Никки Френч - Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник
– Как странно, – задумчиво, словно разговаривая сама с собой, заметила Фрида.
Шел дождь, и людей на цветочном рынке было немного. Фрида радовалась дождю. Ей нравилось чувствовать его в волосах, нравились опустевшие улицы. Они с Сэнди шли мимо киосков, продающих большие букеты цветов и зелени. Была только середина ноября, но уже можно было купить рождественские украшения: цикламен, веточки падуба, гиацинты в керамических горшках, венки для входных дверей и даже связки омелы. Но Фрида игнорировала все это богатство. Она ненавидела Рождество, как ненавидела и предрождественскую суету: сумасшедших покупателей; столпотворение в магазинах; слишком рано зажженные огни на улицах; песенки, день за днем грохочущие в жарко натопленных магазинах; каталоги, вываливающиеся из почтового ящика и не помещающиеся в мусорное ведро; но прежде всего – навязывание семейных ценностей. Фрида не ценила свою семью, а родственники не ценили Фриду. Между ними пролегла пропасть.
Ветер хлопал навесами киосков. Фрида остановилась, чтобы купить большой букет бронзовых хризантем. Алан Деккер мечтал о сыне с рыжими волосами. Рыжеволосый Мэтью Фарадей исчез. Жуткая, но совершенно бессмысленная аналогия. Она прижалась лицом к влажным ароматным цветам и сделала глубокий вдох. Точка.
Но не думать об этом она не могла. И той ночью – ветреной, штормовой ночью, когда по улицам с грохотом носились крышки мусорных баков, деревья сгибались, приобретая причудливые формы, а тучи сплошной темной массой мчались по небу, – она заявила Сэнди, что ей нужно какое-то время побыть в одиночестве, отправилась погулять и вдруг поняла, что ноги привели ее в Ислингтон: она прошла мимо величественных зданий и аккуратных площадей и очутилась в бедных районах. На то, чтобы добраться туда, у нее ушло совсем немного времени, всего лишь пятнадцать минут, и наконец она поняла, что стоит на месте и таращится на цветочную реку, окружившую начальную школу, где в последний раз видели Мэтью. Некоторые цветы уже умирали в своих целлофановых обертках, и она уловила сладковатый запах разложения.
Киты не относятся к рыбам. У пауков восемь ног. Бабочки получаются из гусениц, лягушки – из головастиков, а головастики – из густого пупырчатого желе, которое миссис Хайд иногда приносит в школу в банке из-под варенья. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Он не знал, что произошло потом. Не мог вспомнить. Мама скоро придет. Если он закроет глаза, крепко-крепко зажмурится и посчитает до десяти, очень-очень медленно – один гиппопотам, два гиппопотама, – то, когда он их снова откроет, она окажется рядом.
Он крепко зажмурился и сосчитал до десяти, потом открыл глаза. Вокруг по-прежнему царил мрак. Вот в чем дело: она рассердилась на него. Решила его проучить. Он вышел на улицу, не держась за ее крепкую, теплую руку. Она говорила ему: «Никогда так не делай, Мэтью, слышишь? Пообещай мне!» – и он пообещал. Провалиться мне на месте. Он съел конфеты. «Никогда не бери угощение у чужих, Мэтью». Это колдовские чары. Волшебное зелье, которое может превратить его во что-то другое. Сделать его крошечным, как насекомое в углу комнаты, и тогда мама не заметит его; возможно, она вообще наступит на него. Или у него появится другое лицо, другое тело, тело страшного животного или чудовища, и он окажется запертым в этом теле. Мама посмотрит на него и не поймет, что на самом деле это он, Мэтью, ее солнышко, ее зайчонок. Но ведь глаза у него останутся прежними, правда? Он все равно будет смотреть из этого тела своими, прежними глазами. Или ему придется закричать, чтобы сказать ей, что на самом деле это он. Но рот ему чем-то заткнули, и все, что он слышал, когда кричал, – это отдающееся эхом жужжание в своей голове, похожее на звук рожка, доносящийся до слуха, когда находишься на пароме в море, отправляясь на каникулы вместе с мамой и папой. Такой одинокий, такой далекий… и тебя охватывает дрожь страха, хотя ты и не понимаешь, почему, и тебе хочется, чтобы тебя обняли и успокоили, хочется почувствовать себя в безопасности, потому что мир огромен, и таинственен, и полон неожиданностей, из-за которых сердце уже не помещается в груди.
Ему хотелось пи-пи. Он постарался убедить себя в том, что пи-пи ему на самом деле не хочется. Он слишком большой, чтобы ходить в мокром. Все будут смеяться над ним, и тыкать в него пальцем, и демонстративно зажимать нос. Сначала попе будет тепло, потом прохладно, затем холодно, кожу начнет жечь, а в нос ударит резкий, неприятный запах. На глазах тоже была влага, и она тоже щипала. Он не мог их вытереть. Мама. Папа. Простите, что не послушался вас. Если вы заберете меня домой, я буду вести себя хорошо. Обещаю.
Или его превратили в змею, потому что руки перестали быть руками, а стали частью его тела, хотя он и мог шевелить пальцами; и его ноги уже не были ногами, а склеились вместе. Жил-был маленький мальчик по имени Мэтью, который нарушил обещание, съел волшебное зелье и превратился в змею – в качестве наказания. Все время ползать на животе. Под щекой у него было дерево. Мальчик чувствовал его шероховатость, ощущал характерный запах. Если он станет извиваться, то сможет ли двигаться, как змея? Он выгнулся и резко выпрямился, и его тело проехало по полу. Внезапно он натолкнулся лицом на что-то прохладное и твердое, с закругленным краем. Он поднял голову и боднул преграду, но та не сдвинулась с места. Тогда он вытянулся и положил щеку сверху на непонятный предмет, пытаясь рассмотреть, что это такое. Однажды, играя в прятки, он спрятался в шкафу в родительской спальне. Он свернулся калачиком в темноте, радостно посмеиваясь, несмотря на легкий испуг: пространство освещала лишь крошечная полоса света между дверцами, – и стал ждать, когда его отыщут. Он слышал, как товарищи ходят по дому, ищут его в дурацких местах, например за занавесками. Тогда он тоже положил голову на что-то похожее. Теперь же кожей мокрой от слез щеки он почувствовал шнурок и узел.
Туфля исчезла, и его голова с глухим стуком упала на пол. Туфля ткнула его в бок. Слишком сильно. Вспыхнула узкая полоска яркого света, и он перекатился на спину, чтобы посмотреть на свет. Теперь он не видел ничего, кроме слепящего света. Свет взорвался в его глазах и расцвел у него в голове, а темнота вокруг этого пульсирующего центра только сгустилась.
Свет исчез. Туфля толкнула его, перевернув на бок. В окружающей черноте внезапно возник серый прямоугольник, затем раздался щелчок и серое пятно пропало.
Глава 14
Фрида нажала на кнопку звонка знакомой двери. Однако звука не последовало, а Фрида не могла понять, сломан звонок или просто звенит где-то в глубине дома, поэтому позвонила снова. По-прежнему тишина. Она несколько раз постучала тяжелым дверным молоточком. Отошла от двери и посмотрела на окна. Свет не горел, внутри не угадывалось никакого движения, других признаков присутствия хозяев в доме тоже не было. Может, он ушел? Она снова постучала, прикладывая больше усилий, и от ее ударов дверь задрожала. Она наклонилась, открыла почтовую щель в двери и заглянула внутрь. На коврике лежала груда конвертов. Она уже собиралась уйти, когда изнутри донесся какой-то звук. Она снова постучала. Теперь сомнений не осталось: в доме кто-то ходил. Фрида услышала приближающиеся шаги, затем что-то загрохотало, раздался скрежет отодвигаемого засова, и наконец дверь отворилась.
Рубен прищурился, словно даже тусклый свет хмурого ноябрьского утра оказался для него слишком ярким. Он был одет в замызганные джинсы и расстегнутую на груди рубашку. Похоже, он не сразу узнал Фриду: на его лице возникло озадаченное и растерянное выражение. Фрида уловила исходящий от него запах перегара, табака и пота. Очевидно, он по крайней мере одну ночь провел в одежде.
– Который час? – спросил он.
– Четверть десятого, – ответила Фрида.
– Утра или вечера?
– Как по мне, сейчас день.
– Ингрид ушла, – неожиданно сообщил Рубен.
– Куда?
– Бросила меня. Ушла и сказала, что больше не вернется. Не захотела говорить, куда идет.
– Я не знала. Можно войти?
– Лучше не надо.
Но Фрида, оттолкнув его, вошла в дом. Она не была здесь больше года и сразу заметила его запущенный вид. В одном окне треснуло стекло, а с люстры слетел плафон, выставив на всеобщее обозрение идущие от лампочки провода. Фрида оглянулась и наконец увидела телефонную трубку: она была прикрыта газетой. Достав из кармана клочок бумаги с номером, она набрала его, коротко переговорила и нажала кнопку отбоя.
– Где телефонная база?
– Где-то здесь, – неопределенно отозвался Рубен. – Никогда не могу ее найти.
– Я приготовлю вам кофе.
Когда Фрида вошла в кухню, ей пришлось крепко зажать рот ладонью: ее чуть не вырвало от царившего в помещении запаха. Она молча окинула взглядом груды грязных тарелок, кастрюль, стаканов вперемешку с коробками и пакетами с недоеденными готовыми обедами.
