Фридрих Незнанский - Заговор генералов
– Ради денег, Славка. Ради очень и очень больших денег. Сотен миллионов долларов. Потому что ни один переворот, друг ты мой, поверь на слово, не совершался бесплатно. Впрочем, можешь почитать историю… А эти еще мне… что один, что другой, о чести, понимаешь, толковали! Да откуда она у них?! Кому она вообще нынче нужна?!
– Не надо, Костя, не заводись… Лучше покажи, сколько тебе?
Меркулов сердито чиркнул ногтем по середке стакана. Грязнов прикрыл глаза и налил на слух – вышло немного больше.
– А у нас с тобой, – сказал он, громко нюхая тыльную сторону ладони, – между прочим, ничего другого и нету. – Он опустил пустую бутылку под стол, к первой. – Ага? А переворот ты тем не менее предотвратил.
– То-то и оно, что – ага… – пробурчал Меркулов, смиряясь. – Ладно, давай, раз уж у нас и в самом деле ничего не осталось. Хоть за это…
Выпив, Меркулов вытащил из грязновской пачки сигарету. Закурил. Спросил после долгой паузы:
– А этот… как его? Сиротин. Он-то чего тебе дал?
Слава оживился.
– А я только начал знакомиться, но даже из того, что успел прослушать, – о-го-го, Костя! Но ты прервал мое занятие, и пришлось мчаться в Ватутинки эти чертовы… Зато у меня теперь имеется такой материал, что кто-то подсядет надолго… Нет, вообще-то я знал, что все они из бывшего Девятого управления КГБ – суки порядочные. Поэтому Сиротин меня в принципе и не расстроил. Просто факт подтвердил. Дал мне кое-какие записи разговоров своего директора, господина Зверева, с уже известным тебе господином Костровым. Ну и кое-что еще. Из чего явствует, что генерал Зверев хоть и был армейским, так сказать, но очень охотно и давно кормился совсем в другом учреждении, точнее, «конторе». Об этом ему и напомнил тоже бывший чекист господин Костров. Ладно, Костя, это – долгая история. Но, как нам теперь известно, кражу всех перечисленных тобой книг, а также многих других, безуспешно находящихся сегодня в розыске, осуществил по требованию Кострова сам Зверев. Правильнее, приказал осуществить и лично обеспечил прикрытие. С помощью тех кадров, которые привел с собой в библиотеку. А они, в свою очередь, жаловались директору на конкретных работников, мешающих осуществлению его указаний. Вот так и завязалось. Поэтому со всеми жертвами уже через день-другой будет полная ясность. Кроме Калошина. К сожалению, с ним все было проделано чисто. А если что и оставалось, то исчезло после продажи квартиры. Сам Сиротин по просьбе директора выезжал на место, но он, если что и знает, все равно промолчит. Своя шкура дороже.
– А если мы его?…
– Костя, он и так сделал больше, чем мог. Или хотел. А потом… я же с ним говорил, дал, как ты понимаешь, некоторые гарантии… А за Калошина, к сожалению, просить уже некому. Да, к слову, о протоколах, которые изъял Саня. Все, о чем я тебе рассказал, там имеется, но… в завуалированной, что ли, бездоказательной какой-то форме. Видно, те, кто вели эти протоколы, заранее изымали из них любую компру в адрес директора и его прихлебателей. Или мудро забывали записывать. Но теперь мы можем сопоставить эти протоколы с теми аудиозаписями, которые передал Сиротин, и сделать соответствующие и, надеюсь, далеко идущие выводы.
– Интересный тип! – ухмыльнулся Меркулов. – А как же он записывал-то?
– Костя, он же из «девятки», чего спрашиваешь? Там дураков не держали. Ну, короче, когда кому-то из зверевских исполнителей мешали, тот жаловался хозяину, а сам Зверев уже докладывал Кострову, который и принимал окончательное решение. О ликвидации помехи. В частности, как я полагаю, и через того же Чуму с его уголовниками. Красивый бантик завязался, да? А я как раз взял сегодня ночью того, искомого исполнителя, из дорожно-патрульной службы.
– А что ж ты молчал? – почти возмутился Меркулов. – Это же сейчас самое важное!
– Теперь уже не самое… Прибыли мы туда, в эти Ватутинки… А с тем Онищенко, я рассказывал, мы уже познакомились. У Чумы в гостях. Вот я и говорю ему: «Ваня, только не надо, ладно? Пришли-ка мне сюда своего поэта. Он тебе, говорю, больше не понадобится, а у меня по его милости „висяки“. Знаешь, говорю, что это такое?» Он тут же угадал, смышленый парень. «Ага, говорит, на, бери…» В том смысле, что никак не возражает. А в самом деле, чего возражать? И ежу понятно, что их немедленно расформируют. Без работы оставят. Чечня – кончилась. В Боснии – тишина. И в Приднестровье тоже делать не хрена. Куда ни сунься – сплошной атас… Ну с ними там стали разбираться дубы от Афанасьева, а я быстренько забрал «поэта» – и ходу. Молчал он, падла, молчал, но скоро не выдержал: «Зинку мою не нашли?» – говорит.
– Его? – удивился Костя. – Ах, ну да… Знаешь, где я эту Колобовскую обнаружил? У генерала Коновалова. В бане сидела. Голая. И ревела… Черт возьми, они даже в святое, по-своему разумеется, дело обязательно привносят какую-то непристойность…
Грязнов укоризненно покачал головой и скривился, как от вовсе не приличного анекдота, рассказанного в совсем светском обществе. Потом с отвращением махнул рукой и, тяжело поднявшись, подошел к могучему сейфу Меркулова. Приложил ухо к бронированной дверце с никелированной рукоятью, зачем-то прислушался и почтительно, будто робкий посетитель, постучал согнутым указательным пальцем.
Меркулов захохотал и со словами «войдите!» кинул ему связку ключей. Грязнов ловко поймал ее, не глядя выбрал нужный ключ и отворил дверцу. Достал бутылку и в изумлении вскинул брови:
– Костя, она почему-то последняя! Так бывает?
– А ты считаешь, у меня там погреб? Нахал! Немедленно закрой и верни ключи!
– Те сколько? – поинтересовался Слава, небрежно, мимоходом, скручивая у бутылки пробку и садясь.
– Нет, ну ты действительно нахал, каких свет не видывал!
– Костя, я никогда не был жадиной… в отношении друзей. Сколько покажешь, столько и налью. Разрешаю и в дальнейшем курить мои сигареты, пожалуйста… Ох! – протяжно вздохнул он. – Мне бы еще одного артиста поймать, для коллекции, и все дела можно закрывать… Жалко этих теток, да что ж теперь поделаешь? Надо ж было им вляпаться в кровавую дележку!… Ну а с ястребком своим ты что намерен делать? Когда из него перья щипать начнем?
– Жди! Его еще надо лишить депутатской неприкосновенности! А выступления в Думе к делу не пришьешь. Там частенько и не такое несут! Но разбирательство я постараюсь все равно устроить. Чтоб им всем жарко стало… Если позволят… – последнее Костя сказал как бы в сторону, словно бы ни для кого, так, в пустоту. – Давай, Вячеслав, хоть помянем две невинные души…
– Это почему же – две?… Ах, ну да… Они ведь еще и жить толком не начали… Не, Костя, Бог – не фраер, он обоих папаш наказал до самой смерти. Значит, было за что… А вот за детей – давай… Напиши Сане, пусть быстрей кончает эту богадельню, пошлет всех… я отдельно сообщу им, куда, и едут с Дениской домой. Людей нет, не с кем словом перемолвиться!
– А я? – обиделся Костя.
– Ну – ты. Да. Но нас же так мало! – стал заводиться Грязнов. – А когда и нас не станет – с кем?
– Тогда, Славка, с Господом Богом… – грустно вздохнул Костя.
