Ты создана для этого - Сакс Мишель
Она тоже засмеялась и махнула рукой:
– В любом случае мы просто смеялись.
Они смотрели друг на друга, улыбались, перемигивались. Обменивались шутками, понятными только им двоим.
– Отлично, – сказала я, стоя в дверном проеме и не зная, куда приткнуться в собственном доме.
– Чувствуешь себя лучше? – спросил Сэм.
– Думаю, да, – улыбнулась я мужу.
– Знаешь, Фрэнк прекрасно тебя подменила, – весело сказал Сэм, положив руку ей на колено – легкий, без задних мыслей жест. – Она обо всем позаботилась.
– В самом деле? – обронила я. – Как нам повезло!
Фрэнк смотрела на меня с улыбкой.
– Мне было приятно помочь, – заверила она. – Честное слово.
– Думаю, мне лучше пойти прилечь, – сказала я.
Сэм не пошел со мной.
Утром я закуталась в халат и вышла на кухню.
Фрэнк усадила ребенка на высокий стульчик и сноровисто совала ложку за ложкой ему в рот. Он смеялся, щедро расточая ей улыбки, с явным обожанием в глазах. Она смотрела на него с ответной нежностью. На печке с деловитым бульканьем кипели несколько кастрюлек.
– Ну-ка, посмотри, кто пришел, – проворковала Фрэнк.
Ребенок перевел взгляд на меня и перестал улыбаться.
– Хочешь на ручки? – спросила Фрэнк, и малыш протянул к ней свои толстенькие ручонки.
Она потерлась носом о его округлившийся животик, и он счастливо расхохотался.
– О, тетя Фрэнк сейчас съест тебя, – погрозила ему Фрэнк. – Просто съест!
Тетя Фрэнк. Вижу, они уже подружились, тетя Фрэнк и мой сын. Она держала его на бедре, свободно, уверенно, по-хозяйски, совершенно естественно. И он уютно устроился в ее объятиях, словно они были созданы исключительно для него.
– Хочешь пойти к маме? – проворковала она ему на ухо.
Ребенок отвернулся. Фрэнк пожала плечами, рассмеялась и поцеловала его в щеку. Словно наградила за хорошо исполненную роль.
– Кто лучше всех на свете? Кто мой маленький принц? – заливалась соловьем подруга.
– Где Сэм? – спросила я. Меня обдало липким жаром, я чувствовала глухое раздражение. Голова нестерпимо болела.
– Сэм сегодня в студии, – объяснила Фрэнк. – Наверно, лучше его не беспокоить. Он работает над большим фрагментом, который нужно сдать на этой неделе. Какой-то масштабный проект НПО.
Она сняла крышку с одной из кастрюлек. По кухне поплыл запах вина и чеснока.
– Ужин, – сказала она. – Говядина по-бургундски. Любимое блюдо Сэма, – добавила она, будто я не знаю.
Я пыталась улыбнуться. Налила себе стакан воды и стала наблюдать, как она двигается по кухне. По моей кухне. Открывает и закрывает шкафчики, ищет что-то в холодильнике. Как она держит на руках ребенка. Дает мне указания по поводу моего собственного мужа.
– Кофе налить? – спросила она.
– Да, пожалуйста, – согласилась я, и она налила мне кофе.
Она достала кружки, которые я убрала куда-то в дальний угол нижнего ящика. Тарелки и бокалы она переставила на другие полки.
– Ты только посмотри, – заметила я, кивнув на ребенка, беззаботно свесившего ножки на ее бедре. – А ты тут быстро освоилась!
«Чтобы занять мое место», – хотелось добавить мне. Потому что в этом вся Фрэнк. Она просачивается, как опасный газ через крошечную течь в трубе. Она умудряется прижиться там, где ее присутствие нежелательно. Пустить корни так глубоко, что их потом невозможно выкорчевать.
На меня нахлынули воспоминания. Картинки нашей тридцатилетней дружбы – или как еще назвать наши с ней взаимоотношения? Переплетение жизней, семей: моя – ее, ее – моя. Отхваченные садовыми ножницами хвостики волос, украденные друг у дружки куклы, придуманные истории, чтобы оговорить друг дружку.
Друг в друге мы выявляли все худшее, что было в нас. Зависть, гнев, обман. Только гораздо позже мы научились сдерживать первое побуждение пускать в ход кулаки. Мы открывали для себя силу слова и умолчания, которые могут ранить гораздо сильнее кулаков. Мы научились разбивать симпатии друг друга, тонко распускать слухи, говорить полуправду, ловко сыпать соль на самые глубокие раны. Вот где настоящая власть. Это совсем иной уровень жестокости.
«Но она моя подруга… Но я увидела его первым… Твоя одежда всегда выглядит такой дешевкой».
Не было никаких правил. Их до сих пор нет. Я не знаю, кто кому сделал больше гадостей, причинил больше боли. Это был взаимный процесс. Любовь и ненависть. Так переплетено, что невозможно отделить одно от другого.
Я наблюдала, как Фрэнк кружила ребенка в воздухе, подбрасывала вверх, как маленького воздушного змея, как птенца.
– Обожаю этого карапуза, – призналась она. – Просто обожаю.
Ее лицо вспыхнуло, словно осветилось изнутри. Может, это он и есть, материнский инстинкт? Ей это очень шло, любой мог заметить.
Да уж, у некоторых женщин он заложен природой.
Сэм появился в дверях студии с кофейной чашкой в руке. Он ласково ущипнул малыша за щеку, свободно положил руку на талию Фрэнк и слегка приобнял ее.
– Он тоже любит тебя, – заметил муж, и ее лицо снова просияло.
А у меня в груди на месте сердца застучали, заколотили о ребра злые кулачки.
Мне захотелось выйти из дома.
– Нужно, наверное, заняться садом, – пробормотала я.
– Я заботилась о нем, пока ты болела, – сообщила Фрэнк. – Надеюсь, я там тебе ничего не напортила и ты не станешь выказывать недовольство.
На грядках я увидела места, где она вырывала целые охапки недозрелых корнеплодов и бросала на землю в проходе, и там они начинали гнить. Специально. Назло. Или я это просто себе придумала.
Я вырвала несколько морковок и пучок салата, до которого еще не добрались слизняки, и принесла их в дом, чтобы помыть.
Ребенок поднял на меня глаза и высунул язык. «Беее», – сказал он. Все, что казалось мне незыблемым, просачивалось между пальцами, как вода.
Фрэнк
Я пытаюсь сложить пазл, но слишком многие фрагменты этой головоломки находятся не на своих местах.
Пытаюсь понять все это, эту любопытную реальность, которая раскрывается передо мной, шаг за шагом, кусочек за кусочком. У японцев есть отдельный вид искусства, посвященный трещинам. Он называется кинцуги. Они покрывают позолотой края осколков разбитой керамической посуды, реставрируя изделие, – красота, по их мнению, неотъемлема от самой вещи, поэтому трещины маскировать не следует, что-то вроде этого…
Что ж, возможно, трещины, которые я вижу в жизни Мерри, тоже раскроют для меня некую красоту.
Ей потребовалась целая неделя, чтобы выздороветь, и встала она в прескверном настроении. Она всегда была неблагодарной. Ни тебе «спасибо, Фрэнк. За то, что присмотрела за хозяйством, что нянчилась с ребенком, за то, что холодильник не пустовал и на столе всегда был горячий обед».
Ну и ладно, зато Сэм выражает мне признательность. И очень хвалит. Я вижу, как он удивленно наблюдает за мной, за тем, как я управляюсь с Конором, как малыш просто расцвел под моей опекой.
Пока Мерри болела, я без зазрения совести стащила справочник «Первый год жизни малыша» с ее прикроватной тумбочки и за один вечер прочла его от корки до корки.
Несколько дней спустя я предложила Сэму делать с мальчиком упражнения, чтобы помочь ему научиться ползать.
– Просто сейчас он должен уже ползать, – объяснила я. – Я заметила, что он немного отстает в развитии.
Я не хотела вмешиваться, но эти этапы развития имеют решающее значение. Все это знают. Сэм выглядел слегка подавленным.
– Прости, – потупилась я. – Наверное, это не мое дело.
– Нет-нет, – торопливо воскликнул он. – Мерри должна лучше разбираться в этом.
Теперь мы с ним каждое утро сидим, скрестив ноги, на полу, заставляя малыша доставать яркие разноцветные шарики из пластикового ведерка. Это должно укрепить его плечевой пояс, и он может попытаться ползать. Смотреть на него – одно удовольствие. Конор любит эту игру – и другие тоже. Любит играть в прятки под одеялом: «Где мишка? – Вот мишка!» Или в «неваляшку» – мы с ним играем часами!
