Агата Кристи - Место назначения неизвестно
– По какой?
Старик сухо ответил:
– В тех редких случаях, когда муж не может как следует выполнять свою работу, потому что слишком много думает о своей жене. Мне казалось, что под этот случай подпадает и ваш супруг, Томас. Всему миру мистер Беттертон известен как молодой гений, но с тех пор, как приехал сюда, он занимается лишь посредственной, второстепенной работой… Да, Беттертон меня разочаровал.
– Но разве такое не случается постоянно? В конце концов, здесь все эти люди находятся практически в тюрьме. Они, конечно же, бунтуют, верно? По крайней мере, в первое время.
– Да, – согласился мистер Аристидис. – Это естественно и неизбежно. Так бывает, когда впервые сажаешь птицу в клетку. Но если птица заперта в достаточно большом вольере, если у нее есть все необходимое: зерна, вода, пара, ветки, всё нужное для жизни – то в конце концов она забывает, что вообще когда-то была свободной.
Хилари вздрогнула.
– Вы меня пугаете, – сказала она. – Вы действительно пугаете меня.
– Вам еще многое предстоит здесь понять, мадам. Позвольте заверить вас, что хотя все эти люди, приверженные столь разным идеологиям, по прибытии сюда могут разочароваться и бунтовать, в конце концов они смирятся.
– Вы не можете быть в этом уверены, – возразила Хилари.
– В этом мире вообще нельзя быть ни в чем абсолютно уверенным. В этом я с вами согласен. Но тем не менее с вероятностью в девяносто пять процентов все так и будет.
Хилари смотрела на него почти с ужасом.
– Это просто кошмар. Похоже на секретарское бюро. Вы создаете бюро мозгов.
– Именно. Вы очень точно это сформулировали, мадам.
– И вы намереваетесь когда-нибудь начать поставлять ученых из этого бюро тем, кто вам за них больше заплатит?
– Грубо говоря, таков общий принцип, мадам.
– Но вы не сможете послать к кому-то ученого так, как посылаете секретаря.
– Почему?
– Потому что когда ваш ученый снова окажется во внешнем мире, он может отказаться работать на своего нанимателя. Ведь он опять станет свободным.
– Вы попали прямо в точку. Возможно, придется прибегнуть к определенной… обработке, скажем так.
– К обработке? Что вы имеете в виду?
– Вы когда-нибудь слышали о лоботомии, мадам?
Хилари нахмурилась.
– Это операция на мозге, верно?
– Совершенно правильно. Изначально она была разработана для лечения от меланхолии. Не буду утруждать вас медицинскими терминами, мадам; скажу словами, понятными и мне, и вам. После операции пациент больше не испытывает желания покончить собой, не мучается чувством вины. Он спокоен, беспечен и в большинстве случаев послушен.
– Но успех не стопроцентный, не так ли?
– В прошлом это было не так. Но сейчас мы далеко продвинулись в изучении этого предмета. У меня есть три хирурга: русский, француз и австриец. Посредством различных операций по трансплантации и тонких манипуляций с мозгом они постепенно добиваются состояния, в котором пациент будет гарантированно смирным и управляемым, причем на его таланты это никак не повлияет. Мне кажется вполне возможным, что в итоге мы сможем обработать человека, полностью сохранив мощь его интеллекта, но внушив ему абсолютное подчинение. Он примет все, что ему предложат.
– Но это же ужасно! – воскликнула Хилари. – Ужасно!
Мистер Аристидис безмятежно поправил ее:
– Это полезно. В некотором смысле это даже благо. Ведь пациент всегда будет доволен и счастлив, он не будет бояться, тосковать или беспокоиться.
– Не верю, что такое когда-либо станет возможно, – вызывающе заявила Хилари.
– Простите, дорогая мадам, но вы вряд ли настолько компетентны, чтобы с уверенностью утверждать что-либо по этому поводу.
– Я имела в виду, – пояснила Хилари, – что я не верю, будто довольное, счастливое животное сможет заниматься творческой работой и выдавать блестящие результаты.
Аристидис пожал плечами.
– Возможно. Вы умны и вполне могли сказать это именно от ума. Время покажет. Эксперименты еще продолжаются.
– Эксперименты! Вы хотите сказать – эксперименты на людях?
– Конечно. Это единственный практический метод.
– Но… на каких людях?
– Неудачники есть всегда, – ответил старик. – Те, кто не адаптировался к здешней жизни, те, кто не желает идти на сотрудничество. Они становятся отличным экспериментальным материалом.
Хилари изо всех сил вцепилась в диванные подушки. Ей внушала глубокий ужас улыбка, с которой этот иссохший старик излагал ей свое бесчеловечное мировоззрение. Все сказанное им было столь резонно, столь логично и столь деловито, что лишь усиливало этот ужас. Это был не яростный безумец, а просто человек, для которого его собратья были лишь материалом, сырьем для создания чего-то иного.
– Разве вы не верите в Бога? – спросила она.
– Естественно, верю, – почти шокированным тоном ответил мистер Аристидис, приподняв брови. – Я уже говорил вам: я верующий человек. Бог наделил меня огромной властью. Дал мне деньги и возможности.
– Вы читали Библию? – продолжала вопрошать Хилари.
– Несомненно, мадам.
– Вы помните, что Моисей и Аарон сказали фараону? «Отпусти народ мой!»[41]
Старик улыбнулся.
– Значит, я фараон? А вы – Моисей и Аарон в одном лице? Именно это вы пытаетесь сказать мне, мадам? Чтобы я отпустил этих людей, их всех, или… кого-то одного, избранного?
– Я хочу сказать – их всех, – отчеканила Хилари.
– Но вы должны понимать, дорогая мадам, что это была бы напрасная трата времени. Быть может, вместо этого вы хотите попросить меня за вашего мужа?
– От него вам не будет прока, – сказала Хилари. – Вы, конечно, уже осознали это.
– Вероятно, ваши слова правдивы, мадам. Да, я сильно разочарован в Томасе Беттертоне. Я надеялся, что ваше присутствие здесь вернет ему былой блеск таланта, ибо нет сомнений в том, что у него был блестящий талант. Его репутация, сложившаяся еще в Америке, заставляет в это поверить. Но, похоже, ваш приезд не произвел никакого эффекта – или почти никакого. Конечно, я говорю не о том, что видел сам, а пересказываю отчеты тех, кому это положено знать. Его собратья-ученые, работающие вместе с ним… – Старик пожал плечами. – Он просто занимается добросовестной рядовой работой, ничего более.
– Есть птицы, которые не могут петь в неволе, – возразила Хилари. – Быть может, есть и ученые, которые в определенных обстоятельствах не могут заставить себя мыслить творчески. Вы должны признать, что это вполне обоснованная возможность.
– Может быть, и так. Я это не отрицаю.
– Тогда занесите Томаса Беттертона в список своих неудач. Позвольте ему вернуться во внешний мир.
– Это было бы трудно устроить, мадам. Я еще не готов к тому, чтобы известить весь мир о существовании этого места.
– Вы можете взять с него клятву о неразглашении. Он поклянется вам не обмолвиться ни единым словом об Объекте.
– Да, он поклянется. Но не сдержит свое слово.
– Сдержит! Конечно же, сдержит!
– Это говорите вы, его жена, а в таких вопросах нельзя полагаться на мнение жен. Конечно, – старик откинулся на спинку дивана и соединил кончики своих тощих желтых пальцев, – конечно, он может оставить заложника, и это заставит его придержать язык.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду вас, мадам. Если Томас Беттертон уедет, а вы останетесь в качестве заложницы, как вы отнесетесь к такой сделке? Вы согласитесь на это?
Хилари смотрела мимо него, в полумрак. Мистер Аристидис не знал, какие видения возникают у нее перед глазами. Она снова была в больничной палате, рядом с умирающей женщиной. Женщина слушала Джессопа и запоминала его инструкции. Если сейчас появится шанс, что Томас Беттертон окажется на свободе, а она останется здесь, не будет ли это наилучшим способом исполнить свою задачу? Ведь она знала – а мистер Аристидис не знал, – что она не станет заложницей в обычном значении этого слова, даже если останется здесь. Сама по себе она ничего не значила для Томаса Беттертона. Жена, которую он любил, уже умерла. Хилари вскинула голову и бросила взгляд на старика, сидящего по другую сторону комнаты.
– Я бы согласилась, – сказала она.
– Вы наделены отвагой, мадам, так же, как верностью и преданностью. Это хорошие качества. Что касается остального… – Он улыбнулся. – Мы поговорим об этом в другой раз.
– О нет, нет! – Хилари неожиданно спрятала лицо в ладонях, плечи ее задрожали. – Я так не могу! Это невыносимо! Это слишком бесчеловечно.
– Вы не должны так сильно волноваться, мадам. – Старик говорил успокаивающе, почти мягко. – Мне доставило удовольствие рассказать вам сегодня о моих целях и моих устремлениях. Мне было интересно, какое воздействие это произведет на совершенно неподготовленный разум. Такой разум, как ваш: уравновешенный, здравый и достаточно интеллектуальный. Вы испытываете ужас и отвращение. Однако я считаю, что шокировать вас подобным образом было мудро. Изначально вас отталкивает сама идея, но потом вы обдумаете ее, поразмыслите над ней, и в итоге она покажется вам вполне естественной. Совершенно обычной, как будто эта идея существовала всегда.
