Линда Лафферти - Невеста смерти
Рисунок на листе изображал человеческое тело со всеми кровеносными сосудами, нанесенными с исключительной точностью. Девушка уже давно пыталась проследить кровеносные токи, водя пальцем по голубым прожилкам под своей белой кожей и сверяясь при этом с отцовскими записями, но здесь было настоящее сокровище знаний.
Человеческое тело раскрылось пред нею во всем своем мистическом великолепии.
– Это из Англии, там они срисовывают вены прямо с тел, – сказал отец.
– Но посмотри, какая точность! – изумилась Маркета. – А вот и внутренние вены, перерезав которые можно убить человека…
– Если только он уже не мертв, – улыбнулся Зикмунд. – В Англии и Франции тела для научных исследований можно получить на законном основании. Наука – закон, дочка!
Девушка даже рот открыла от удивления.
– Закон?
– У них, как говорят, до сих пор бывают случаи разграбления могил. Впрочем, удивляться тут нечему, ведь Англия – страна дикая и жестокая.
Цирюльник немного помолчал, наблюдая за Маркетой, которая с упоением рассматривала рисунок, а потом негромко спросил:
– Как мать?
Дочь подняла голову.
– Жалуется каждый день – мол, от меня мало толку в бане, и с гостями я плохо обращаюсь. А еще я прищемила крышкой волосы пани Шмидт, и та визжала, как кошка в жару.
Девушка исподлобья взглянула на отца. Если бы только он мог вмешаться и каким-то образом избавить ее от ненавистной работы в бане!
– Я так ждала, когда же ты вернешься… – Маркета взяла его за руки. – А еще у нас пятеро больных, которым срочно требуется твоя помощь. Они уже почти согласились, чтобы кровь им пустила я.
Она сказала это в шутку, но отец посмотрел на нее сурово и покачал головой.
– Никогда, слышишь, никогда этого не делай! Дело не в том, что тебе недостает знаний. Нет, у тебя, как я полагаю, есть дар…
– Я никогда этого не сделаю, потому что не вхожу в гильдию.
Зикмунд взял ее за подбородок и легонько сжал, как делала мать, когда сердилась.
– И это единственная причина?
– Я не вхожу в гильдию, – упрямо повторила банщица. – И это было бы неправильно.
Пихлер отпустил ее подбородок, и она отвернулась и тут же ушла, сказав, что должна принести воду в баню.
Но на самом деле в баню Маркета не пошла – вернувшись в дом, она подбежала к соломенному тюфяку и вытащила из-под перьевой подушки шелковый зеленый платок. Платок, все еще хранивший в своих тонких нитях запах Якоба Хорчицкого.
* * *Не теряя понапрасну времени, Пихлер решил поговорить с членами городского совета. Все собрались в таверне Радека, а Маркета помогла расставить кувшины с пивом и ароматной медовухой.
– Не позволим, чтобы нами здесь управлял какой-то габсбургский бастард! – воскликнул мэр и так громыхнул кулаком по столу, что в кувшине заколыхалась пена. – Отправим в Прагу делегацию и выскажем все королю.
– А как же Рожмберки? Не следует ли нам пойти к ним и спросить, по какому праву они продают замок безумцу? – послышались со всех сторон возмущенные голоса.
– Для них важно золото, – пробормотал судья. – У нас нет законного права обращаться к ним с такими требованиями.
– Но если уедут они, то уедет и вся прислуга, а это больше трех сотен человек. Кто будет покупать наши продукты? Как будет выживать Чески-Крумлов? – снова зашумели все присутствующие.
– С удовольствием сбросил бы их всех в ров вместе с их медведями, – проворчал один из членов совета. – По какому праву они собираются поставить над городом габсбургского дурачка? Что, если ему понравятся наши женщины или, того хуже, кто-то из наших мальчиков? По слухам, у его отца такие вот извращенные вкусы… Никто не будет чувствовать себя в безопасности.
Тут Пихлер счел уместным рассказать несколько историй об отвратительных похождениях дона Юлия в Вене и о том случае, свидетелем которого стал сам. Слушатели бормотали проклятия, а мэр даже заявил, что Габсбурги, совокупляясь между собой, выродились и стали ничем не лучше слепых розовых мышей.
Маркета слушала это все, тихонько стоя в уголке. Отец никогда не делал тайны из отношений мужчины и женщины, объясняя, что это естественная потребность человеческого тела, и девушка знала мужскую и женскую анатомию так же хорошо, как и четыре гумора. Зикмунд также полагал, что именно желчь, самая опасная из всех телесных жидкостей, вызывает нарушения в сексуальных действиях и является симптомом неуравновешенности как у мужчин, так и у женщин.
Когда первая волна возмущения спала, Пихлер сообщил, что сопровождать дона Юлия будет священник-иезуит, испанец, служивший при дворе Филиппа II.
– Только этого нам и не хватало, испанского иезуита! – проворчал мэр, бывший непоколебимым протестантом. – Паписта, вещающего римские наставления на чужеземном языке. Плетущего заговоры против нашей Церкви.
Собрание разошлось далеко за полночь, так и не приняв какого-то плана действий. Чем больше проглатывалось пива, тем громче звучали хриплые угрозы, но противопоставить королевской воле было нечего.
Домой Маркета и цирюльник возвращались под черным небом. Отец разговаривал сам с собой вслух.
– Кто знает, может быть, мне удастся вылечить его регулярными кровопусканиями? Это было бы настоящим чудом, в котором он так нуждается…
Глядя на звезды, перемигивающиеся в ночном небе, Маркета прошептала короткую молитву. Мысли ее снова унеслись к Якобу Хорчицкому. Интересно, смотрит ли он сейчас на те же звезды, что и она?
Внизу, в непроглядной темноте, шумела, извиваясь, как ползущая через город змея, невидимая Влтава.
* * *Не прошло и недели, как городской совет сочинил петицию и назначил гонца, которому и надлежало вручить ее королю в Вене.
Они не знали, что король был уже в Праге, а министр Румпф пригласил Рожмберков в Вену для обсуждения продажи замка. К тому времени, как гонец вернулся домой, стороны уже договорились и вопрос был улажен, так что посланник привез известие о сделке и о скором прибытии в Чески-Крумлов злосчастного королевского бастарда.
* * *Зазвонили церковные колокола, и горожане, оставив таверны, пекарни, лавки и поля, поспешили на площадь – узнать последние новости. Мэр стоял у колодца на крепко сбитом деревянном ящике.
– Королевский министр обещает, что дон Юлий будет содержаться под замком, пока не придет во вменяемое состояние, – объявил он. – Мы обратились к богемским дворянам, в первую очередь к Петру Воку, с просьбой ходатайствовать за нас перед королем. Это их ответ.
– А если он выйдет? Если вырвется из-под замка? Кого ударит кинжалом? И что станет с нашими женщинами? – посыпались со всех сторон вопросы.
– Не выйдет. У меня есть слово короля – слово Румпфа, – что он будет содержаться во дворце и никогда не пересечет ров. Пока не исцелится, – пообещал градоправитель.
Толпа встретила это заявление недовольно – люди ворчали и плевали на мостовую.
– Еще не было такого Габсбурга, который не поступал бы по-свойски. Этот бастард будет приходить в город и охотиться за нашими женщинами, – слышалась отовсюду мрачная речь.
– Так вот как Габсбурги поступают со своими подданными! Отправляют к нам своего сумасшедшего!
Мэр нахмурился.
– Тебе бы лучше, до приезда Габсбурга, поучиться держать язык за зубами, – сказал он самому громкоголосому горожанину. – Услышит стражник из Праги, как ты поносишь сына короля, – и отправишься собственную башку искать.
Собравшиеся зашикали. На мостовую снова посыпались плевки.
Зикмунд всегда говорил, что сплевывать и отхаркиваться полезно, потому что так человек избавляется от жидкости, которая может быть ядовитой, – флегма, собирающаяся от избытка флегматичного гумора, легко становится болезнью. Вид заплеванной мостовой Чески-Крумлова должен был бы порадовать цирюльника, но улыбки на его лице Маркета не видела.
Глава 9. Священный заговор в Венгрии
Новенькая, только что отчеканенная монета – сверкающий серебряный кружок на ладони, – как будто подмигнула. С талера на него смотрел старший брат, король Рудольф II.
– Говоришь, протестовал сам папа римский? – спросил Матьяш, переворачивая монету.
Папский посланец, венский епископ Мельхиор Клесл, утвердительно кивнул.
Из Вены в Эстергом, венгерский городок на неспокойной границе, где Священная Римская империя сражалась с турками, Клесл добрался по Дунаю, на купеческой барже. Из-за ворот туда долетал грохот османских литавр, и епископ то и дело ежился от страха. Его миссия имела жизненно важное значение как для папы римского, так и для империи, но приграничные земли лежали выжженные, а саму границу отмечали окровавленные колья с насаженными на них гниющими головами.
Подлинного мира с турками не было и быть не могло. Никогда.
Внизу, под старинной каменной крепостью, лежал приготовившийся к сражению Эстергом, стратегически важный пункт, отбитый у противника в 1595 году армиями Матьяша. Турки стояли лагерем в пределах видимости от крепостных стен города, который они окружили плотным кольцом, как окружают добычу голодные волки.
