Гилберт Честертон - Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник)
Дюжий Арлекин сначала ворочал его, как мешок, потом легко подхватил и стал крутить и подбрасывать тело в воздух, как жонглер булаву, и все это под сопровождение развеселых фортепианных мелодий. Когда Арлекин поднимал тело комического констебля с пола, клоун заиграл «В сновиденьях о тебе прерываю сладость сна». Когда забросил его за спину, зрители безошибочно узнали «С котомкой на плече». Когда же Арлекин наконец отпустил полицейского, и тот с невероятно убедительным глухим ударом упал на пол, полоумный пианист забарабанил какую-то песню и даже пропел несколько слов, как до сих пор утверждают те, кто при этом присутствовал, это были «И нес письмо любимой я, да потерял в дороге».
Когда действо дошло до этой стадии безумства, отец Браун вовсе потерял возможность видеть, что творится на сцене, поскольку сидевший перед ним финансист поднялся в полный рост и начал лихорадочно совать руки во все карманы. Потом он нервно опустился, все еще ощупывая себя, но тут же вскочил. На какой-то миг показалось, что он собирается перешагнуть через рампу, но делец лишь метнул взгляд на клоуна, который продолжал наяривать на пианино, и, не произнеся ни слова, бросился вон из комнаты.
Священник несколько минут наблюдал за дикой, хоть и не лишенной некоторого изящества пляской самодеятельного Арлекина над гениально бесчувственным телом врага. Продолжая танцевать с живым, хоть и грубоватым мастерством, Арлекин медленно удалялся через дверь в задумчивый наполненный лунным светом сад. Импровизированный костюм из фольги и мишуры, который на сцене казался слишком ярким, становился все более и более таинственным и серебристым, по мере того как приплясывающая фигура удалялась под сияющим фонарем луны. Восторгу зрителей не было предела! Когда аплодисменты стали поистине оглушительными, Браун почувствовал прикосновение к плечу, и его шепотом пригласили пройти в кабинет полковника.
Он последовал за гонцом со все возрастающим чувством беспокойства, которое не развеял даже торжественный комизм сцены, представшей перед ним, когда он переступил порог кабинета. Полковник Адамс был все еще наряжен Панталоне, на голове у него сидела конструкция из китового уса, но в глазах было столько печали, что их взгляда хватило бы, чтобы остановить вакханалию. Сэр Леопольд Фишер стоял, прислонясь к стенке камина, и часто и сосредоточенно дышал, как человек, близкий к панике.
– Мне крайне неприятно об этом говорить, отец Браун, – сказал Адамс, – но дело в том, что алмазы, которые все мы видели сегодня днем, похоже, исчезли из кармана моего друга… И поскольку вы…
– Поскольку я сидел у него за спиной… – продолжил за него отец Браун с широкой улыбкой.
– Что вы, никто этого не говорит, – произнес полковник Адамс и бросил на Фишера хмурый взгляд, который скорее подтверждал, что нечто подобное обсуждалось. – Я всего лишь прошу вас, как человека благородного, оказать нам помощь.
– Другими словами, вывернуть карманы, – сказал отец Браун и извлек из них семь шиллингов шесть пенсов, обратный билет на поезд, маленькое серебряное распятие, небольшой требник и плитку шоколада.
Полковник долго на него смотрел, потом наконец заговорил:
– Знаете, содержимое вашей головы интересует меня куда больше, чем содержимое ваших карманов. Ведь моя дочь католичка. И не так давно она… – тут он замолчал.
– Не так давно она, – запальчиво воскликнул старик Фишер, – впустила в отцовский дом законченного социалиста, который открыто заявляет, что готов обокрасть богатого человека… И вот чем это закончилось.
– Если вас интересует содержимое моей головы, то – пожалуйста, – устало вздохнул Браун. – Чего оно стоит, можете решить потом, но первое, что я нахожу в этом заброшенном кармане, это следующее: люди, которые планируют украсть алмазы, не ратуют за социализм. Они бы уж скорее, – рассудительно добавил он, – стали осуждать его.
Полковник и Фишер переглянулись, а священник продолжил:
– Видите ли, мы более-менее хорошо знаем всех присутствующих. Этому социалисту так же не под силу украсть алмазы, как одну из египетских пирамид. Нужно разобраться с теми, о ком нам ничего не известно. Человек, который изображает полицейского… Флориан. Интересно, а где он сейчас, в данную секунду?
Панталоне встрепенулся и, широко шагая вышел из комнаты. Последовала интерлюдия, во время которой миллионер смотрел на священника, а священник – на требник. Потом вернулся Панталоне и четким сухим голосом доложил:
– Полицейский все еще лежит на сцене. Занавес поднимался и опускался шесть раз, но он не встает.
Отец Браун выронил книгу и бессмысленным взглядом уставился на полковника Адамса: похоже, эта весть его совершенно сразила. Медленно, очень медленно его серые глаза вновь наполнились светом. Наконец он произнес совершенно неожиданное:
– Прошу прощения, полковник, но когда умерла ваша жена?
– Жена? – удивился старый солдат. – В этом году. Два месяца назад. Ее брат Джеймс опоздал на неделю и не застал ее живой.
Невысокий священник подскочил на месте, как подстреленный заяц.
– Скорее! – в необычайном волнении воскликнул он. – Скорее! Нужно осмотреть этого полицейского!
Они выбежали на сцену, которая теперь была закрыта занавесом, едва не сбив с ног Коломбину и клоуна (которые о чем-то доверительно шептались), и отец Браун склонился над распростертым комиком в костюме полицейского.
– Хлороформ, – сказал он, распрямляясь. – И как я сразу не догадался?
На минуту все стихло. Потом полковник медленно произнес:
– Прошу вас, объясните же, что все это значит.
Но отец Браун неожиданно залился веселым смехом. Потом замолчал, но и после этого, когда говорил, то и дело замолкал, явно борясь с новыми приступами смеха.
– Джентльмены, – выдохнул он, – у нас нет времени на разговоры. Я должен догнать преступника. Но этот великий французский актер, который изображал полицейского… этот якобы труп, с которым Арлекин танцевал и проделывал акробатические номера… это… – Тут голос снова изменил ему, и он повернулся, собираясь выбежать.
– Это что? – крикнул ему в спину Фишер.
– Настоящий полицейский, – бросил отец Браун и кинулся в темноту.
В дальнем конце лиственного сада густые заросли лавра и других вечнозеленых растений расступались и даже сейчас среди зимы на фоне сапфирового неба и серебряной луны отсвечивали теплыми южными красками. Зеленая веселость покачивающихся лавров, сочность ночного индиго, луна, похожая на гигантский магический шар, – все это создает почти беспечную романтическую картину, и где-то между крон садовых деревьев карабкается вверх странная фигура, которая кажется не столько романтичной, сколько неправдоподобной. Этот человек весь сверкает с ног до головы, словно на нем костюм из десяти миллионов лун. С каждым его движением настоящая луна зажигает на нем новый дюйм. Но, раскачиваясь и сияя, он дерзко перебирается с низкого дерева этого сада на высокое ветвистое дерево сада соседнего и замирает лишь потому, что чья-то тень скользнула под меньшее дерево и чей-то голос уверенно обратился к нему.
– Что ж, Фламбо, – произнес голос, – вы и впрямь похожи на летучую звезду. Но летучая звезда всегда оказывается падающей.
Серебряная, искрящаяся фигура наверху, кажется, слегка подается вперед, но, уверенная в том, что путь открыт и ничто не может помешать побегу, прислушивается к небольшой фигуре внизу.
– На этот раз вы превзошли себя, Фламбо. Вы приехали из Канады (я полагаю, с парижским билетом) ровно через неделю после того, как миссис Адамс умерла, когда ни у кого не было настроения задавать вопросы. Весьма умно. Нужно обладать еще большим умом, чтобы выследить «Летучие звезды» и разведать точную дату приезда Фишера. Но то, что последовало за этим, говорит уже не об уме, а о гениальности. Думаю, украсть камни для вас было парой пустяков. Все, что для этого требовалось, – сунуть руку в карман фрака Фишера, и сделать это можно было не только притворяясь, что собираетесь прицепить к нему ослиный хвост, но и сотней других способов. Но в остальном вы затмили себя.
Серебряная фигура среди листьев дерева медлит, словно завороженная, хоть для того, чтобы спастись, осталось сделать всего пару движений. Тот, кто наверху, смотрит на человека внизу.
– О да, – произносит человек внизу. – Мне все известно. Мне известно не только то, что вы специально организовали эту пантомиму, но и решили с ее помощью убить двух зайцев. Поначалу вы хотели тихо украсть камни и сбежать, но сообщник предупреждает, что вас уже подозревают и вечером должен прийти полицейский, чтобы вывести вас на чистую воду. Обычный вор поблагодарил бы за сигнал и поспешил скрыться, но вы не обычный вор, вы – поэт. У вас уже родился хитрый план спрятать алмазы среди фальшивой мишуры на сценическом костюме. Далее, вам пришло в голову, что раз вы играете роль Арлекина, появление полицейского окажется весьма кстати. Почтенный полицейский выходит из полицейского участка в Патни, чтобы найти вас, но вместо этого попадает в самую хитрую из всех ловушек, которые когда-либо были придуманы человеком. Когда дверь открывается, он выходит прямо на сцену рождественской пантомимы, где танцующий Арлекин начинает его бить, подбрасывать, таскать и оглушать под дружный хохот самых уважаемых людей в Патни. О, я не думаю, что вам когда-нибудь удастся придумать что-то лучшее. Кстати, можете отдать мне алмазы.
