Никки Френч - Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник
– Похищенного ребенка едва ли можно рассматривать как символ.
– А почему бы и нет? Все представляет собой символ.
– Чушь! – воскликнула Фрида, но не удержалась и рассмеялась. Настроение у нее улучшилось. – А как насчет вас?
– Ладно, – вздохнул Рубен, – теперь ваша очередь давать советы. Женщину я потерял. Работу тоже. Пил джин из кофейных чашек. Что вы мне посоветуете, доктор? Все это как-то связано с моей матерью?
Фрида огляделась.
– Я думаю, вам следует прибрать здесь, – сказала она.
– Вы, доктор, последователь бихевиоризма? – саркастически спросил Рубен.
– Мне просто не нравится беспорядок. Вы сразу почувствуете себя лучше.
Рубен с такой силой хлопнул себя по макушке, что Фрида вздрогнула.
– Нет никакого смысла устраивать уборку здесь, если там, внутри, все загажено, – заявил он.
– По крайней мере, ваша загаженная голова будет находиться в опрятном доме.
– Вы говорите, как моя мать.
– Ваша мать мне понравилась.
В дверь громко постучали.
– Кого это нелегкая принесла? – раздраженно проворчал Рубен и, шаркая ногами, вышел из комнаты.
Фрида взяла свою чашку с кофе и вылила ее содержимое в раковину. Рубен вернулся.
– Там вас какой-то тип спрашивает, – заявил он.
В кухню вошел Джозеф.
– Вы быстро, – заметила Фрида.
– Он что, уборщик? – удивился Рубен.
– Я строитель, – уточнил Джозеф. – У вас была вечеринка?
– Что ему здесь надо?
– Это я попросила его прийти, – объяснила Фрида. – В качестве одолжения. Платить за которое будете вы. Так что будьте повежливее. Джозеф, я бы хотела, чтобы вы починили здесь пять вещей: дверной звонок, и треснувшее стекло в окне, и люстру…
– Бойлер тоже не работает, – вставил Рубен.
Джозеф огляделся.
– От вас ушла жена? – сразу же догадался он.
– Она мне не жена, – возразил Рубен. – И да. Похоже, это очевидно. Я сам устроил этот беспорядок.
– Сочувствую, – сказал Джозеф.
– Мне твое сочувствие не нужно, – огрызнулся Рубен.
– А вот и нужно, – вмешалась Фрида. Она легонько коснулась плеча Джозефа. – Спасибо. Вы правы. Иногда одними разговорами делу не поможешь.
Джозеф галантно наклонил голову в знак признательности.
Глава 15
– Фрида!
– Прости.
– Ты меня даже не слушаешь. О чем задумалась?
Фрида терпеть не могла подобные вопросы.
– Да так, ни о чем, – уклончиво ответила она. – О делах на завтра. О работе.
Она почти не спала, и теперь у нее закрывались глаза. Она чувствовала себя разбитой, с трудом справлялась с раздражением, и ей совершенно не хотелось поддерживать беседу с Сэнди, который всю ночь проспал рядом, бормоча что-то во сне.
– Нам нужно кое-что обсудить.
– Обсудить?
– Да.
– Надеюсь, беседа не пройдет в ключе «сколько мужчин у меня было до тебя»?
– Нет. Это мы можем оставить на потом, когда у нас будет достаточно времени. Я хочу поговорить о наших планах.
– То есть что я собираюсь делать летом? Должна предупредить, я терпеть не могу самолеты. И загорать на пляже.
– Прекрати.
– Прости. Не обращай внимания. Сейчас половина восьмого утра, и я почти не спала из-за всяких мыслей. Единственный план, который я могу составить сейчас, – это план действий на ближайшие восемь часов.
– Приезжай вечером ко мне. Я приготовлю что-нибудь легкое, и мы поговорим.
– Звучит угрожающе.
– Ничего подобного.
– В семь у меня пациент.
– Приезжай после сеанса.
Фрида никогда не вела записей во время сеанса, она предпочитала делать их позже, после чего заносила в компьютер – либо вечером того же дня, либо на выходных. Но иногда она рисовала или просто черкала в блокноте, который держала под рукой. Это помогало ей сконцентрироваться. Вот и сейчас она что-то рисовала, сидя в отремонтированной комнате, выкрашенной в цвет под названием «кость» к очевидному неодобрению Джозефа. Она делала грубый набросок левой руки Алана, в настоящий момент лежавшей на подлокотнике. Рисовать кисти было для нее трудным делом. На безымянном пальце Алан носил толстое золотое кольцо, вокруг ногтя большого пальца висели заусенцы, на тыльной стороне ладони проступили вены. Указательный палец был длиннее безымянного; это вроде что-то означает, но она не могла вспомнить, что именно. Сегодня он волновался сильнее, чем обычно: ерзал в кресле, наклонялся вперед и снова откидывался назад, почесывал нос. Она заметила, что на шее у него появилась сыпь, а на рубашке красовалось пятно от зубной пасты. Он говорил, захлебываясь словами, о сыне, которого так хотел. Слова, которые он запрещал себе произносить и все плотнее набивал в душу в течение очень многих лет, теперь лились из него потоком. Она сосредоточилась на суставе его мизинца и внимательно слушала, пытаясь подавить пробивающееся наружу чувство неловкости, от которого по телу шли мурашки.
– Чтобы он называл меня «папа», – говорил Алан. – Доверял мне. А я никогда его не подведу. Он играет в футбол и любит настольные игры. Он любит, когда ему читают вслух перед сном о динозаврах и поездах.
– Вы так о нем говорите, словно он существует на самом деле.
– Это плохо?
– Вы так отчаянно нуждаетесь в нем, что в своем воображении делаете его реальным.
Алан устало потер ладонями лицо, словно тщательно умываясь.
– Мне нужно кому-то рассказать об этом, – признался он. – Я хочу получить возможность произнести это вслух. У меня такое уже было – когда я влюбился в Кэрри. У меня, конечно, и прежде были девушки, но ни с одной из них я не испытывал ничего подобного. Меня словно освободили от меня самого. – Он посмотрел на Фриду, и она мысленно сделала пометку обсудить с ним эту фразу позже. – В первые несколько месяцев я хотел снова и снова произносить ее имя в разговорах. Я находил возможность упоминать ее в беседах. «Моя девушка, Кэрри», – говорил я. Я чувствовал, что все по-настоящему, когда говорил об этом другим людям. И сейчас у меня примерно то же чувство: я обязательно должен кому-то рассказать, потому что тогда давление внутри немного слабеет. Не знаю, есть ли в этом хоть какой-то смысл…
– Разумеется. Но я здесь не для того, чтобы придавать видимость реальности тому, что реальным не является, понимаете, Алан? – мягко напомнила ему Фрида.
– Вы говорили, что всем хочется составить из событий своей жизни интересный рассказ.
– А какой рассказ хотите составить вы?
– Кэрри говорит, что ребенка можно усыновить. Но я этого не хочу. Я не хочу заполнять кучу бумажек и позволять другим решать, достоин ли я стать родителем. Я хочу своего сына, а не чьего-то еще. Вот, – Алан достал из кармана пиджака бумажник, – я хочу вам кое-что показать.
Он вытащил старую фотографию.
– Вот. Когда я представляю себе сына, он выглядит именно так.
Фрида неохотно взяла снимок. Какое-то мгновение она не могла найти нужных слов.
– Это вы? – спросила она наконец, глядя на полноватого маленького мальчика в синих шортах: он стоял у дерева, а под мышкой держал футбольный мяч.
– Я, когда мне было лет пять или шесть.
– Понятно.
– Что вам понятно?
– У вас были очень рыжие волосы.
– Они начали седеть, когда мне еще и тридцати не исполнилось.
Рыжие волосы, очки, веснушки… По спине у нее побежали мурашки, и на этот раз она озвучила свое беспокойство:
– Вы здесь очень похожи на того мальчика, которого все ищут.
– Я знаю. Конечно, знаю. Он-то мне и снится.
Алан посмотрел на нее и попытался улыбнуться. По щеке у него скатилась одинокая слезинка и попала прямо в улыбающийся рот.
Ему нельзя ничего есть, совершенно ничего. Он это знал. Воду пить можно, теплую несвежую воду из бутылки, но есть нельзя. Если он поест, то уже никогда не вернется домой. Он застрянет здесь. Грубые пальцы силой разжали ему рот. Протолкнули что-то внутрь, но он все выплюнул. Однажды несколько горошин все-таки попали ему в горло, и он отчаянно кашлял и пытался вызвать рвоту, но все было напрасно: он чувствовал, как они опускаются в желудок. Интересно, пара горошин считается? Он не знал правила. Он попытался укусить руку, и рука ударила его. Он заплакал, и рука ударила его еще раз.
Он замарался. Штанишки отвердели от высохшей мочи и плохо пахли, а вчера вечером он наложил кучку в углу. Он не сумел сдержаться. У него так сильно болел живот, что он решил, что умирает. Он превращался в жидкое пламя. Внутри все плавилось, обжигало и дрожало. Все болело, все было не так. Но сейчас он чистый. Жесткая щетка и кипяток. Розовая, саднящая кожа. Щетинки на зубах и деснах. Один зуб шатался. Скоро прилетит зубная фея. Если он не будет спать, то увидит ее и попросит спасти его. Но если он не уснет, то она не прилетит. Он знал это наверняка.
