Тесс Герритсен - Клуб Мефисто
Он протянул ей руку:
– Здравствуйте, доктор Айлз. Я Энтони Сансоне.
И посмотрел ей в лицо так пристально, что она даже подумала: может, они и правда уже где-то встречались?
«Нет. Уж такого привлекательного мужчину я бы непременно запомнила».
– Рад наконец-то с вами познакомиться, – сказал он, пожимая ей руку. – После всего, что о вас слышал.
– От кого же?
– От доктора О’Доннелл.
Маура почувствовала, как у нее вдруг похолодела ладонь, несмотря на его теплое пожатие, и она тут же отдернула руку.
– Никогда не думала, что могу быть объектом пересудов.
– Она говорила о вас только хорошее.
– Это несколько неожиданно.
– Почему же?
– Потому что я не могу сказать о ней то же самое, – ответила Маура.
Он понимающе кивнул:
– Порой она ведет себя обескураживающе. Но только до тех пор, пока не узнаешь ее ближе. Не научишься ценить ее проницательность.
Тут распахнулась дверь – так тихо, что Маура даже не услышала. И только по легкому позвякиванию фаянсовой посуды она поняла, что в комнату вошел дворецкий с чашками и кофейником на подносе. Он поставил поднос на край столика, вопросительно посмотрел на Сансоне и засим удалился. Они не обменялись ни единым словом – лишь взглядами и кивками. Им обоим, знавшим друг друга, очевидно, не один год, не нужно было лишних слов, чтобы общаться.
Сансоне жестом предложил Мауре сесть, и она опустилась в кресло в стиле ампир, обитое полосатым шелком.
– Простите, что приходится держать вас в передней, – сказал он. – Но все другие комнаты оккупировала бостонская полиция – проводит там допросы. – Он налил в чашку кофе и передал Мауре. – Вы, кажется, уже осмотрели жертву?
– Только мельком.
– И что скажете?
– Вы же знаете, я не вправе давать какие бы то ни было пояснения.
Он откинулся на спинку кресла – нисколько не смущаясь, что за его спиной парча в сине-золотую полоску.
– Я имею в виду не само тело, – заметил он. – Я прекрасно понимаю, почему вы не можете делиться своими медицинскими наблюдениями. Я говорю только о месте. О форме преступления в целом.
– Спросите у старшего следователя, детектива Риццоли.
– Меня больше интересует ваше мнение.
– Я врач. А не следователь.
– Но, как я догадываюсь, у вас есть свое, личное суждение о том, что произошло сегодня у меня в саду. – Он подался вперед и посмотрел на нее в упор своими угольно-черными глазами. – Вы видели знаки на двери черного хода?
– Я не вправе рассуждать…
– Доктор Айлз, вам не придется выдавать никаких секретов. Я видел тело. Доктор О’Доннелл тоже. Когда Джереми нашел ту девушку, он сразу же пришел и все рассказал.
– И вы с О’Доннелл отправились поглазеть – как туристы?
– Ваше сравнение совершенно не к месту.
– А вы не подумали, что можете стереть следы? Уничтожить улики?
– Мы прекрасно понимали, что делали. Надо было осмотреть место преступления.
– Надо?
– Этот особняк не просто мое жилище. Я еще принимаю здесь коллег со всего света. И тот факт, что насилие случилось на пороге моего дома, встревожило нас.
– Такое любого встревожит, наткнись он у себя в саду на труп. Только далеко не каждый станет собирать толпу гостей, чтобы полюбоваться эдаким зрелищем.
– Мы хотели узнать, случайно ли было совершено насилие.
– Что вы имеете в виду?
– Это могло быть предупреждение, адресованное непосредственно нам. – Он отставил свою чашку, сосредоточив все свое внимание на гостье, – его взгляд словно пригвоздил Мауру к шелковой спинке кресла. – Вы видели на двери знаки, нарисованные мелом? Глаз. Три перевернутых креста.
– Да.
– Я так понимаю, в сочельник тоже произошло убийство. Убили другую женщину. И на месте преступления, на стене в спальне, были нарисованы точно такие же перевернутые кресты.
Мауре даже не пришлось ничего говорить: этот тип прочел ответ у нее на лице. Она почти физически ощутила, как глубоко проник в ее сознание его пытливый взгляд и как много ему там открылось.
– Мы могли бы обсудить и это, – предложил он. – Тем более что подробности по тому делу мне известны.
– Откуда? Кто вам рассказал?
– Люди, которым я доверяю.
Она недоверчиво усмехнулась:
– И доктор О’Доннелл из их числа?
– Любите вы ее или нет, однако же в своей области она человек авторитетный. Посмотрите, сколько трудов положила на серийных убийц. Научилась понимать этих субъектов.
– Говорят, она даже отождествляет себя с ними.
– В некотором смысле не без того. Она пытается проникнуть в их сознание. Заглянуть в каждый его потайной уголок.
В точности как сам Сансоне, только что пытавшийся пронзить Мауру насквозь своим взглядом.
– Чтобы понять чудовище, надо и самой быть чудовищем, – заметила Маура.
– Вы и в самом деле так считаете?
– Если иметь в виду Джойс О’Доннелл – да. Я так считаю.
Он наклонился к ней еще ближе, и голос его превратился во вкрадчивый шепот.
– Может, вы недолюбливаете Джойс исключительно по личным причинам?
– Личным?
– Ведь она много чего о вас знает. О ваших близких.
Маура не ответила, потрясенно глядя на собеседника.
– Она рассказывала нам об Амальтее, – признался он.
– У нее нет на это права.
– Ни для кого не секрет, что ваша мать в тюрьме. О преступлениях Амальтеи нам известно.
– Это моя личная жизнь…
– Да, и ваш личный демон. Понимаю.
– Вас-то, черт возьми, почему это интересует?
– Меня интересуете вы. Вы столкнулись лицом к лицу со злом. Вы видели его в глазах матери. И знаете, оно никуда не делось, оно у вас в крови. И вот что завораживает, доктор Айлз, – как это вы, возникшая из злого семени, и вдруг на стороне ангелов.
– Я на стороне науки и разума, господин Сансоне. Ангелы тут ни при чем.
– Ну хорошо, значит, в ангелов вы не верите. А в их соперников?
– Вы имеете в виду демонов? – Она усмехнулась. – Конечно же нет.
Некоторое время хозяин особняка смотрел на Мауру с едва уловимым разочарованием.
– Если, как вы сами говорите, ваша религия – наука и разум, как можно научно объяснить то, что случилось сегодня у меня в саду? И с той женщиной – в сочельник?
– Вы просите меня объяснить природу зла.
– Да.
– Я не могу. Наука – тоже. Просто зло существует.
Он кивнул:
– Совершенно верно. Оно просто существует и всегда было с нами. Некое реальное существо, живущее среди нас, преследующее нас. Выжидающее удобного случая насытиться. Многие не знают о нем и не узнают его, даже когда оно касается их, проходя по улице. – Говоря эту фразу, он перешел на шепот. На мгновение воцарилась тишина, и до слуха Мауры донеслись потрескивание дров в очаге и приглушенные голоса в соседней комнате. – Но вы другое дело, – прибавил он. – Вы видели зло своими собственными глазами.
– Я видела только то, что видят детективы по расследованию убийств.
– Я говорю не о повседневных преступлениях. Не о мужьях, убивающих жен, и не о поставщиках наркотиков, отстреливающих конкурентов. Я говорю о том, что вы видели в глазах своей матери. О вспышке. Искре. Не Божественной – дьявольской.
В дымоходе загудел воздух – от усилившейся тяги из очага взметнулось облачко пепла и тут же осело, наткнувшись на каминный экран. Пламя задрожало, словно испугавшись незримого вторжения незваного гостя. В комнате вдруг повеяло холодом, как будто из нее разом ушли все тепло и весь свет.
– Прекрасно понимаю, – сказал он, – почему вам не хочется говорить об Амальтее. Ужасно, когда есть такие родственники.
– Она не имеет ко мне ни малейшего отношения, – возразила Маура. – Не она воспитывала меня. И вообще о ее существовании я узнала лишь несколько месяцев назад.
– И все-таки для вас это опасная тема.
Она перехватила его взгляд:
– Мне действительно все равно.
– Странно, если вам и правда все равно.
– Грехи родителей не передаются нам по наследству. Как и добродетели.
– Иные наследственные черты бывают слишком ярко выражены, чтобы их не замечать. – Он указал на портрет над камином. – Шестнадцать поколений отделяют меня от этого человека. Но даже я не в силах избавиться от его наследия. Мне никогда не отмыться от того, что он содеял.
Маура поглядела на портрет. И снова ее поразило сходство между сидящим перед ней живым человеком и лицом на холсте.
– Вы говорили, эта картина – ценная фамильная реликвия.
– Не могу сказать, что я был рад ее унаследовать.
– Кто он?
– Монсеньор Антонино Сансоне. Портрет был написан в Венеции в тысяча пятьсот шестьдесят первом году. Когда монсеньор был в зените могущества. А можно сказать – в бездне безнравственности.
– Антонино Сансоне? Это же ваше имя!
– Я его прямой потомок.
Маура присмотрелась к портрету:
– Но ведь он же…
– Был священником. Вы это хотели сказать, верно?
– Да.
– На рассказы о нем может уйти вся ночь. Как-нибудь в другой раз. Скажу только, что Антонино не отличался благочестием. Он вытворял с другими людьми такое, что, без сомнения, повергло бы вас в ужас… – Он замолк. – Таким предком нельзя гордиться.
