Луиза Пенни - Разные оттенки смерти
Клара перевела взгляд с Оливье на стаканы, снова посмотрела на Оливье. Легкий ветерок растрепал его редеющие светлые волосы. Даже облаченный в передник, он умудрялся выглядеть утонченным и расслабленным. Но Клара помнила взгляд, которым они обменялись, стоя на коленях в коридоре Музея современного искусства.
– Быстро ты, – заметила она.
– Вообще-то, это было приготовлено не для тебя, но я рассудил, что твой случай неотложный.
– Неужели это так очевидно? – улыбнулась Клара.
– А разве может быть иначе, если у тебя в саду обнаруживают труп? Уж я-то знаю.
– Да, – сказала Клара. – Ты это знаешь.
Оливье показал на скамейку на деревенском лугу, и они пошли туда. Клара бросила тяжелые газеты на скамейку и плюхнулась рядом.
Она взяла шанди у Оливье. Они сидели бок о бок спиной к бистро, к людям, к месту преступления. К вопрошающим и ускользающим взглядам.
– Как ты? – спросил Оливье.
Он чуть было не спросил, в порядке ли она, но было очевидно, что не в порядке.
– Хотелось бы сказать «хорошо». Живая Лилиан у нас в саду была бы шоком, но мертвая Лилиан – загадка.
– Кто она?
– Когда-то была другом. Но давно перестала им быть. Мы разругались.
Больше Клара ничего не сказала, а Оливье не стал спрашивать. Они пили шанди, сидя в тени огромных сосен, паривших над ними, над деревней.
– А что почувствовал ты, снова увидев Гамаша?
Оливье задумался, потом улыбнулся. Выглядел он очень молодо. Гораздо моложе своих тридцати восьми лет.
– Не очень ловко я себя чувствовал. Как по-твоему, он заметил?
– Не исключено. – Клара сжала руку Оливье. – Ты его не простил?
– А ты простила бы?
Настал черед Клары брать паузу. Не для того, чтобы поразмыслить над ответом. Ответ она знала. Она сомневалась, отвечать ли.
– Мы тебя простили, – сказала она наконец, надеясь, что ее голос звучит достаточно мягко, что ее слова не показались ему слишком колючими.
И все же она почувствовала, как напрягся, как сжался Оливье. Не физически, но эмоционально отпрянул.
– Правда? – произнес он, помедлив.
Его голос тоже прозвучал мягко. Это было не обвинение, скорее удивление. Словно он сам себе задавал этот вопрос по нескольку раз в день.
Прощен ли он уже.
Да, он не убивал Отшельника. Но он предал его. Воровал у него. Брал все, что впавший в безумие Отшельник предлагал ему. И даже то, чего не предлагал. Оливье забрал у беспомощного старика все, что мог. Включая и его свободу. С помощью жестоких слов он запер старика в его лесном домике.
И когда все это всплыло во время процесса, он видел выражение лиц своих соседей.
Как будто они смотрели на чужого человека. На чудовище, затесавшееся в их ряды.
– Что заставляет тебя думать, будто мы так и не простили тебя? – спросила Клара.
– Ну, в первую очередь Рут.
– Да брось ты, – рассмеялась Клара. – Она всегда называла тебя тупоголовым.
– Верно. А знаешь, как она называет меня сейчас?
– Как? – спросила она с улыбкой.
– Оливье.
Улыбка медленно сошла с лица Клары.
– Знаешь, – сказал Оливье, – я думал, что хуже тюрьмы ничего не будет. Эти унижения, этот страх. Просто удивительно, к чему только не привыкаешь. И сейчас те воспоминания постепенно тускнеют. Ну, не то чтобы тускнеют, скорее, перемещаются в мою голову. Здесь… – он приложил руку к груди, – их почти не осталось. Но знаешь, что не проходит?
Клара покачала головой и внутренне сжалась:
– Скажи.
Она не хотела то, что предлагал Оливье. Обожженную память гея, отсидевшего в тюрьме. Хорошего человека в тюрьме. Да, он был порочен. Возможно, больше, чем многие другие. Но его наказание никак не соответствовало преступлению.
Клара думала, что ей не по силам выслушать даже лучшее, что можно рассказать про тюрьму, но теперь она была готова выслушать и худшее. И он должен был ей это рассказать. А Клара – выслушать.
– Дело не в судебном процессе. И даже не в тюрьме. – Оливье посмотрел на нее печальными глазами. – Знаешь, что заставляет меня просыпаться в два часа ночи в приступе паники?
Клара ждала, слыша, как колотится сердце у нее в груди.
– То, что было здесь. Когда меня выпустили. Тот путь от машины с Бовуаром и Гамашем. Та долгая прогулка по снегу до бистро.
Клара посмотрела на своего друга, не вполне понимая его. Как воспоминания о Трех Соснах могут быть хуже, чем воспоминания о камере за решеткой?
Она ясно помнила тот день. Дело шло к вечеру, за окном стоял февраль. Еще один морозный снежный день. Она, Мирна, Рут, Питер и немалая часть деревенских жителей устроились в бистро, пили кофе с молоком и разговаривали. Клара болтала с Мирной, когда увидела, что Габри вдруг стал непривычно тихим и смотрит в окно. Посмотрела туда и она. На замерзшем пруду катались на коньках дети, играли в хоккей. Другие детишки катались на санках, играли в снежки, строили снежные крепости. Клара увидела, как по рю Дю-Мулен в Три Сосны медленно въехал знакомый «вольво» и остановился у деревенского луга. Из машины вышли трое мужчин в теплых куртках. Несколько секунд они стояли неподвижно, потом медленно направились к бистро.
Габри вскочил, чуть не опрокинув кружку с кофе. Все посетители бистро замерли, проследив за направлением взгляда Габри. Они увидели три фигуры. Впечатление было такое, будто три сосны ожили и приближаются к бистро.
Клара молча ждала продолжения рассказа Оливье.
– Я знаю, идти там всего ничего – несколько ярдов, – сказал он наконец. – Но мне казалось, что бистро далеко-далеко. Мороз стоял такой лютый, что пробирал до костей даже через куртку. Снег под нашими ботинками скрипел так громко, оглушительно, словно мы ступали по чему-то живому и оно кричало от боли.
Оливье помолчал, прищурился, словно вглядываясь в прошлое.
– Я видел всех внутри. Видел поленья, горящие в каминах. Видел иней на стеклах.
Он говорил, и перед глазами Клары вставала та самая картинка.
– Я даже Габри об этом не говорил, не хотел делать ему больно, не хотел, чтобы он неправильно меня понял. Мы шли к бистро, и я чуть не остановился. Я был готов попросить их отвезти меня куда-нибудь в другое место, куда угодно.
– Почему? – Голос Клары упал почти до шепота.
– Потому что я был в ужасе. Мне никогда в жизни не было так страшно. Страшнее, чем в тюрьме.
– Чего же ты боялся?
Оливье снова почувствовал, как жуткий холод обжигает щеки. Услышал, как скрипит снег под ботинками. И сквозь сводчатые окна увидел теплое бистро. Увидел своих друзей и соседей, болтающих за выпивкой. Смеющихся. Увидел огонь в камине.
Тепло и безопасно.
Они внутри. Он снаружи, смотрит на них.
И закрытая дверь между ним и всем тем, что составляло суть его жизни.
Он чуть не потерял сознание от ужаса, но смог обрести голос и был уверен, что прокричал Гамашу, чтобы тот отвез его назад в Монреаль. Высадил у какого-нибудь клоповника. Где его, может быть, и не примут, но хотя бы не отвергнут.
– Я боялся, что вы не примете меня. Что я теперь чужой среди вас.
Оливье вздохнул и опустил голову. Уставился в землю, вбирая взглядом каждую травинку.
– Боже мой, Оливье, – сказала Клара и уронила свой стакан с шанди на газеты, заливая бумагу. – Да такого и быть не могло.
– Ты уверена? – спросил он, поворачиваясь к ней, чтобы найти в ее глазах подтверждение слов.
– Абсолютно. Мы обо всем этом забыли.
Несколько мгновений он молчал. Потом они оба увидели Рут – та вышла из своего маленького коттеджа на дальней стороне деревенского луга, открыла калитку и похромала к другой скамейке. Усевшись, она посмотрела на Клару и Оливье и подняла руку.
«Пожалуйста, – мысленно взмолился Оливье. – Покажи мне средний палец. Скажи какую-нибудь грубость. Назови гомосеком, пидором. Тупицей».
– Я знал, что ты так ответишь, но не уверен, что ты забыла. – Он смотрел на Рут, но обращался к Кларе.
Рут взглянула на Оливье. Немного поколебалась. Помахала.
Помедлив, Оливье кивнул ей. Потом с печальной улыбкой посмотрел на Клару:
– Спасибо, что выслушала. Если когда-нибудь захочешь поговорить о Лилиан или о чем-то подобном, ты знаешь, где меня найти.
Он махнул рукой, но не в сторону бистро, а указывая на Габри, который, не обращая внимания на клиентов, болтал с приятелем. Оливье с улыбкой смотрел на него.
«Да, – подумала Клара. – Габри – вот его дом».
Она взяла свои мокрые газеты и двинулась по лугу, но Оливье окликнул ее. Она остановилась, и он ее догнал.
– Возьми. Ты свой пролила. – Он протянул ей стакан с шанди.
– Нет, спасибо. Пойду к Мирне, выпью у нее что-нибудь.
– Пожалуйста, – сказал он.
Клара посмотрела на стакан, из которого он отпил немного, потом заглянула в его добрые умоляющие глаза – и взяла шанди.
– Merci, mon beau Olivier.
Она пошла к деревенским магазинам, размышляя о том, что сказал Оливье.
Прав ли он? Может, они действительно не простили его?
