Василий Казаринов - Тень жары
Взяв договор, я отправилась к Панину и застала его за неожиданным занятием: он исступленно долбил на машинке; никакого внимания на меня не обращал, отмахнулся: ой, уйди ради бога, у меня работа горит!..
На столе уже возвышалась приличная кипа исписанной бумаги.
От нечего делать я взяла пару листков…
Потом схватила всю кипу и стала читать. Добравшись до середины повествования, я уже хорошо понимала, что к чему.
– Мерзавец! — закричала я. — Ты захапал мои комиксы!
Панин оттолкнул от себя пишущую машинку. Вид у него был крайне виноватый. Некоторое время он собирался с силами, прежде чем приступить к объяснениям.
Оказывается, один знакомый — милейший человек, критик, хорошие книжки про Шукшина прежде писал, — отвел его в одно издательство; там их приветливо и тепло встретили, чаем с баранками поили… Очаровательные такие женщины — спокойные, тактичные и внимательные… Ну, словом, Панин подписался быстро накатать роман и даже аванс получил — на эти деньги я, кстати, пиво пила в кабаке с поэтичным названием "ВИАРДО". Теперь надо рукопись сдавать, сама понимаешь, запарка, то да сё…
Нет, милый друг детства, я понимать ничего не хочу, это мои тексты, мои кровные комиксы, ты их просто обработал, но автор их — я, а ты — так себе, аранжировщик.
– Я на тебя в суд подам, Панин.
Ах, мерзавец… Панин обладает потрясающей способностью: он умеет в нужный момент произнести именно то, что необходимо для разрядки ситуации…
Это был именно тот случай.
Он поднялся, подошел, обнял меня, поцеловал в щеку и шепнул на ухо:
– Ты ж понимаешь, гонорар… Если, конечно, мне дадут какой-нибудь гонорар… Так вот, если мне дадут гонорар, то мы, естественно, просадим его с тобой в Терсколе… Зима ж на носу, ты чего, рыжая, пора точить канты на лыжах!
И я растаяла.
Напоследок я спросила его: как хоть это издательство замечательное называется, где тебе предлагают такие славные проекты и даже поят чаем с баранками.
– "Амальтея" называется, — бодро отозвался Панин. — Насколько я помню мифологию, это корова, которая выкормила Зевса.
Милый друг детства, ты был очаровательным наставником — в любовных утехах, горных лыжах, питейном деле… А что касается античной литературы и мифологии — так себе, посредственный ты был наставник; я всегда это знала, но только не говорила, жалела твое самолюбие.
– Это не корова, Панин, а коза… Смотри, не ляпни там им про корову.
4
Ладно, пусть строчит — недели две я милого друга детства не беспокоила. Потом все-таки не выдержала и навестила как-то с утра пораньше.
Панин лежал в "ложе прессы" с "Иностранкой" в обнимку: ей-богу, вид у него был такой, как будто он делил ложе не с толстым журналом, а с женщиной. Я наклонилась, заглянула в журнал, увидела имя автора…
– Как тебе не стыдно, Панин, спать с чужими девушками?
Он оторвался от чтения и поинтересовался:
– Это с какими такими девушками?
– Ну как — с какими? С "девушками французских лейтенантов"!
Панин поманил меня пальцем, приглашая занять место в "ложе прессы".
– Что у тебя с волосами?
Я схватилась за голову: ничего, на месте мои волосы.
– Я думая, ты рыжая… А оказывается — серая.
Я выхватила журнал у него из рук. М-да, роман-то новый, отстала я, выходит, от жизни.
Я оставила друга детства в одиночестве на необъятной лежанке, прошлась по комнате и — заметив, чтоб Панин поберегся, поскольку я сейчас буду творить — набрала полные легкие воздуха:
ФАУЛЗ — ЛУЧШИЕ РОМАНЫ
ИЗ ВЕЛИКОБРИТАНИИ!
ТОНКИЙ ПСИХОЛОГИЗМ
И ТОЛСТЫЙ-ТОЛСТЫЙ СЛОЙ
УМНЫХ СЛОВ!
Панин, кряхтя, поднялся с кровати, вышел в коридор, вернулся с большой зеленой канистрой. Нес он ее с трудом.
– У меня в машине бак пустой, — объяснил он. — До Кащенки бензина не хватит. Пошли, я тебя подброшу по старой дружбе.
Нет, милый друг, у нас сегодня другой маршрут — мы держим курс на Дом с башенкой; сейчас купим водки, рис и немного изюма у меня с собой, наварим кутью — мы ж так и не помянули нашего Францыча.
Я сразу отправилась на кухню готовить. Рис без соли варить, но, кажется, недоваривать. Подмешать немного изюма… Мед туда нужно класть? Кажется, нет — медом будто бы смазывают постные блины. Блинов не будет: с тестом морока, обойдемся и так.
Потом я протерла от пыли круглый стол, поставила две тарелки, стопки. Панин, задрав голову, изучал потолочную живопись, частично обвалившуюся.
– Вообще-то… — задумчиво произнес он, — будь этот сюжет не в твоих бездарных руках, способных только китч месить, а в моих… Я заставил бы эту прелесть, — он послал детям, разбегающимся по полянке, приветствие, — заставил бы эту прелесть медленно осыпаться, понимаешь? Главное — медленно. По ходу развития коллизии, понимаешь? Чтобы существовал в тексте такой скрытый, подспудный план медленного распада. Как это было бы изящно и красиво!
– На то ты и графоман, — грустно ответила я.
Панин уже смотрел в рюмку, шумно втягивал носом воздух, набирая его побольше в легкие, — чтобы потом было что выдохнуть.
Рука его повисла в воздухе. Моя — тоже.
Мы оба услышали звук.
Транскрибировать его можно примерно так: "кряк!"
Именно такой звук издает снежная доска на склоне, когда собирается треснуть, обломиться и с грохотом уйти вниз.
Мы оба слишком хорошо знали этот звук. Услышав его, надо бежать куда глаза глядят.
Секунду мы пребывали в состоянии оцепенения. Секунды нам хватило. Панин подал сигнал мне, а я — Панину.
– Ат-т-т — а-а-а-с! — заорали мы хором.
Только потом я по достоинству оценила сноровку и реакцию Панина — он принял единственно верное решение: схватил меня за шкирку, выдернул из-за стола и увлек в левый, ближний к окну угол, закрыл голову руками.
Придя в себя, — после того, как отгрохотало — мы первое время ничего не видели: облако белоснежной штукатурной пыли еще долго клубилось и шевелилось в комнате.
– А еще говорят, что беллетристика не способна влиять на окружающую жизнь, — отметил Панин, глядя в потолок, ритмично разлинованный тонкими несущими реечками, обнажившимися на месте нашего старого доброго неба. — Нет, литература все-таки заметно видоизменяет формы жизни, точно так же, как "Смирновская водка" — видела этот замечательный клип по телеку, а рыжая?
– Это все ты! — кричала я, тряся Панина за плечо; пыль из него летела густо, как из ковра, ни разу в жизни не битого палками во дворе. — Это ты сочиняешь путаные романы, в которых ни черта понять невозможно! Это все твои графоманские штучки!
Комната производила жуткое впечатление; разгром царил такой, будто в Дом с башенкой заглянуло на минуту землетрясение — прошлось, прогулялось и тихо удалилось громить наш Агапов тупик дальше.
Кое-как мы навели порядок. Панин стаскивал куски штукатурки на кухню, я подметала. Когда он нес очередную порцию строительного мусора, я случайно глянула на его часы: огромный циферблат, рядом с "тройкой" — окошко, в котором стоит цифровой знак дня.
– Какой сегодня день? — внутренне похолодев, спросила я.
– Да, вроде, среда… — ответил Панин, сверившись с часами, и вдруг умолк. — Слу-у-у-шай! Такое дело надо отметить! По полной программе.
В запасе у нас оставалось не более двух часов — если, конечно, "брат Йорген" чего-то не напутал.
"Полная программа" вылилась в то, что мы потратили все имевшиеся у нас средства до последней копейки, накупили напитков и разных вкусностей, заскочили домой, прихватили пуховики. Пока Панин искал надувной матрац и плащ-палатку, я дозвонилась Зине и умолила его сбежать с работы. Пусть ждет нас на улице у метро "Кропоткинская" — кажется, его экологическая контора расположена в том районе.
Очень хорошо, что, покидая Дом с башенкой, я прихватила с собой остатки кутьи. Кастрюлю с постным рисом, тарелки, столовые серебряные приборы, продукты и напитки я упаковала в большую теннисную сумку — гулять так гулять.
Я села за руль — друг детства принял рюмку еще дома. Вместе с сумкой он зачем-то прихватил пишущую машинку и усиленно продолжал "принимать" по дороге. Зину он моментально приобщил к этому занятию. Виделись они всего один раз и то мельком — когда Серега чинил подъемный механизм в дверце Гакгунгры. Теперь они очень быстро прониклись друг к другу искренней симпатией — еще бы: расположились на заднем сидении и с промежутками в пару минут поднимали тосты за Любимый Праздник населения Огненной Земли.
Прелесть этого праздника, подумала я на выезде из столицы нашей родины, состоит как раз в том, что он всегда с тобой.
– А куда это мы? — спросил Зина, когда мы сворачивали с трассы на проселочную дорогу. — На пикник?
Впрочем, мы уже приехали. Я поставила машину на прежнее место, за кустами бузины.
