Лиза Марклунд - Бесследно исчезнувшая
– Не хочешь – не надо.
Анника посмотрела на нее:
– А почему мама не может? Опять старая история?
Тень пробежала по лицу Биргитты. Она пригладила волосы худой рукой.
– О чем ты?
– Она пьет? И поэтому не может позаботиться о Дестини?
Биргитта не ответила. Она как бы приклеилась к паркету и тупо смотрела прямо перед собой. Анника слышала детские голоса и смех из комнаты Эллен. У нее на глаза сразу же навернулись слезы.
– Само собой, Дестини сможет остаться у нас, – сказала Анника тихо. – Приводи ее в пятницу после обеда, я постараюсь быть дома.
Биргитта вышла из столовой и поспешила к детской комнате.
В моих снах я танцую над лугом в тонком, как вуаль, платье. Оно белое и кружится вокруг меня на ветру, я такая легкая, как перышко, и прозрачная, как стекло.
На Силвервеген с ее тяжелой глинистой почвой я большая и неповоротливая. Двигаясь по комнатам, наталкиваюсь на все подряд. Люди вокруг меня худые и бесчувственные, у них тонкие губы и радостные голоса.
Лучшее место в их домах – ванная, я убегаю туда, когда воздух становится невыносимо спертым, и дышу, передыхаю там, где они для меня как на ладони со всеми их слабостями, словно предстают передо мной абсолютно нагими. Открывая их шкафчики, я вижу лекарства и зубную нить. А подняв крышку унитаза – желтые разводы мочи на белом фарфоре. Замечаю волос в сливном отверстии душа.
Однажды, когда не нашлось туалетной бумаги, я подтерлась полотенцем.
Анника сидела перед телевизором и дремала, когда Джимми пришел домой. Дети уже лежали в кроватях и либо спали, либо ползали в Интернете с помощью каких-то своих электронных устройств. Он тихо вошел к ней в гостиную, опустился на диван и заключил ее в объятия. Она обвила руками его плечи, уткнулась носом в шею и втянула ноздрями его запах: соли и дезодоранта.
– Привет, – шепнул он.
Анника поцеловала его в подбородок, его рука проскользнула ей под блузку. От него пахло пивом. Она подула ему в ямку у основания шеи. Джимми вздохнул.
– Жаль, что я так припозднился.
– Ничего страшного, – пробормотала она. – Биргитта была у нас, моя сестра… Спрашивала, не сможем ли мы выступить в роли нянек в выходные, ей надо в Норвегию и попьянствовать со своим мужем.
– Речь идет о тщедушной крошке с именем на «и»?
– То еще чудо.
– Как ее зовут, Денсити?..
– Дестини. Представляешь, вместо того чтобы прийти вовремя и поужинать с нами, как мы договорились, сестрица перекусила в «Макдоналдсе», Дестини получила жаренный в масле куриный фарш вместо филе цыпленка с манго и рисом…
Джимми вздохнул снова. Анника отклонилась назад и посмотрела на него:
– В чем дело?
Он почесал голову:
– Этот избитый, Лерберг… Действительно чертовски жуткая история. – Джимми отпустил Аннику и сел прямо. – Комиссар К. проинформировал нас сегодня утром. Я пил пиво с министром сегодня вечером, и мы обсудили это дело…
Анника молча ждала, заметила у него черные круги под глазами.
– Нам, вероятно, придется прокомментировать случившееся завтра, хотя говорить особенно не о чем. Полиция блуждает в потемках.
– Но чего-то они, наверное, все-таки добились? Неужели ничего нет, никаких угроз? А эксперты, они же явно что-то нашли?
– Ну, само собой, есть масса версий, однако ни одна из них никуда не привела. Пока, во всяком случае.
Анника прильнула к нему снова. Прислушалась к его дыханию.
– Я сегодня просмотрела бухгалтерию старых обанкротившихся фирм Лерберга, – сказала она. – Его репутация как успешного бизнесмена явно преувеличена, в чем он действительно был хорош, так это в умении спускать деньги.
Джимми удивленно посмотрел на нее:
– Ты серьезно?
Анника кивнула:
– На его счету четыре банкротства за семь лет. Никаких махинаций, просто слишком высокие расходы и незначительные доходы. Его жену, Нору, недолюбливали в их квартале. Она держалась особняком. Не хотела участвовать в их кулинарных экспериментах, читать вместе и обсуждать книги.
– Они что, организовали там кризисную группу?
– В какой-то степени. Подруги встретились у Терезы Линденстолпхе, и мы получили свежеиспеченные булочки.
Джимми присвистнул.
– Лидера группы звали Сабина, мы смогли узнать все о ее детях и муже, о первых родах. Можешь не сомневаться, она неоднократно пыталась поучаствовать в престижных реалити-шоу. Не «Большой Брат», конечно, но «Экспедиция Робинзон», или «Наконец дома», или «Половина восьмого у меня»…
Джимми тихо рассмеялся и теснее прижал к себе Аннику.
– А еще Ингемар Лерберг знает Андерса Шюмана, – пробормотала она. – Они ужинали вместе в ресторане «Элдсбак Крог» за несколько недель до отставки Лерберга.
Анника расстегнула ему рубашку, обхватила за талию, согревала дыханием грудь. Тело Джимми было крепким и мускулистым, при виде его у нее по-прежнему кружилась голова.
Он вздохнул.
– Министр хочет получить мой ответ, – сказал он.
Ее руки замерли, она посмотрела ему в глаза.
– Что ты сказал?
Слухи о том, что Джимми предложили пост генерального директора Миграционного департамента, не соответствовали истине. Речь шла о равноценной, но, пожалуй, более трудной должности в Государственной службе исполнения наказаний, чей главный офис находился в Норчёпинге.
– Что мы еще не решили.
– Когда ему надо знать?
Джимми, вместо ответа, поцеловал ее.
Среда. 15 мая
В 4.46 Андерс Шюман сдался. Он лежал и таращился на красные цифры на дисплее радиочасов больше часа и понял, что уже не сможет заснуть. Осторожно повернув голову, посмотрел на спящую жену, ее приоткрытый рот, ритмично поднимавшуюся и опускавшуюся под одеялом грудь.
Естественно, она была права.
Чертов блогер, с его агрессивными и пространными обвинениями в чем-то, сделанном им восемнадцать лет назад, не стоил того, чтобы тратить на него нервы.
Шюман осторожно выбрался из влажного постельного белья и встал с кровати босыми ногами на холодный пол. Немного посомневавшись, махнул рукой на халат и натянул на себя вчерашнее белье, даже не посетив душ. И пусть с внутренней стороны трусов имелся явный коричневый след, он не увидел в этом ничего страшного. А потом надел рубашку, брюки и носки и, крадучись выбравшись из комнаты, как можно тише закрыл за собой дверь. Хотя в этом не было необходимости: его супруга могла спать даже под грохот канонады.
Внизу на кухне он приготовил себе полный кофейник крепкого кофе. Это могло не лучшим образом отразиться на его желудке, но здоровье сегодня меньше всего заботило Шюмана.
Он расположился за кухонным столом и смотрел на фасад соседнего дома. Вида на море у него из окна никогда не было, что бы там ни утверждал «Свет истины».
По полу тянуло холодом, у него по-прежнему мерзли ноги, он так никогда и не привык к этому. Больше тридцати лет просидел здесь за утренним кофе и, по крайней мере, девять месяцев каждый год тер ступнями по внутренней стороне ноги, чтобы немного согреть их. Конечно, все давно можно было бы исправить, но тогда пришлось бы сломать настланные еще в 1912 году сосновые доски и выбросить их, на что его жена не соглашалась, а дом ведь, вопреки всему, принадлежал прежде всего ей. Она выросла здесь, хотя несколько лет в начале 80-х жила в другом месте: в его двухкомнатной квартире с ванной на окраине Сёдермальма, но потом они купили хоромы ее родителей и обосновались в Сальтшёбадене навечно. Жена хотела, чтобы их дети выросли здесь и могли столь же гармонично развиваться, как и она сама, единственный ребенок двух возрастных родителей (им было сорок и сорок восемь, когда она родилась, что считалось слишком поздно в то время). Он окинул взглядом кухонную мебель. При ремонте они постарались по максимуму сохранить оригинальную обстановку.
Однако им так и не посчастливилось иметь собственных детей. Сегодня они, пожалуй, могли бы прибегнуть к экстракорпоральному оплодотворению, к суррогатному материнству или усыновлению, но, честно говоря, теперь это не представлялось безумно важным. Для него, во всяком случае. Им в общем-то хватало друг друга. Он всегда был крайне занят своей работой, а она пропадала у себя в районной поликлинике, плюс уделяла массу времени встречам с подругами, с которыми выросла, культурным и театральным клубам, чтению и своей йоге вечерами по вторникам.
Им хорошо, просто фантастически здорово жилось вместе.
Зарплата от семейства Веннергрен расставила все точки над «i». И в этом смысле ему фактически приходилось признать правоту «Света истины»: он продал свою душу за возможность купить остров.
Или, пожалуй, что-то другое, поскольку душа осталась при нем (по крайней мере, частично). Он заложил ее с целью максимально улучшить ситуацию в «Квельспрессен», он верил в демократию и свободу слова, а как же иначе? Находившиеся под патронажем государства средства массовой информации четко знали свое место, он делал хорошие и разумные вещи, трудясь на «Телевидении Швеции», но без коммерческой конкуренции все государственные массмедиа изнемогали под тиранией власти.
