Фергюс Хьюм - Загадка золотого кинжала (сборник)
– Если уж нам суждено поссориться, Джек Окхерст, тебе и мне – во имя всего святого и не очень, пусть это произойдет не из-за…
Уж не знаю, чем он собирался закончить эту фразу, но сделать это он по ряду причин не смог, ибо в ту же секунду мистер Окхерст поднял свой бокал с вином и выплеснул его содержимое Гамильтону в лицо.
Они стояли друг напротив друга, будто бы переняв чужие характеры. Мистер Окхерст дрожал от возбуждения, и подрагивал бокал в его пальцах, который он поставил на стол. Мистер Гамильтон стоял прямо, как столб, был бледен, и с лица его каплями стекало вино. После паузы он холодно произнес:
– Значит, так тому и быть. Но запомни: здесь и сейчас наша вражда объявляется открытой. Если я паду от твоей руки, ты уже никогда не сможешь восстановить ее репутацию. Если ты падешь от моей руки, тебя не назовут мучеником. Мне жаль, что все зашло так далеко, но, видит Бог, чем скорее мы разрешим это, тем лучше.
Он с достоинством повернулся, прищурил свои холодные серые глаза, будто бы вкладывая шпагу в ножны, и холодно вышел.
Двенадцать часов спустя они встретились в узкой лощине на Стоктон-роуд, в двух милях от гостиницы. Мистер Окхерст принял свой пистолет из рук полковника Старботтла и сказал негромко:
– Как бы все сегодня ни обернулось, в гостиницу я не вернусь. В моей комнате я оставил письменные указания. Пойдешь туда…
На этом он оборвал свою речь и отвернулся, пряча глаза, к вящему изумлению своего секунданта.
– Я десятки раз был секундантом Джека Окхерста, – рассказывал позже полковник Старботтл, – и я до тех пор ни разу не слышал, чтобы он не договорил то, что собирался. До того момента я и подумать не мог, что отвага покинула его!
Выстрелы прозвучали почти одновременно. Мистер Окхерст уронил обездвиженную правую руку и выронил бы пистолет, но тренированные пальцы и сила воли взяли свое, и он сжимал оружие до тех пор, пока не перехватил его другой рукой, почти не двинувшись с места. Затем была тишина, показавшаяся вечностью, в легких клубах дыма смутно проглядывало несколько силуэтов, а затем торопливый, задыхающийся голос полковника Старботтла произнес ему в ухо:
– Ему досталось о-го-го, кажется, задело легкие!
Джек поднял потемневшие глаза на своего противника, но, кажется, ничего не слышал – кажется, он вслушивался в другой голос, отдававшийся эхом откуда-то издалека. Затем он снова замолчал, дожидаясь, пока врач, закончив с первым пациентом, подбежит к нему.
– Он хотел бы поговорить с вами, – сказал врач. – У вас не так много времени, я знаю, но, – добавил он, понизив тон, – считаю своим долгом сказать, что у вашего противника времени еще меньше.
При этих словах по обычно безразличному лицу мистера Окхерста пробежала тень отчаяния, безнадежного в своей силе.
– Вы ранены, – сказал врач, глянув на безвольно висящую руку Джека.
– Пустяки, только царапина, – торопливо сказал Джек и добавил, горько усмехнувшись: – Удача миновала меня сегодня. Но что ж, идем узнаем, чего он хочет.
Широкими, лихорадочными шагами он обогнал врача в следующую секунду уже стоял у тела умирающего – как и большинство людей при смерти, он лежал тихо и неподвижно среди взволнованной группы людей, и лицо его было спокойным. Мистер Окхерст, напротив, взволнованный, упал на одно колено рядом с ним и взял за руку.
– Я хочу поговорить с этим джентльменом наедине, – сказал Гамильтон своим обычным повелительным тоном, обращаясь к людям вокруг него. Когда они расступились, он взглянул Окхерсту в лицо. – Мне нужно кое-что рассказать тебе, Джек.
Лицо его было белым – но лицо мистера Окхерста, склонившегося над ним, было еще белее, и во взгляде его была тревога и обреченность перед лицом неминуемой беды, и такая усталость в нем была, такая безнадежная зависть к чужой смерти, что умирающий проникся. Даже перед лицом собственного забвения он дрогнул, и циничная улыбка покинула его губы.
– Прости меня, Джек, – прошептал он еще слабее, – за то, что тебе придется услышать. Мною движет не гнев, но долг. Я не могу исполнить его перед тобой, не могу умереть спокойно, пока ты не узнаешь все. Это очень печальная история, но уже ничего не поделаешь. Вот только мне стоило бы пасть от руки Деккера, а не твоей.
На щеках Джека вспыхнул румянец, и он было приподнялся, но Гамильтон держал его цепко.
– Слушай же! В моем кармане ты найдешь два письма. Забери их! Почерк тебе знаком. Но обещай, что прочитаешь, лишь оказавшись в уединении. Обещай мне.
Джек не произнес ни слова и сжал письма пальцами так, будто они были раскаленными углями.
– Обещай мне, – еле слышно прошептал Гамильтон.
– Почему? – спросил Окхерст, роняя руку своего друга.
– Потому что, – с горькой усмешкой сказал умирающий, – потому что… когда ты их прочтешь… ты вернешься туда, куда зовет тебя сердце, и там обретешь гибель!
Это были его последние слова. Он слабо сжал руку Джека, затем хватка ослабла, и он скончался.
Было почти десять вечера; миссис Деккер отдыхала, томно откинувшись на диване с романом в руках, пока ее муж в барной комнате гостиницы вел разговоры о политике. Это была теплая ночь, и французское окно, выходящее на маленький балкон, было приоткрыто. Внезапно она услышала на балконе шаги и с легкой тревогой подняла глаза от книги. В следующую секунду окно торопливо распахнулось, и в комнату ступил мужчина.
Миссис Деккер вскочила на ноги, тихонько вскрикнув в тревоге.
– О боже, Джек, ты с ума сошел? Он вышел всего на минуту, может вернуться в любой момент. Приходи через час, завтра, в любое время, когда мне удастся от него отделаться, – но сейчас уходи, дорогой, прошу тебя.
Мистер Окхерст прошел к двери, закрыл ее на задвижку и, не произнеся ни слова, повернулся к миссис Деккер. Его лицо осунулось, а пустой рукав пальто скрывал забинтованную и окровавленную руку.
Тем не менее голос ее не дрогнул.
– Что случилось, Джек? Зачем ты здесь?
Он распахнул полу плаща и бросил два письма ей на колени.
– Я здесь, чтобы вернуть тебе письма твоего любовника, чтобы убить тебя – а затем и самому умереть, – сказал он едва слышно.
Среди многочисленных достоинств этой прекрасной женщины была и неукротимая отвага. Она не лишилась сознания, не закричала – прости тихо села на диван, сложила руки на коленях и спокойно сказала:
– А почему бы и нет?
Если бы она дрогнула, выказала хоть тень страха или раскаяния, попыталась объясниться или попросить прощения, мистер Окхерст счел бы это несомненным свидетельством ее вины. Но только храбрый человек способен увидеть, насколько храбр другой человек. Отчаяние не уступает ничему – только другому отчаянию. А мистер Окхерст мыслил сейчас не настолько здраво, чтобы оценить ситуацию с точки зрения объективной морали. Даже сейчас, охваченный гневом, он не мог не восхищаться этой стойкой женщиной.
– Почему бы и нет? – с улыбкой повторила она. – Ты подарил мне жизнь, здоровье и счастье, Джек. Ты подарил мне свою любовь. Почему бы тебе не забрать свои подарки обратно? Давай же. Я готова.
Она протянула ему руки с совершенной грацией мягкости, не покидавшей ее с первого дня их встречи здесь. Джек поднял голову, бросил на нее безумный взгляд, упал на колени и порывисто прижал подол ее платья к горящим от лихорадки губам. Но миссис Деккер была слишком умна, чтобы тотчас же праздновать победу; слишком умна и все же слишком женщина, чтобы удержаться и не закрепить успех. В эту же секунду, будто бы следуя порыву гневной и оскорбленной личности, она поднялась и повелительным жестом указала на окно. Мистер Окхерст также поднялся, бросил на нее взгляд и, не говоря более ни слова, исчез из ее жизни – навсегда.
Оставшись одна, миссис Деккер закрыла окно и заперла его на задвижку, а затем подошла к каминной доске и одно за другим сожгла в пламени свечи оба письма. Не подумайте лишь, что даже в этот непростой момент она осталась хладнокровна. Ее рука дрожала, и, не будучи по природе своей жестоким человеком, на несколько минут (возможно, чуть дольше) она почувствовала себя ужасно, и уголки ее чувственного рта опустились. Когда вошел мистер Деккер, она кинулась к нему с чистосердечной радостью и уютно устроилась на его широкой груди, дающей чувство безопасности, – что донельзя взволновало и растрогало беднягу.
– Я слышал сегодня страшные вести, Эльзи, – сказал мистер Деккер, когда с нежностями было покончено.
– Не рассказывай мне ничего страшного, милый; я чувствую себя нехорошо сегодня, – ласково попросила она.
– Но речь о мистере Окхерсте и Гамильтоне.
– Прошу тебя!
Мистер Деккер не мог устоять перед миниатюрным изяществом этих безупречных рук и чувственных губ и взял ее руки в свои. Внезапно он сказал:
