Сара Джио - Последняя камелия

– У меня два негодных сына, – с кривой улыбкой проговорил лорд Ливингстон, – но совершенно необъяснимая вещь, миссис Диллоуэй: они как-то говорили мне, что им очень бы хотелось по вечерам помогать Сэди мыть посуду. Могу я предложить ей небольшую помощь по кухне?

Миссис Диллоуэй, подняв брови, посмотрела на меня, потом на мистера Бердсли.

– Если вам угодно.

До окончания ужина Эббот и Николас улыбались. Я знала, что их не огорчает мытье посуды, ведь они впервые, должно быть за очень долгое время, увидели отцовскую улыбку. Я тоже улыбалась, понимая, что заслужила детское признание.

– Надеюсь, они не сильно помешали с мытьем посуды, – уже позже, вечером, сказала я Сэди.

– Нет, – ответила она, заплетая свои длинные волосы в косу, – они старались. Николас разбил блюдце, но в этом доме блюдец хватит, чтобы пригласить на чай всю страну. – Она помолчала. – Я слышала, его светлость смеялись за ужином.

Я кивнула, улыбнувшись своим воспоминаниям.

– В этом доме могло бы быть больше смеха, – сказала Сэди. – Знаете, у его светлости так тяжело на душе.

– Что ты имеешь в виду?

Не поднимая глаз, она стянула конец косы лентой.

– Могу вам сказать, что леди Анна была святая. Все эти женщины…

Я покачала головой:

– Ты хочешь сказать…

– Что он не был верен своей жене? – пожала плечами Сэди. – Пусть это останется между ним и Господом. – Она со вздохом заправила косу под чепец. – Да, их было много, в том числе… – Девушка покачала головой, словно отгоняя свою мысль. – Не следует распространять сплетни. Ну, спокойной ночи, мисс Льюис. Я, пожалуй, лягу спать.

Не успела я погасить свет, как в дверь постучали.

– Да, – откликнулась я.

В дверях стояла миссис Диллоуэй в ночной рубашке.

– Входите.

– Вы сможете когда-нибудь простить меня?

– Простить? За что?

– Не знаю, о чем я думала, когда рылась в ваших вещах, – сказала она, садясь на стул. – Меня беспокоила ваша безупречность, и я подумала, что, если найду что-нибудь компрометирующее у вас в комнате, у меня будет причина не доверять вам. Однако, даже найдя монету, я не поверила, что вы ее взяли, но…

– Ничего, – сказала я, когда до меня дошло, о чем идет речь. – Я все понимаю. Вы делали то, что должны делать.

Она покачала головой, вытирая глаза платком.

– Нет, это было слишком. – Миссис Диллоуэй посмотрела мне в глаза. – Умоляю вас простить меня, мисс Льюис.

– Не надо умолять. Я и так готова простить вас.

– Спасибо, – сказала она, поднимаясь.

– Миссис Диллоуэй, – спросила я, когда она взялась за ручку двери. – Вы долго любили лорда Ливингстона?

Мой вопрос, казалось, ничуть не поразил ее. Возможно, сегодняшний инцидент уравнял наши отношения. Мы перешли от строгой иерархии дома к отношениям двух женщин – двух женщин, столкнувшихся с собственными тревогами, собственной любовью, собственными сердечными ранами.

– О, – проговорила она задумчиво, – мне кажется, с того дня, как я прибыла в поместье.

Я внимательно посмотрела на нее.

– Я никому не хотела зла, – продолжала миссис Диллоуэй, – особенно леди Анне.

– Я знаю, – заверила ее я. – Пожалуйста, не считайте, что вам нужно оправдываться.

– Ох, мисс Льюис, – проговорила она, глядя на меня беззащитным взглядом – это было лицо друга. – Я поняла, что человек может бороться со многими пороками и слабостями, но не с любовью. Нельзя изменить выбор сердца. Боюсь, этот факт стал величайшей трагедией моей жизни.

Я не потрудилась включить лампу у кровати: лунный свет лился в окно с мощностью лампочки в сорок ватт. Я достала из ящика стола лист бумаги и конверт и начала писать письмо домой.

Дорогие мама и папа,

я очень по вас скучаю и все же боюсь оставить детей. Я уже полюбила их, даже за такое короткое время. Я сочувствую им: они недавно потеряли мать и теперь живут вместе с отцом, который едва их замечает. Хотя, возможно, я преувеличиваю насчет его. Может быть, у него все-таки есть сердце? Но все равно я боюсь, что без моего присутствия они будут очень страдать, особенно самая маленькая, Джени. Ей всего два годика, и она отчаянно нуждается в родительской любви. Впрочем, труднее всего с десятилетней Кэтрин. Она ужасно тоскует по матери. И Эббот, старший мальчик, глубоко переживает эту потерю. Я еще не выяснила, почему. И все-таки здесь есть что-то еще: у меня такое чувство, что смерть леди Анны окружена какой-то темной тайной. Не бойтесь за меня. Я знаю, мне тут ничто не угрожает, но на мои вопросы о причине смерти хозяйки никто не хочет отвечать, и я хочу сама раскрыть эту тайну. Что вы думаете по этому поводу?

Пожалуйста, напишите мне, когда сможете. Иногда мне здесь так одиноко, и ничто бы меня так не порадовало, как письмо из дома. Я бы попросила вас прислать хлеба из нашей булочной, но, боюсь, пока он прибудет, станет совсем черствым. Лучше я представлю папину медовую цельнозерновую булку и помечтаю о доме.

Я сложила письмо и засунула в конверт, запечатала его, надписала адрес и положила на стол. Завтра надо отдать его мистеру Хэмфри, чтобы отправил из города. Потом я забралась в постель и стала думать о миссис Диллоуэй, потом о леди Анне и ее альбоме с гербарием. Можно было бы тихо, на цыпочках пройти в детскую, никого не тревожа, и принести его к себе, чтобы почитать.

Оказавшись в детской, я взяла альбом со стола, где оставила его днем, а когда принесла в свою спальню, то сразу открыла последние страницы. Но где же миддлберийская розовая? Я посмотрела внимательнее и обнаружила, что страница вырвана. Остался лишь неровный оборванный край.

Глава 18. Эддисон

В эту бессонную ночь меня потянуло в восточное крыло. Я вошла в затемненную спальню. Кружевное покрывало было туго натянуто на постель под балдахином, а рядом на столике стояла ваза с оранжевыми тигровыми лилиями. Когда глаза привыкли к темноте, я заметила на вишневом столике капельку воды. Кто-то здесь был. Возможно, только что.

За спиной скрипнула дверь.

– Что вы думаете о покоях леди Анны? – спросила миссис Диллоуэй. Лицо ее скрывала тень, и я не могла разглядеть его выражение. – Здесь все так, как было при ее жизни.

– Извините, что я вот так вторглась, – сказала я, кладя обратно зеркальце, которое нашла на туалетном столике. – Я не могла уснуть и решила пройтись. – Мои слова звучали суетливо, я как будто оправдывалась. – И вошла в эту дверь. Она была не заперта. Наверное, не смогла сдержать любопытства.

Миссис Диллоуэй подошла к туалетному столику, нежно глядя на него.

– Леди Анна – редкий человек, таких, как она, не было и не будет, – проговорила она. В зеркале ее глаза вспыхнули возбуждением, хотя лицо оставалось скорбным – странное сочетание радости и горя.

Мне было неловко стоять так близко к ней, хотелось броситься в дверь и во всю прыть бежать к себе, к Рексу, но ноги будто приросли к полу. А потом я ощутила на запястье ледяную руку миссис Диллоуэй.

– Я бы хотела вам кое-что показать, – сказала она. – Пожалуйста, пойдемте со мной.

Домоправительница сняла с шеи золотую цепочку, на которой висели два ключа. Один из них она вставила в дверь в глубине спальни. Я заглянула внутрь, а миссис Диллоуэй тем временем включила торшер. У окна стояло позолоченное кресло в стиле Людовика XVI, а рядом письменный стол с раскрытой книгой, ее страницы пожелтели от солнечного света. Рядом были разбросаны бумаги, фотографии, записная книжка и ручка, словно леди Анна только что подписывала свою корреспонденцию – может быть, ответ на приглашение на обед в Лондоне или официальный прием в доме какого-нибудь герцога. Я представила, как она выводит букву «А» с вытянутой черточкой и росчерком на конце. Может быть, она подписывалась маленьким цветочком в углу, как делала я. Я сделала несколько шагов ближе, заинтересовавшись книжной полкой у окна. Однако вместо художественной литературы там были только книги по ботанике. Я вытащила за корешок одну – «Питание роз и уход за ними». Другая, побольше, с изображением гортензии на обложке, оказалась руководством по уходу за многолетними растениями.

– Она была самоучкой, – сказала миссис Диллоуэй, – но знала о растениях и цветах больше, чем любой другой.

Я наблюдала, как старая женщина осматривает комнату. Она подошла ко мне поближе и указала на обитую материей скамью у окна. Я пошла за ней и села. Мне представилось, как сюда к маме прибегают дети. Маленькая девочка, лежа на этой скамье, выглядывающая в сад, пока ее мать работает; мальчики поглощены чтением комиксов. Такое счастье. Что разрушило его?

В свете торшера миссис Диллоуэй выглядела дряхлой, намного старше, чем показалось мне раньше. Свет от лампы высвечивал морщины на ее коже, усталость в глазах.

– Я знаю, что стара, – сказала она. – Мне недолго осталось. – Она провела рукой по седым волосам. – Мисс Синклер, мои поездки в город по средам – это не визиты к парикмахеру. Я хожу к доктору. У меня рак. Скоро я начну лечение и уже не смогу выполнять свои обязанности здесь.