Гилберт Честертон - Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник)
Хорошо, что трагедия не способна убить комедию, и они могут идти рука об руку. Единственный действующий компаньон фирмы Уиллиса, Хардмана и Дайка пустил себе пулю в лоб, когда инспектор пришел его арестовывать. А вечером Оливия и Роджер бродили по песчаному берегу среди дюн, выкрикивая свои имена, как они делали, когда были детьми.
Острие булавки
Отец Браун всегда говорил, что эту загадку он разгадал во сне. И это истинная правда, хотя и произошло это при довольно необычных обстоятельствах, к тому же именно в то мгновение, когда сон его был нарушен. А нарушил его стук, раздавшийся рано утром в громадном доме, который возводился за окнами священника, вернее, в половине дома, поскольку строительство его еще не было закончено. Этот многоквартирный улей все еще был облеплен строительными лесами и щитами, извещающими, что строителями и владельцами здания являются господа Суиндон и Сэнд. Стук всегда повторялся в одно и то же время, и определить, что издавало этот шум, было совсем не сложно, поскольку господа Суиндон и Сэнд взяли на вооружение новое американское изобретение – полы на цементной основе, которые, несмотря на ожидаемые гладкость, прочность, непроницаемость и постоянное удобство (которые сулила реклама), приходилось в определенных местах выравнивать тяжелыми инструментами. Любопытно, что отцу Брауну удалось даже из этого извлечь некую долю пользы: он говорил, что этот шум всегда будил его вовремя, чтобы не дать опоздать на самую раннюю мессу, отчего он и относился к нему, как к чему-то наподобие колокольного звона. В конце концов, заверял он, в том, что христиан будит не колокольный перезвон, а стук молотков, было даже что-то поэтическое. Если говорить откровенно, стройка под боком все же достаточно сильно действовала на нервы священника, но по другой причине. Над этим гигантским недостроенным домом нависло, словно туча, ожидание трудового кризиса, который журналисты настойчиво называли забастовкой. Но если бы такое произошло, то фактически стало бы локаутом. Надо заметить, что все это очень волновало отца Брауна. Тут впору задать вопрос: что может больше раздражать – постоянный шум стройки за окном или постоянное ожидание того, что в любую минуту этот шум может прекратиться.
– Если позволить себе помечтать, – тихо произнес отец Браун, глядя на циклопическое сооружение через круглые, похожие на совиные глаза очки, – как бы мне хотелось, чтобы эта стройка прекратилась! Вот бы все строящиеся дома оставались недостроенными, в лесах. Мне даже почти жалко, что строительство рано или поздно подходит к концу. Ведь дома кажутся такими свежими и полными надежды, когда их окружает белая филигрань досок, сверкающая на солнце. Как часто люди, заканчивая дома, превращают их в склепы!
Отвернувшись от предмета созерцания, он едва не столкнулся с человеком, который только что перебежал к нему через дорогу. Человека этого он едва знал, но достаточно, чтобы принять (в данных обстоятельствах) за вестника несчастья. Мистер Мастык был коренастым мужчиной с квадратной головой, нехарактерной для уроженцев Европы, но подчеркнуто щегольской костюм выдавал его страстное желание выглядеть, как истинный европеец. Недавно отец Браун видел, как этот господин беседовал с юным Сэндом из строительной фирмы, и ему это не понравилось. Мастык был главой новой для английской промышленной политики организации, возникшей в результате противостояния двух сторон. Она сплотила целую армию не состоящих в профсоюзах рабочих, в основном иностранцев, которые нанимаются в различные фирмы группами. Крутился он вокруг этой стройки явно для того, чтобы устроить на нее одну из таких групп. Короче говоря, он хотел обойти стороной интересы профсоюза и наводнить стройплощадку штрейкбрехерами. Отцу Брауну пришлось принять некоторое участие в ведущихся переговорах – обе стороны пытались привлечь его в свои ряды. Но, поскольку капиталисты в один голос твердили, что он – большевик, а большевики упорно называли его мракобесом, закоснелым последователем буржуазной идеологии, можно сделать вывод, что его здравые суждения не оказывали какого-либо заметного влияния ни на кого. Однако появлению мистера Мастыка суждено было стать предвестником событий, выбивающихся из привычной колеи спора.
– Вас просят прийти немедленно, – сказал мистер Мастык с заметным акцентом. – Есть угроза убийства.
Отец Браун молча поднялся следом за проводником по нескольким лестничным пролетам и приставным лестницам на одну из открытых площадок недостроенного здания, где собрались более-менее знакомые лица из руководства строительной организации. Среди них был даже прежний глава этого предприятия, правда, глава эта с некоторых пор витала высоко в облаках. По крайней мере, она была украшена пэрской короной, скрывавшей ее от глаз не хуже облака. Другими словами, лорд Стэйнс отошел от дел и стал все чаще появляться в парламенте в палате лордов. Его редкие возвращения на стройку обычно проходили довольно скучно и даже, можно сказать, наводили тоску, но на этот раз, да еще совпав с появлением Мастыка, его визит явно не предвещал ничего хорошего. Лорд Стэйнс был довольно стройным человеком с вытянутой головой, глубоко посаженными глазами и редкими волосами, едва прикрывавшими залысины. Можно добавить, что более изворотливого человека отец Браун еще не встречал. Он не знал себе равных в оксфордском умении говорить «несомненно, вы правы» с видом, не оставлявшим никаких сомнений в том, что слова эти нужно понимать как «несомненно, вы думаете, что правы» или даже как «вы так думаете?», подразумевающее колкое «кто бы сомневался!». Но отец Браун решил, что сейчас этот человек не скучает, а, наоборот, несколько раздражен, хотя, что было тому причиной – то, что его заставили спуститься с Олимпа, чтобы уладить мелкие дрязги, или же то, что это уже ему неподвластно, – пока оставалось непонятным.
По большому счету, отец Браун был склонен скорее поддерживать буржуазную группу партнеров, сэра Хьюберта Сэнда и его племянника Генри, хотя в душе сомневался, что этих людей заботит какая-либо идеология. Да, сэр Хьюберт Сэнд был своего рода знаменитостью; газеты создали ему известность и как покровителю спорта, и как патриоту, неизменно отстаивавшему интересы своей страны во многих кризисах как во время, так и после мировой войны. Во Франции он пользовался необычной для человека таких лет популярностью, его представляли как рулевого военной промышленности, сумевшего успешно преодолеть нараставшее напряжение в среде рабочих. Его называли «Силачом» и «Железным человеком», но сам он отнюдь не стремился к этому. В действительности это был настоящий англичанин, весельчак, прекрасный пловец, добрый сквайр и превосходный полковник. Во всей его внешности сквозило нечто такое, чего иначе как военной выправкой и не назовешь. В очертаниях его фигуры просматривались первые признаки полноты, но благодаря всегда чуть отведенным назад плечам выпячивалась грудь. Его волосы и усы еще не утратили природного каштанового оттенка, но лицо поблекло и увяло. Племянник лорда – крепкий молодой человек, напористого, даже нагловатого типа, с посаженной на крепкой шее головой, которая выдавалась вперед, словно он готов был в любую секунду броситься вперед на невидимое препятствие. Пенсне на коротком вздернутом носе каким-то образом придавало ему вид драчливого курносого мальчишки.
Отец Браун все это видел и раньше, поэтому посмотрел на тот предмет, на который были устремлены взгляды всех остальных. Прямо посреди деревянной площадки строительных лесов был приколочен большой, трепыхающийся на ветру лист бумаги с написанными на нем грубыми и неровными прописными буквами, как будто тот, кто это написал, был почти безграмотен или же хотел изобразить безграмотность. Написано же было следующее: «Совет работников предупреждает Хьюберта Сэнда: если он уменьшит зарплаты и начнет увольнения, пусть пеняет на себя. Если завтра что-либо подобное произойдет, он умрет по справедливому решению народного суда».
Лорд Стэйнс, как видно, только что прочитав записку, повернулся к своему партнеру и произнес с шутливой интонацией:
– Похоже, они хотят вашей крови. Судя по всему, меня они не считают достойным убийства.
И в тот же самый миг отца Брауна пронзила одна из тех необъяснимых фантазий, которые иногда вспыхивали, точно электрический разряд в голове. У него вдруг возникло странное ощущение, что человек, который произнес эти слова, не мог быть убит, потому что он уже был мертв. «Совершенно безумная идея», – поспешил успокоить себя священник, но его всегда бросало в дрожь от холодной, бездушной отстраненности знатного партнера фирмы при виде его мертвенно-бледного лица и неприветливых глаз. «У этого человека, – подумал он, – зеленые глаза, а вид такой, будто у него и кровь зеленая».
