Патрик Квентин - Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)
Я прекрасно представлял себе ее ощущения. Мною тоже иногда овладевало отчаяние. Но сейчас я вложил в свой тон весь оптимизм, на какой только был способен.
– Ерунда! – сказал я. – Мы оба уедем отсюда через пару недель. А все сказанное вчера остается в силе. Я собираюсь взять вас с собой, заставить работать на репетициях до седьмого пота, трудиться так, как вы никогда в жизни не трудились. И либо я сделаю из вас великую актрису, либо пойду по миру без гроша в кармане.
Я говорил совершенно серьезно. Каким-то непостижимым образом моя жизнь оказалась теснейшим образом связана с этой молодой женщиной. Что бы ни происходило здесь дальше, я твердо намеревался вытащить отсюда Айрис и полностью вернуть ей душевное равновесие.
– Оставайтесь здесь и ничего не бойтесь, – сказал я с ободряющей улыбкой. – А я отправляюсь к Ленцу.
Уже отходя от нее, я случайно бросил взгляд на мисс Пауэлл. До этого момента злость и смятение не позволяли мне построить логичную версию, как скальпель мог оказаться в сумочке Айрис. Но, увидев бостонскую старую деву, тихо сидевшую за своим пасьянсом, я сразу вспомнил те странные слова, которые она произнесла накануне: «В хирургическом кабинете хранятся ножи – замечательные стальные ножи».
И в ту же минуту мне стало ясно одно. Кто бы ни затеял гнусную игру против Айрис, действовал он либо совместно с мисс Пауэлл, либо при ее неосознанном участии.
Я еще не успел закончить размышлений на сей счет, когда престарелая жительница Бостона повернулась ко мне и кивнула с подчеркнутым вниманием.
– Добрый вечер, мистер Дулут. Какой типичный март стоит на дворе, не правда ли? Невольно вспоминаешь пословицу: «Март всегда приходит с бурей, а уходит с теплом».
После чего она коротко и нервно рассмеялась, вернувшись к привычному передергиванию карт в своем пасьянсе.
Морено был единственным сотрудником лечебницы, способным дать официальное разрешение на встречу с директором в неурочное время. Но сейчас ни его, ни Стивенса я в зале не видел, и моим первым порывом стало поспешить на их поиски. Но затем я вспомнил данное Айрис обещание не упоминать ее в связи с этой историей. Между тем все видели, как я долго с ней разговаривал. И если бы я покинул зал немедленно, могли возникнуть нежелательные подозрения относительно нее.
Поэтому, укротив свое нетерпение, я провел последние минуты, отведенные на вечер общения, в разговорах сразу с несколькими людьми в надежде отвлечь внимание от Айрис. Потратил несколько минут, достаточно убедительно демонстрируя интерес к раскладу карт мисс Пауэлл и ее весьма позитивным воззрениям на социальные реформы. Постоял немного за спиной мисс Браш, окончательно удостоверившись, что в бридж она играет даже хуже, чем я сам. Поддразнил Билли Трента. А затем по очереди обменялся репликами с Лариби, Фенвиком и Штрубелем.
Как я почувствовал, моя нежданная социальная активность не укрылась от наметанного взгляда мисс Браш. Несомненно, она приняла ее за дальнейшее свидетельство прогресса в лечении.
И только когда мы уже вышли в коридор, направляясь в свой флигель к спальням, у меня появилась возможность переброситься словом наедине с Геддесом. Мне хотелось выяснить, не узнал ли он чего-то нового от Лариби, но мне хватило времени лишь для того, чтобы шепнуть ему:
– Отправляюсь к Ленцу. Произошло еще кое-что. Расскажу подробности позже.
Как назло, в этот момент с нами поравнялась мисс Браш.
– Мисс Пэттисон очень привлекательная девушка, – промурлыкала она.
– Да, я заметил… – Мой ответ должен был прозвучать осторожно.
– И вы, кажется, с ней очень хорошо поладили, не так ли, мистер Дулут?
– Это тоже будет внесено в мою историю болезни? – спросил я, не сдержав легкого раздражения.
Она улыбнулась, но мне почудилось, что в глазах ее сверкнули злые искры.
– О мистер Дулут, не надо все усложнять. Я всего лишь хотела подчеркнуть, что у вас хороший вкус, пусть вы и предпочитаете брюнеток.
Мисс Браш могла быть прошедшей огонь и воду, в высшей степени знающей медсестрой, но чисто по-человечески ей явно не нравилось, когда мужчина из небольшой группы ее вечных поклонников начинал уделять чрезмерное внимание другой женщине.
Не решаясь откладывать сообщения слишком надолго, я уведомил ее о желании видеть доктора Ленца. Улыбка тут же слетела с ее лица, и она довольно угрюмо заявила, что мне придется обратиться за разрешением к Морено. Как раз вовремя появился Уоррен, и она попросила его отвести меня в кабинет молодого психиатра.
Ночной санитар выглядел отдохнувшим и не таким мрачным, как обычно. Более того, он даже проявлял некоторое дружелюбие. Как я догадывался, хорошее настроение навеяло ему известие о том, что полиция списала смерть его зятя на несчастный случай. А когда угроза новых перекрестных допросов улетучилась, он явно решил простить мне мои прежние перед ним прегрешения.
Когда я вошел, доктор Морено закрывал дверцу небольшого стенного шкафа, но я успел заметить до боли знакомую этикетку на бутылке и стакан, еще остававшийся наполовину полным. Это был «Джонни Уокер», и мне оставалось только позавидовать доктору. Но я с удовольствием отметил, что моя зависть не стала чрезмерной. Еще пару недель назад я бы набросился на него, как голодный хищник, и вырвал бутылку из рук.
По выражению на моем лице он понял, что я поймал его, улыбнулся и сказал почти по-доброму:
– Жаль, не могу предложить вам составить мне компанию, мистер Дулут.
Он указал на кресло перед своим столом, но я не стал садиться.
– С радостью составил бы вам ее, доктор, – ответил я, – но, к сожалению, не имею возможности задерживаться у вас. Мне нужно немедленно увидеться с доктором Ленцем.
Морено замер, и выражение его лица утратило всякое добродушие. Как нетрудно было предположить, он ненавидел ситуации, когда пациенты изъявляли желание обратиться к более высокому начальству через его голову.
– Доктор Ленц выступает с докладом на медицинской конференции в Нью-Йорке, – холодно ответил он. – Он вернется только завтра.
– Но мне настоятельно необходимо поговорить с ним, – настаивал я.
– В отсутствии доктора Ленца временным главой лечебницы становлюсь я. И если вопрос действительно важный, посвятите в его суть меня, мистер Дулут. – Перемена в выражении моего лица оказалась, видимо, настолько явной, что это никак не могло польстить ему, и он с горячностью добавил: – Думаю, настал момент поделиться с вами, мистер Дулут, своим мнением: ваше отношение ко мне лично и к прочим сотрудникам лечебницы выглядит крайне негативным. У меня такое чувство, что вы скрываете от нас потенциально очень важную информацию, пытаясь на пустом месте создать мелодраму…
– Мелодраму? – оборвал его я. – Как бы мне хотелось, чтобы все это действительно оказалось не более чем мелодрамой! Но, к сожалению, мы сталкиваемся с реальностью. С устрашающей реальностью. Это вы сами делаете все возможное, чтобы спасти честь мундира. Вы ведь пытались стать актером, угадал? Предполагаю, что вам доставались роли высоколобых рыцарей науки, врачей милостью божией. И вы продолжаете играть свою роль до сих пор. Причем настолько оторвались от нормальной жизни, что уже не в состоянии уловить момент, когда люди начинают себя вести, как свойственно обычным людям, а не марионеткам-невротикам, чья функция сводится исключительно к тому, чтобы правильно реагировать на вашу терапию, давая вам возможность отмечать прогресс лечения в их медицинских картах.
Морено заметно покраснел.
– Вы слишком возбуждены, мистер Дулут, – сказал он тем не менее вполне спокойно. – Причем, насколько я вижу, ваше поведение вызывает повышенную возбудимость среди других пациентов. И если вы вовремя не остановитесь, то станете для нас не помощником, а досадной помехой, что, кстати, помешает и вашему выздоровлению.
Я смотрел на него, стоявшего передо мной в безупречном врачебном халате с почти высокомерным видом, и он превращался для меня в символ бюрократии, легкомыслия и лицемерия, которыми была пронизана жизнь в этой дорогой лечебнице. И я сказал ему, что кому-то нужно стать помехой для всего того, что творится в их заведении. Назвал его чопорным и надменным невежей, а потом использовал по его адресу еще несколько достаточно оскорбительных эпитетов.
Он воспринял мои слова на удивление бесстрастно, учитывая, как совсем недавно не мог скрыть своего раздражения и гнева на меня. И пока я произносил свою страстную тираду, возникло неприятное предчувствие, что все это будет тщательно занесено в мою историю болезни, как только я удалюсь.
Но его спокойствие только еще больше вывело меня из равновесия. Мне было плевать – пусть считает меня сумасшедшим, пусть запрет в этих стенах еще на полгода. Мое существо жаждало выплеснуть накопившуюся злость на бесчувственное отношение медицинских бюрократов к людям. И это было восхитительное ощущение – высказать ему все прямо в лицо.
