Давайте все убьем Констанцию - Брэдбери Рэй Дуглас
— Лорд Карнарвон отрыл царя, а мы царя хороним. От такой могилы и я бы не отказался.
— Булл Монтана, — сказал Крамли. — Он был ковбой-борец. Булл.
На вершине холма обнаружились не руины, а гигантская пирамида из газет, которую ворошил бульдозер с каким-то невеждой за рулем. Парень, оседлавший колесный агрегат, не имел понятия о том, какой собирает урожай: протесты Херста 34 в двадцать девятом, излияния Маккормика в «Чикаго трибюн» 35 за тридцать второй. Рузвельт, Гитлер, Бэби Розмари, 36 Мари Дресслер, 37 Эйми Семпл Макферсон 38 погребены заново и никогда уже не заговорят. Я выругался.
Крамли пришлось схватить меня за рукав, чтобы я не выпрыгнул наружу за «ПОБЕДОЙ В ЕВРОПЕ, или ГИТЛЕР НАЙДЕН МЕРТВЫМ В БУНКЕРЕ» или «ЭЙМИ ВОЗВРАЩАЕТСЯ С МОРЯ».
— Не дергайся! — пробормотал Крамли.
— Да ты посмотри, что он творит с этими бесценными сокровищами! Пусти, чтоб тебя!
Я ринулся к куче и схватил две или три первые полосы.
На одной Рузвельт победил на выборах, на другой он скончался, на третьей его выбрали снова, и еще были Перл-Харбор и Хиросима в самом начале.
— Господи Иисусе, — прошептал я, прижимая к ребрам офигенную находку.
Крамли подобрал «Я ВЕРНУСЬ, ГОВОРИТ МАКАРТУР».
— Понял тебя, — кивнул он. — Пусть он был ублюдок, но лучшего императора Япония не знала. 39
Водитель беспощадного жатвенного агрегата остановил его и уставился на нас, словно обнаружил новую кучу хлама.
Мы с Крамли отпрыгнули назад. Водитель пропахал борозду к грузовику, где уже были навалены «МУССОЛИНИ БОМБИТ ЭФИОПИЮ», «СВАДЬБА ДЖАНЕТТ МАКДОНАЛЬД», «СМЕРТЬ ЭЛА ДЖОЛСОНА». 40
— Пожароопасно! — выкрикнул он.
Я наблюдал, как низвергается в мусорку поток времени — пятьдесят лет.
— Сухая трава и газетная бумага — легковоспламеняющиеся материалы, — задумался я. — Боже мой, боже, что, если…
— Что если что?
— Когда-нибудь в будущем люди станут использовать газеты или книги, чтобы разжечь огонь?
— Уже используют, — фыркнул Крамли. — Мой отец, бывало, подпихнет под угли в печке газету и подожжет спичкой.
— Хорошо, а насчет книг?
— Только идиоту придет в голову воспользоваться для этого книгой. Погоди. Эта твоя мина значит обычно, что ты задумал сочинить десятитонную энциклопедию.
— Нет, — заверил я. — Может, историю с героем, от которого пахнет керосином.
— Тот еще герой.
Мы прошли через убийственное поле с рассыпанной по нему половиной столетия: дни, ночи, годы. Газеты хрустели под ногами, как сухой корм.
— Иерихон, — заметил я.
— Кто-то явился с трубой и сотряс воздух?
— Трубой или воплем. Воплей в последнее время хватало. И у царицы Калифии, и здесь, у царя Тута.
— А еще этот священник, Раттиган, — проговорил Крамли. — Разве Констанция не постаралась обрушить криком его церковь? Но, черт, гляди, мы стоим на Омаха-Бич, в Нормандии, под ногами у нас черчиллевский театр военных действий, а в руках окаянный зонтик Чемберлена. 41 Впитываешь это в себя?
— Погрузился по самые уши. Интересно, что чувствовал старик Раттиган в последнюю секунду, утопая в этом потоке. Фалангисты Франко, гитлерюгенд, сталинисты, беспорядки в Детройте, мэр Лагуардиа, 42 читающий воскресные комиксы, — ну и смерть!
— Плюнь на это. Гляди.
Из подобия кошачьего туалета (куча «БИРЖЕВЫХ КРАХОВ» И «ЗАКРЫТИЙ БАНКА») торчал остаток смертного одра Кларенса Раттигана. Я подобрал последний макулатурный листок. На театральной страничке танцевал Нижинский.
— Пара психов, — сказал Крамли. — Нижинский и старый Раттиган, который сберег эту рецензию!
— Потрогай свои глаза.
Крамли коснулся пальцем влажного века.
— Черт, — воскликнул он. — Это кладбище.
Валим отсюда!
Я схватил «ТОКИО ЗАПРОСИЛ МИРА…».
Потом я направился к побережью.
Крамли подвез меня к моему старому обиталищу на берегу, но тут вновь хлынул дождь, и, поглядев на грозный океан, я представил себе, как в полночь в мою дверь постучится шторм, неся с собой мертвую Констанцию и другого Раттигана, тоже неживого, и сокрушит мою постель потоком дождя и водорослей. Черт! Я сдернул со стены газеты Кларенса Раттигана.
Крамли отвез меня обратно в мой пустой стандартный домик в коттеджном поселке, вдали от бурного океана, водрузил на столик у изголовья водку (эликсир Крамли), оставил включенным свет, пообещал, что позднее позвонит, проверить, как я себя веду, и уехал.
По крыше барабанила дробь. Кто-то заколачивал крышку гроба. Я позвонил, и с той стороны дождевого материка до меня донесся голос Мэгги. «Похоже, кто-то плачет?» — спросила она.
ГЛАВА 17
Поздно вечером зазвонил телефон.
— Знаешь, который уже час? — спросил Крамли.
— Боже правый, ночь!
— Как ты болезненно реагируешь на покойников. Отрыдал уже свое? Терпеть не могу истеричек с глазами на мокром месте и недоносков с «клинексом» 43 наготове.
— Ты, что ли, меня вынашивал?
— В душ давай, зубы чисти и не забудь газету взять с веранды. Я звонил, но ты не отзывался. Царица Калифия предсказала тебе судьбу? О своей бы лучше позаботилась.
— Она?..
— Ровно в полвосьмого я отчаливаю на Банкер-Хилл. Выходи с мытой шеей, в свежей рубашке и при зонтике.
Я вышел с мытой шеей, в свежей рубашке и при зонтике в семь двадцать девять. В машине Крамли поднял мне подбородок и придирчиво осмотрел физиономию.
— Гляди, гроза прошла!
Мы погромыхали к Банкер-Хиллу.
Вывеска Каллахана и Ортеги вызвала неожиданно иные, чем прежде, чувства.
Ни полицейских автомобилей, ни фургона из морга на месте не было.
— Знаешь шотландский эль — «Старый особенный»? — спросил Крамли, когда мы подкатили к обочине. — Удивляет меня эта особенная тишина и спокойствие.
Я проглядел газету у себя на коленях. Калифия не попала на первые полосы. Ее засунули поближе к некрологам.
«Известный медиум, прославленная в немом кино, погибла, упав с лестницы. Альму Краун, иначе Царицу Калифию, обнаружили на ступенях ее дома на Банкер-Хилле. По сообщениям соседей, они слышали крик павлина, принадлежавшего Калифии. Доискиваясь, что случилось, Калифия упала. Ее книга „Химия хиромантии“ в 1939 году была бестселлером. Согласно завещанию, пепел Калифии надлежит рассеять в египетской Долине Царей, где, как утверждают некоторые, она родилась».
— Чушь собачья, — заметил Крамли.
На передней веранде дома Царицы Калифии кто-то стоял, и мы направились туда. Это была молодая женщина, двадцати с чем-то лет, с длинными темными волосами и смуглая, как цыганка; заламывая руки и проливая потоки слез, она смотрела на парадную дверь.
— Ужас, — стонала она. — Кошмар.
Я открыл дверь и заглянул внутрь.
— О боже, ну и ну.
Последним опустошение обозрел Крамли.
В доме не осталось ничего. Исчезли все до одной картины, магические шары, карты таро, лампы, книги, пластинки, мебель. Неведомый фургон от неведомого перевозчика вывез все, что тут было.
Я прошел в небольшую кухоньку, открыл ящики. Пусто, как после пылесоса. Кладовая для продуктов: ни пряностей, ни фруктовых консервов. В буфете хоть шаром покати; несчастной девушке нечем даже поужинать.
В шкафу в спальне полно плечиков, но гигантских, с палатку, платьев, чулок, обуви словно и не бывало.
Мы с Крамли вышли посмотреть на юную цыганку.
— Я все видела! — крикнула она, указывая то туда, то сюда. — Это они все украли! Бедные все. Тоже мне оправдание! Бедные! Когда уехала полиция, набежали с той стороны улицы, сбили меня с ног, старухи, мужчины, дети, вопили, хохотали, бегом туда-обратно, волокут стулья, портьеры, картины, книги. Хвать одно, хвать другое! Фиеста! Час — и ободрали все до нитки. Они туда побежали, в тот дом! Боже мой, а хохоту. Смотрите, мои руки, кровь! Вам нужно барахло Калифии? Стучитесь в двери! Вы уйти хотите?
Мы с Крамли сели рядом с девушкой. Крамли взял ее левую руку, я — правую.
— Сукины дети, — всхлипнула она. — Сукины дети.
