Джейн Лителл - Отнять всё

– Открой, зараза! Ты мне зеркало сломала!

Я знала: если посмотрю на него, будет только хуже, и даже не повернула головы. Он стал лупить кулаками по крыше «Сааба». Бил с такой силой, что вся машина тряслась.

– Стой, останови машину, черт тебя побери!

Загорелся зеленый. Я нажала на газ и рванула вперед. Бритоголовый отскочил на тротуар и понесся к своей машине. Собрался меня догонять! Я свернула за угол – не в сторону дома, а туда, где дорога была свободней, – мне хотелось поскорее от него оторваться. Я все время поглядывала в зеркало заднего вида, ожидая увидеть красную машину. Мне стало нехорошо, я никак не могла перевести дух. Несколько раз свернув налево, я остановилась. Подождала. Сердце стучало, как сумасшедшее. Оторвалась!

– Люди стали очень злые. Сами не понимают, отчего так дико злятся, – сказал Дуглас.

– Жизнь трудная, – заметил Маркус, – вот они и бросаются друг на друга.

– Понимаете, у меня и так выдался скверный день, – пояснила я. – Такие ситуации как раз и происходят, когда вы и без того расстроены. Может, зря я не уступила…

– Ой, да повод всегда найдется, – возразила Фиона. – Из-за чего он так разошелся? Ну встал бы за тобой, какая разница?

Мы сидели у нас в кухне. Bacalhau com natas – несколько слоев трески, лук, жареные овощи и сливочный соус – уже доели. Обычно готовка меня успокаивает, однако сегодня меня все еще бросало в жар и болела голова. Я встала собрать тарелки, Фиона принялась мне помогать. В детской заплакал Билли.

– Возьму-ка я его сюда, – сказала я Маркусу. – Что-то он раскраснелся, наверное, опять зубки режутся.

Я принесла Билли на кухню, и малыш немедленно потянулся к отцу. Маркус усадил его на колени.

– Не хочет пропустить вечеринку, – улыбнулась Фиона.

Я подала салат и сыр.

– Три лучших португальских сыра!

– Чудесно! – похвалила Фиона. – Где ты только все это находишь?

– В Хайбери есть отличное местечко… у них там самое лучшее оливковое масло.

Маркус передал Фионе салатницу. Заправку делал он и положил столько чеснока, что было почти невозможно есть.

– Красота! – Фиона накладывала себе смесь итальянского цикория, кресс-салата и рукколы, вязкую из-за заправки Маркуса.

Дуглас, намазав крекер толстым слоем масла, украсил его сверху кусочками сыра.

– Дуглас, ну куда тебе с сыром еще и масло, – простонала Фиона.

– Мне так нравится. Люблю вкус сыра с маслом.

– А холестерин?

Я дала Билли пожевать корочку.

– А я как-то был по делам в Финляндии, – сказал Дуглас. – Мы там проводили исследования. В основном в Хельсинки, и мне там понравилось. А еще ездил на побережье, в местные деревушки. Там тоже попадается нервный народ.

– Злой, недалекий и мелочный, – согласно кивнул Маркус.

– А ты давно там был? – спросила я Дугласа.

– Года четыре назад.

– Одна моя сотрудница раньше работала диктором на финском телевидении – Хейя Ванхейнен.

Маркус поднялся и сказал Фионе:

– Возьми Билли, я открою еще вина.

– Наконец-то доверил. – Она взяла Билли и стала легонько его подбрасывать.

Маркус положил пустую бутылку в мусорный бак.

– А как она выглядит? – спросил Дуглас.

– Светловолосая, высокие скулы…

Маркус достал бутылку и начал снимать с горлышка фольгу.

– В холодильнике же есть, – подсказала я.

Он кивнул и открыл холодильник. Я не поняла, почему он вдруг помрачнел.

Когда гости ушли, я стала убирать посуду, выкладывать остатки еды с тарелок на старую газету, чтобы выбросить в бак для пищевых отходов. Голова у меня гудела от жары и усталости. Я смотрела на расплывающийся по газете жир, и меня переполняли отвращение и тоска.

Утром позвонила Фиона.

– Спасибо за чудный вечер. Накормила нас изумительно.

– Я так рада была повидаться, и Маркус от вас в восторге. Жаль только, я перенервничала…

– Все отлично. Понятно, почему ты влюбилась в Маркуса. Он просто чудо!

– Симпатичный, правда?

– А почему ты даже не упоминала, какая он знаменитость?

– Как понять – знаменитость?

– Дуглас сказал, что весь вечер никак не мог вспомнить, почему лицо Маркуса кажется ему знакомым. А сегодня вспомнил: Маркус был в Финляндии очень известным радикалом.

– Нет!

– Да! У них там была какая-то студенческая акция протеста, и Маркус организовал в Хельсинки демонстрацию. Его арестовали. Тогда сотни студентов собрались у полицейского участка и потребовали его освободить.

– Ушам не верю.

– Не сомневайся, ты же знаешь – Дуглас и политика… Твой Маркус был примером подражания для тысяч студентов!

– Невероятно. Я понятия не имела…

– Так расспроси его.

– Даже не знаю… Он не любит рассказывать о своем прошлом. Я боюсь поднимать эту тему.

– Соберись с силами.

– Да, но… Понимаешь Фиона, не так уж у нас все хорошо. Маркус порой очень замкнут. Его холодность меня иногда просто убивает.

– Плохо…

– Думаю, нам требуется время. Мы оба только привыкаем друг к другу. Мне лишь нужно, чтобы он был со мной откровеннее.

– Зря ты мне не позвонила.

– Тут еще Эдди на днях объявился.

– Кэти, ты же не…

– Нет-нет, он просто явился без предупреждения.

– Помню, как ты мучилась из-за его пьянства.

После нашего разговора я сделала то, что раньше мне и в голову не приходило: поискала сведения о Маркусе в Интернете. Набирая слова «Маркус Хартман Финляндия», я чувствовала себя виноватой, как будто шпионила за кем-то. Что же я сейчас увижу?

На экране появились фотографии юного Маркуса. Три снимка изображали, видимо, демонстрацию – толпы людей, лозунги; он шагал на переднем плане. Текст был финский – выдержки из новостей, и я мало что смогла оттуда почерпнуть, лишь даты; речь шла о событиях многолетней давности. На двух других снимках был только Маркус. Один снимок – головной портрет, на другом он стоит на фоне какого-то здания. И здесь все не по-английски; непонятно даже, когда их сделали.

Выходит, Дуглас не ошибся: Маркус участвовал в студенческом политическом движении и даже его возглавлял. Так вот он что скрывает? Но чего здесь стыдиться? Или есть другая причина не говорить о своей жизни в Хельсинки? Со снимков на меня смотрел Маркус – такой молодой, пылкий, такой красивый… Нет, не стану спрашивать.

Заодно я решила посмотреть и про Хейю. На этот раз фотографий было множество. Целая серия эффектных снимков, где она за дикторским столом, несколько фото с официальных мероприятий. На одном снимке она брала интервью у какого-то мужчины, кажется, политика. Попадалось кое-что и на английском – о ее работе на телевидении и о рейтинге программ. Похоже, она была одной из лучших ведущих на новостном канале. Но все это касалось лишь работы: новостей, которые она освещала, людей, у которых брала интервью.

Никакой личной информации я не нашла – ни в Фейсбуке, ни в Твиттере. Чего и следовало ожидать. Хейя не из тех, кто станет рассказывать о себе в социальных сетях. Она даже с коллегами, с которыми проводит целый день, ничем не делится. Я так и не поняла, почему она ушла с такой престижной работы. Ведь она еще молода, у нее впереди были годы и годы успешной карьеры. Ушла, чтобы писать для журнала статьи об архитектуре? Странно.

Хейя

Июль

В начале июля я получила письмо от моей матери, Соланж.

Дорогая Хейя!

Ты теперь так далеко, что мы с твоим отцом решили: Магомет, может, и не идет к горе, а мы до тебя доберемся.

Папа нездоров, и я за него волнуюсь. Он не хочет бросать работу; мучает себя без всякой необходимости. Все же я уговорила его взять отпуск на четыре недели. На август у нас намечен десятидневный круиз. Отправляемся из Лондона, потом две ночи в Париже, оттуда на поезде в Марсель. Потом – Генуя, берег Амальфи, Сицилия, Карфаген и Барселона. И возвращаемся в Марсель. После планируем провести две недели в Провансе. Условия прекрасные, и папа настаивает, чтобы ты поехала с нами в круиз. Я тоже считаю, что тебе пойдет на пользу отдохнуть от работы. Папа с удовольствием все оплатит.

Если же ты, как я предвижу, не сможешь на такой срок оставить работу, мы прилетим в Лондон пораньше и побудем какое-то время с тобой. Мне посоветовали хороший отель прямо в центре, на Шарлотт-стрит. Буду благодарна, если ты уточнишь свои планы, чтобы я могла зарезервировать номер. Если хочешь поехать в круиз, сообщи как можно быстрее, тогда папа успеет заказать тебе каюту.

Как всегда, с любовью,

Трудно придумать худшую участь, чем провести десять дней на корабле с моей матерью в борьбе за внимание отца. Ревнивее ее нет никого. Если папа нальет мне вина раньше, чем ей, начинается сцена. К тому же совершенно ясно: она не хочет, чтобы я с ними ехала.

Помню, в какую она впала ярость, узнав о моем уходе с телевидения. Пусть она меня и не любила, но ей нравилось, что ее дочь пользуется известностью. Настоящую причину ухода я ей назвать не могла. Надеялась, что она разглядит страдание за моей маской. Ничего она не разглядела. Сплошное равнодушие и осуждение. Тогда я и махнула на нее рукой. Даже не называю ее мамой: для меня она Соланж, как и для всех остальных.