придавал этому факту, было мне не совсем понятно. К тому же глаза мои, должно быть, внушили ему уверенность в том, что я человек достойный, потому что он придвинулся ко мне поближе и начал говорить низким доверительным голосом, как будто дело имело такую важность, что даже чайки не должны были услышать ни слова из нашего разговора.
– Вы женаты, сэр?
– Нет.
– Эх, тогда вам будет трудно это понять. Мы с женой прожили вместе почти пятьдесят лет, и за все это время никогда не разлучались, ни единого разу… До сих пор.
– Долго вы не виделись? – спросил я.
– Да, сэр. Сегодня четвертый день. Ей пришлось ехать в Шотландию. Она была должна, понимаете? А меня врачи не отпустили. Не то чтобы их запреты могли остановить меня, но она была на их стороне. Но теперь, слава Богу, все. Сегодня она возвращается и будет здесь с минуты на минуту.
– Здесь?
– Да, здесь. Этот мыс и эта скамейка были нашими еще тридцать лет назад. Люди, у которых мы живем, честно говоря, нам не очень нравятся, и, когда они рядом, мы с ней не можем разговаривать свободно, поэтому и предпочитаем встречаться здесь. Я точно не знаю, на каком поезде она приедет, но, если она решит ехать самым первым, то мы должны встретиться с ней здесь.
– Что ж, в таком случае… – сказал я, поднимаясь.
– Нет-нет, сэр, – взволнованно воскликнул он. – Прошу вас, останьтесь. Надеюсь, моя болтовня вас не слишком утомляет?
– Напротив.
– Я последние несколько дней почти ни с кем не разговаривал! О, для меня это было настоящим кошмаром. Вам, наверное, кажется странным, что такой старик, как я, так себя ведет.
– Ну что вы, мне даже приятно это видеть.
– В этом нет моей заслуги. На земле нет такого мужчины, который не чувствовал бы то же, что и я, если бы был женат на такой женщине. Вы, должно быть, глядя на меня и слушая мои разговоры о том, как давно мы живем с ней, решили, что она так же стара, как я? – Эта мысль показалась ему такой забавной, что глаза его заблестели, и он рассмеялся. – Она из тех женщин, которые молоды сердцем и поэтому почти не стареют внешне. Для меня она осталась точно такой же, какой была тогда в сорок пятом, когда впервые взяла меня за руку. Ну, разве что чуть-чуть пополнела. Но это ничего, потому что в юности если у нее и был какой-то недостаток, то только один – излишняя худоба. По положению она была выше меня… Я – конторский служащий, она – дочь моего начальника. О, это была настоящая романтическая история, можете мне поверить, но я все-таки добился ее! И знаете, с тех пор наши чувства не притупились ни капли, и я с трудом верю в свое счастье. Когда я думаю, что самая красивая и милая девушка на всем белом свете все эти годы была рядом со мной и что я мог…
Неожиданно он замолчал, и я удивленно повернулся к нему. Он дрожал каждой клеточкой своего могучего тела. Обеими руками он оперся на трость и зашаркал ногами по гальке. Я понял, что он пытается подняться, но от волнения не может. Я протянул руку, чтобы помочь ему, но правила более высокой вежливости сдержали мой порыв. Я отдернул руку, отвернулся и устремил взгляд на море. В следующий миг он уже встал и устремился вниз по дорожке.
К нам приближалась женщина. Прежде чем он ее заметил, она успела подойти довольно близко, ярдов на тридцать. Я не знаю, была ли она когда-нибудь действительно такой, какой он ее описывал, или в его сердце запечатлелся просто какой-то идеал. Та особа, которую видел я, была высокой, это правда, но толстой и нескладной, с красным обрюзгшим лицом, к тому же юбка у нее комично собралась в складки. В глаза мне бросилась совершенно неуместная зеленая лента у нее на шляпке и мешковатый, похожий на разношенную блузку лиф. И это была его вечно молодая красавица?! У меня сжалось сердце при мысли о том, что эта женщина может не ценить его, что на самом деле она может быть просто недостойна его любви.
Она медленно и важно шла по тропинке, он же изо всех сил бежал ей навстречу. Наблюдая за ними краем глаза, я увидел, что он протянул ей обе руки, но она, стесняясь выставлять напоказ нежность, взяла только одну из них и пожала. Когда она это делала, я увидел ее глаза. И я испытал настоящую радость за своего старика. Дай Бог, чтобы в старости, когда мои руки будут дрожать, а спина согнется, рядом со мной была женщина, которая смотрела бы на меня так же.
Жена физиолога
В свое обычное время профессор Эйнсли Грэй к завтраку не спустился. Настольные часы с боем, которые стояли в столовой на каминной полке между бюстиками Клода Бернара и Джона Хантера, пробили полчаса, потом три четверти. Вот уже золотая стрелка подползла к девяти, а хозяин дома все не показывался.
Ничего подобного раньше не случалось. За все те двенадцать лет, которые она вела хозяйство своего старшего брата, он ни разу не опоздал ни на секунду. Теперь она сидела перед высоким серебряным кофейником и думала, что теперь делать, то ли приказать еще раз позвонить в гонг, то ли молча ждать дальше. Любое решение могло оказаться ошибочным, а ее брат был не из тех людей, которые допускают ошибки.
Мисс Грэй была чуть выше среднего роста, худая, с внимательными глазами в сеточке морщинок и немного сутулой спиной, что характерно для женщин, много времени проводящих за книгами. У нее было вытянутое открытое лицо, с легким румянцем над скулами, высоким задумчивым лбом, тонкими губами в ниточку и сильно выпирающим подбородком, который не оставлял сомнения в крайнем упрямстве. Белоснежные манжеты и воротник в сочетании со строгим черным платьем, сшитым почти с квакерской простотой, свидетельствовали о чопорности ее натуры. На плоской груди висел крестик из слоновой кости. Она сидела за столом, строго выпрямив спину, и с недоуменным видом прислушивалась, характерным жестом покручивая очки.
