Каролина Эрикссон - Не исчезай
Мгновение назад?.. Я с удивлением смотрела на тонкую, нежно-розовую кожу в том месте, где поранилась. Ни пореза, ни крови. Она уже успела зарубцеваться? Как давно в действительности у меня появилась эта рана? Было ощущение, что это произошло только что, но, может быть, это случилось вчера? Или даже позавчера? Это было до или после колодца? Колодца? Да, колодца возле озера. Возле озера нет никакого колодца. Но что же тогда я видела перед собой, когда смотрела в темные воды Морока? Я видела колодец, над которым склонился Алекс. Нет, он не склонялся ни над каким колодцем. Но все-таки я поранилась сережкой до или после того, как толкнула Алекса в спину?
Каждый раз, когда ясная мысль готова была вот-вот оформиться в голове, она снова исчезала. Где-то внутри меня чей-то голос кричал что-то, но он был так далеко, что я не могла определить, настоящий он или воображаемый. Я брела в темноте – в темноте леса и в темноте сознания. Единственное, что у меня оставалось, – это чувство, что я что-то должна найти. Что-то или кого-то.
Я устремилась через лес, ощущая, как тело напряглось до последнего предела, чтобы вынести это испытание. Топор я держала перед собой как щит, как оберег от злых духов. Слышно было только шуршание куртки и мое тяжелое дыхание. Я не знала, как долго уже бродила и куда направлялась. Возможно, я просто ходила кругами. Постепенно между стволами деревьев начал пробиваться свет, и бешеный зверь, сидящий во мне, начал успокаиваться.
Я остановилась перевести дыхание. Окружающий мир снова приобрел ясные очертания – во всяком случае проступили самые значимые его части. Тирита нигде не было видно. Алекса и Смиллы тоже. Разумеется. Я чувствовала покалывание под кожей и звон в ушах. Правда была прямо передо мной и все же скрывалась под пеленой. Иногда она поблескивала как форель в ручье. Но каждый раз, когда я растопыривала руки, чтобы ухватить ее, она ускользала ловко как рыбка.
Я не позволила себе отдохнуть еще и возобновила бесцельные шатания. Найти Тирита. Найти Смиллу. Найти Алекса. Как только я найду Алекса, все закончится. Если я только найду его, все наконец-то закончится. На спине и на лице выступил пот. Но я все меньше чувствовала себя человеком, который кого-то ищет, и все больше человеком, за которым кто-то следит. Тихие, вкрадчивые шаги за спиной. Сдавленный кашель. Кто-то скользнул и скрылся за стволом дерева, когда я резко развернулась. Возможно, это Алекс, который вернулся, чтобы отомстить. Отомстить? За что? Мои мысли снова кружились, как хотели. Без какого-либо смысла, цели, направления они разлетелись и унесли с собой все, что зовется рассудком. Я понимала это, но была беззащитна перед этим открытием.
Слабая вибрация на бедре заставила меня остановиться. Хотя я не услышала никакого сигнала, все-таки вытащила телефон из кармана, не выпуская из рук топор. Телефон… Моя единственная связь с реальностью, с внешним миром. От этой мысли я ощутила одновременно и облегчение, и отвращение. Пришло еще одно смс от Катинки. Она писала, что едет домой с какой-то вечеринки, и интересовалась, почему я не ответила на ее последнее сообщение. Короткие, но при этом запутанные фразы указывали на то, что она была пьяна. Телефон пискнул еще раз, потом еще. Катинка слала короткие сообщения одно за другим, и я рассеянно пролистала ее рассказ о шикарных мужчинах и ноющих ступнях. Собиралась было положить телефон обратно в карман, но внезапно получила сообщение о моей маме. Недавно она снова искала меня на работе, хотя и знала, что меня там нет.
«Расстроенная такая. Хотела знать где ты. Пыталась уговорить меня рассказать, думала я в курсе».
Была ли Катинка обижена, что я не рассказала ей, куда мы с Алексом едем в отпуск? Или просто ставила в известность, что мама спрашивала, где я, но она не смогла ей ответить, так как ничего не знала? Я не имела ни малейшего понятия, я давно потеряла способность распознавать намеки друзей, как делают нормальные люди. Если у меня вообще когда-нибудь были друзья. «Тебе нужно записаться кое-куда. Возможно, тебе нужно в поликлинику на общее обследование».
Как много всего произошло с того дня, когда Катинка заметила, что мне трудно двигаться из-за боли в бедрах. Между тем днем и нынешним лежал океан мыслей и событий. Вдруг возникло желание рассказать Катинке о своей беременности, она ведь не знала даже этого. Если подумать, она ничего толком обо мне не знала. Я остановилась и занесла пальцы над клавиатурой на экране. Но мне так и не удалось сформулировать внятный ответ.
Телефон снова лежал в кармане, я возобновила путь. Сможем ли мы с Катинкой подружиться по-настоящему? До сих пор я предпочитала об этом не задумываться. В наших отношениях с Катинкой – как и с другими знакомыми – меня останавливала мысль о маме и ее бывшей лучшей подруге. «Никогда не должно случиться так, как у мамы с Рут. Нельзя рисковать и слишком сближаться».
Деревья расступились и обнаружили маленькую поляну. Я вышла на нее и обо что-то споткнулась. В голове крутились воспоминания из далекого прошлого, мелькали драматичные события, которыми сопровождались последние дни дружбы мамы и Рут. То был период, начавшийся с неудавшейся поездки к бабушке и закончившийся папиным падением. Хотя на самом деле все закончилось несколькими месяцами раньше вместе с пощечиной.
Я была так увлечена своими мыслями, что не сразу заметила, на что наткнулась. Опустила глаза и уставилась на какой-то деревянный предмет. Две палки, превращенные в древний символ. Я смотрела на них некоторое время, прежде чем меня осенило, что это такое. Это крест. Но зачем?.. Что?.. Я сделала шаг назад, оторопело переводя взгляд с маленького деревянного креста на горку земли перед ним и обратно. Меня захлестнула ледяная волна, унося с собой все лишнее. Осталось только знание. Эта маленькая полянка скрывает не что иное, как могилу.
Послышался какой-то шум совсем рядом со мной, и в этот раз я была уверена, что не ошибаюсь. Кто-то стоял за спиной. Я резко обернулась, покрепче ухватившись за топор.
29
В последний момент, когда мы уже упаковали и застегнули чемоданы, мама пошла звонить Рут. Она села на краю кровати в их с папой комнате, спиной к двери, и говорила тихо и долго. Хотя, как обычно, она главным образом слушала и только иногда вставляла короткие реплики, чтобы выразить свое согласие с глубокомысленными советами Рут:
– Да, мне это действительно нужно. Уехать и немного развеяться. Установить дистанцию…
Я нетерпеливо топталась в прихожей, сгорая от желания поскорее выйти. Летние каникулы только начались, и я мечтала уехать к бабушке. Вырваться из этого гнетущего замкнутого пространства, в котором проходила наша с родителями жизнь. Тишина и спокойствие бабушкиной квартиры манили почти так же сильно, как и ее ванильные булочки.
В последнее время родители стали ругаться еще чаще. Ссора могла разгореться из-за какой-нибудь записки, которая выпадала из кармана папиных брюк, как раз когда мама собиралась их постирать. Или просто из-за того, что папа поздно возвращался домой и мама требовала отчета о том, где он был. Папа не отвечал на ее вопросы, не просил прощения. Просто отмахивался и отпускал колкости. Тогда мама начинала всерьез сердиться, и вскоре по комнате летали обвинения. Мама швыряла ему в лицо женские имена – кажется, каждый раз, когда они ссорились, звучало новое имя. Папины ответы, наоборот, были почти всегда одинаковы. Интонации, конечно, могли слегка меняться. Но «мандавошка» никуда не девалась.
И через несколько мгновений мама оказывалась побеждена, повержена. Я никогда не могла постичь, почему гнев покидал ее именно в этот момент. Почему так получалось, что она покорно отступала. Но так было всегда. Моя мать проводила все дни, помогая другим – главным образом женщинам – обрести собственную опору и противостоять вероломным супругам, подчас применявшим насилие. Все ее знакомые считали ее сильным, компетентным и надежным человеком. Никто не подозревал о том, что в своих четырех стенах она показывала себя с совершенно другой стороны. Никто, кроме меня. И Рут.
– Мама!
В нетерпении я подошла поближе и постучала по дверному косяку.
– Мама, ну когда мы уже поедем? Пошли скорее!
Мы сели на автобус до вокзала, откуда ходили поезда до бабушкиного города. Мама молчаливо сидела рядом со мной и смотрела на зелень за окном. Я пыталась рассказывать ей разные истории – как я покаталась на велосипеде или что недавно видела по телевизору, но было заметно, что она не в силах заинтересовать себя моими делами. В конце концов мне пришлось замолчать.
На вокзале мама посмотрела расписание и нахмурила лоб. Она что-то пробормотала о задержках и отменах, мы подкатили чемоданы к скамейке, опустились на нее и стали ждать. На этой скамейке мы просидели до самого вечера. Три раза наступало время отправления нашего поезда, и три раза мама приподнималась со скамейки, давала волю своему возмущению, но потом покорно садилась обратно. «Точно так же она ведет себя в ссорах с папой», – подумала я, но не сказала этого вслух.
