Джон Ле Карре - Война в Зазеркалье

– Прошу прощения, – сказал вдруг Лейсер. Он смотрел на план Калькштадта и казался сейчас каким-то особенно маленьким. С таким же выражением лица он мог бы, наверное, указывать на неисправность в автомобильном моторе.

Станция, общежитие и церковь были помечены зеленым. Врезка в нижнем левом углу показывала станционные пакгаузы и разгрузочные платформы. И в каждом углу была примитивно изображена стрелка компаса с надписями: «западная перспектива» или «северная перспектива».

– Что означает перспектива, сэр? – спросил Лейсер.

– Сторону света, по которой следует ориентироваться.

– А для чего это?

Леклерк терпеливо улыбнулся.

– Исключительно, чтобы разобраться, как расположены здания, Фред. И легко найти их.

Лейсер встал и вгляделся в план ближе.

– А это, стало быть, церковь?

– Верно, Фред.

– Тогда почему она выходит фасадом на север? Церкви всегда строят по оси с востока на запад. А у вас вход с восточной стороны, где на самом деле должен располагаться алтарь.

Холдейн тоже наклонился вперед, приложив к губам указательный палец правой руки.

– Это всего лишь приблизительный набросок плана, Фред, – ответил Леклерк.

Лейсер вернулся на свое место и сел по-солдатски очень прямо.

– Теперь понял. Извините.

Когда собрание закончилось, Леклерк отвел Эвери в сторону.

– Есть еще кое-что, Джон. Ему нельзя брать с собой пистолет. Это совершенно исключено. Министр жестко настаивает на этом. Вероятно, вам лучше сообщить ему сразу.

– Он пойдет безоружным?

– Думаю, мы можем разрешить нож. Он ведь не обязательно должен считаться оружием – нож служит для разных целей. Я хочу сказать: если что-то пойдет не так, мы всегда сможем утверждать, что нож не был для него холодным оружием.

После обеда они отправились осматривать границу – Гортон предоставил для этого автомобиль. Леклерк захватил с собой кое-какие выписки, которые он сделал из отчетов Цирка относительно состояния границы, положив их на колено вместе с картой. Северная часть рубежа, разделявшего Германию на две части, представляла собой совершенно невзрачную, наводящую тоску местность. Тот, кто ожидал увидеть здесь ряды противотанковых ежей и некие мощные укрепления, был бы сильно разочарован. Граница проходила по достаточно однообразной местности, пересекая неглубокие овраги и небольшие холмы, заросшие редколесьем и папоротниками. Часто восточная охраняемая зона располагалась так далеко от демаркационной линии, что с западной стороны ее вообще невозможно было разглядеть – лишь изредка встречались выдвинутые вперед дзоты, петляли участки проселочных дорог, стояли заброшенные фермы и наблюдательные вышки – больше ничто не давало воображению никакой пищи.

По контрасту западная сторона была украшена до гротеска смешными сейчас останками свидетельств политической импотенции: огромная фанерная модель Бранденбургских ворот, которая держалась на проржавевших болтах, абсурдно торчала на вершине одного из холмов; какие-то остатки бывших воззваний, растрепанные ветрами и наполовину смытые дождем, смотрели через узкую приграничную долину на противоположную сторону, давно утратив всякий смысл. Только по ночам, когда неожиданно вспыхивавший где-то луч прожектора начинал бродить по холодной земле, в него могло попасть хоть что-то живое вроде случайно застигнутого посреди поля зайца, который в оцепенении замирал, выжидая момент, чтобы броситься в более надежное укрытие.

Они ехали по проселочной дороге вдоль гребня холма и там, где оказывались рядом с границей, делали остановку и выходили из машины. Лейсер кутался в макинтош, а голову покрыл шляпой. День выдался очень холодным. Леклерк был в своем шерстяном пальто и нес раскладное сиденье в виде трости, которое взялось у него невесть откуда. И в первый раз, когда они остановились, и во второй, и в третий Леклерк лишь негромко бросал:

– Это не здесь.

Но когда они снова забирались внутрь автомобиля, объявлял голосом кондуктора:

– Следующая остановка – наша.

Его слова следовало воспринимать как отважную шутку полководца перед битвой.

Если бы Эвери руководствовался набросками Леклерка, он бы никогда не узнал этого места. Да, холм был на месте, и его отрог поворачивал в сторону границы и резко спускался к лежавшей ниже равнине. Но местность позади него тоже оказалась всхолмленной и заросшей лесом, закрывавшим горизонт, на фоне которого с помощью бинокля они все же смогли различить очертания деревянной сторожевой вышки.

– Обратите внимание на три крепления колючей проволоки слева, – сказал Леклерк.

Когда они осматривали землю на той стороне, Эвери смог различить отдельные участки истоптанной старой тропы.

– Она заминирована. Тропа заминирована на всем протяжении. Их территория начинается от подножия холма. – Леклерк повернулся к Лейсеру. – Вы отправитесь отсюда. – Он указал тростью. – Доберетесь до выступа холма и заляжете, дожидаясь времени для броска. Мы доставим вас сюда заранее, чтобы глаза успели привыкнуть к темноте. А теперь, думаю, нам надо убираться. Нельзя привлекать к себе внимание.

Когда они подъезжали к своей ферме, дождь застучал в лобовое стекло, забарабанил по крыше машины. Эвери, сидевший рядом с Лейсером, был погружен в свои мысли. Он вдруг отчетливо понял, словно впервые взглянув на все со стороны, что в то время как его собственная миссия превратилась в идиотскую комедию, Лейсеру предстояло сыграть ту же роль, но уже в трагическом амплуа. Перед ним разворачивалась какая-то безумная эстафетная гонка, каждый участник которой бежал быстрее и дольше предыдущего, а финишем могло быть только одно – самоуничтожение.

– Кстати, – сказал он внезапно, обращаясь к Лейсеру, – не лучше ли тебе что-то сделать со своими волосами? Едва ли у них там многие пользуются мужской косметикой и лосьоном. Это может быть небезопасно.

– Стричься нет надобности, – заметил Холдейн. – У восточных немцев длинные волосы сейчас тоже в моде. Голову нужно просто помыть, и все. Снять с нее слой лосьона. Вовремя подмечено, Джон. Так держать!

Дождь прекратился. Ночь наступала медленно, словно ей мешал ветер. Они сидели за столом фермерского дома и ждали. Лейсер был у себя в спальне. Джонсон приготовил для всех чай и занялся своей техникой. Никто не разговаривал. Время пустой бравады прошло. Даже Леклерк, мастер внести оживление в стиле учителя средней школы, уже не давал себе труда попусту растрачивать слова. Бросалось в глаза, что необходимость ожидания наводит на него тоску. Такую же, какую приходится выдерживать перед свадьбой не слишком близкого приятеля. Они погрузились в состояние сонного страха, знакомого экипажам подводных лодок, глядя, как медленно раскачивается лампа под потолком. Время от времени Джонсона просили выйти за порог и посмотреть, не взошла ли луна, но каждый раз он объявлял, что ее не видно вовсе.

– Прогноз синоптиков был для нас благоприятным, – сказал Леклерк и забрался на сеновал, чтобы понаблюдать, как Джонсон в последний раз проверяет свое оборудование.

Оставшись наедине с Холдейном, Эвери быстро сообщил:

– Он утверждает, что министерство наложило запрет на пистолет. Он не сможет взять его с собой.

– И какой только дурак подсказал ему вообще обсуждать этот вопрос в министерстве, хотел бы я знать? – процедил Холдейн вне себя от злости. Потом добавил: – Скажешь ему об этом сам. Или не скажешь. Решай сам.

– Леклерку?

– Нет, идиот, Лейсеру.

После ужина Эвери и Холдейн поднялись с Лейсером в его комнату.

– Мы поможем вам переодеться.

Но сначала они заставили его снять прежнюю одежду, удобную и дорогую: теплый пиджак и брюки одинакового серого цвета, кремовую шелковую рубашку, модные черные ботинки, носки из темно-синего нейлона. Когда он развязывал узел клетчатого галстука, пальцы его нащупали золотую булавку с лошадиной головой. Он аккуратно вынул ее и подал Холдейну.

– Что делать с этим?

Но Холдейн заранее приготовил конверты для ценных вещей. В один из них он опустил булавку, запечатал конверт, сделал надпись и бросил на постель.

– Вы помыли голову?

– Да.

– У нас возникли проблемы с мылом восточногерманского производства. Боюсь, вам придется раздобыть себе его уже на месте. Как я понимаю, оно у них в дефиците.

– Ничего, разберусь. – Он уселся на кровать голый, если не считать часов на руке, наклонившись вперед и скрестив свои крепкие руки на безволосых бедрах. Его светлую кожу стянуло от холода. Холдейн открыл чемодан, достал оттуда кипу одежды и несколько пар обуви.

По мере того как Лейсер облачался в каждую новую чужую вещь – в дешевые мешковатые брюки из грубой шерсти, расклешенные снизу и узкие в талии, в сильно поношенный пиджак с закругленными лацканами, в ботинки, имевшие странный коричневый оттенок, – он на их глазах превращался в какого-то другого человека, каким, вероятно, и был прежде. Его темно-русые волосы, не уложенные с помощью лосьона, потеряли форму, и в них стала видна седина. Он застенчиво смотрел на них, словно они узнали его секрет, с видом крестьянина, оказавшегося в обществе помещиков.