Последнее испытание - Туроу Скотт
Мог ли такой человек, как Кирил Пафко, глядя на зашифрованную базу данных, подумать: «Это какая-то чепуха, просто погрешность»? Да, такая мысль могла у него возникнуть. Это логичный, разумный вывод, к которому он должен был прийти – без всякой задней мысли, – когда стал связываться по телефону с Венди Хох. Итак, на одном конце провода мы, возможно, видим Кирила – давайте сейчас будем исходить из этого, – у которого возникло вполне обоснованное сомнение по поводу сообщений о внезапных смертях пациентов. На другом конце провода находится Венди Хох, которая очень, очень хотела угодить нобелевскому лауреату. Вы слышали, как доктор Хох говорит по-английски. И, кстати, вы слышали, как говорю по-английски я. Слушая меня, нетрудно понять, что я родился не в этой стране. Уверен, время от времени я произношу какие-то слова так, что вы не сразу понимаете, что я имел в виду. Что ж, я стараюсь, как могу. А теперь представьте, пожалуйста, что происходит, когда на английском языке разговаривают два человека, которые оба родились не здесь. Вы ведь знаете, что Кирил Пафко провел свои молодые годы в Аргентине. Что же касается доктора Хох, то, повторяю, вы сами слышали, что она говорит на английском языке с трудом. Нет, конечно, доктор Хох разговаривает по-английски намного, намного лучше, чем я говорил бы на любом из диалектов китайского, которым я не владею вообще и на котором не могу произнести ни слова. Но она сама рассказывала вам, что именно проблемы с разговорным английским являются одной из причин того, что она предпочитает общаться по электронной почте.
Стерн медленно обводит взглядом присяжных.
– Учитывая все это, могли ли собеседники во время телефонного разговора не понять друг друга? Как по-вашему, мог один из них, имея вполне естественные сомнения и не желая верить, что тестируемый препарат способен вызвать внезапную смерть нескольких пациентов на втором году лечения, сказать что-то в таком роде: «Вы уверены, что это точные данные? Вы попросили исследователей их проверить – вдруг это результат компьютерного сбоя? Не могло ли случиться так, что пациентов, которые прекратили свое участие в тестировании, занесли в категорию умерших?» А Венди Хох – могла она подумать, что то, о чем ее собеседник говорит как о предположении, на самом деле случилось? Учтите еще и не очень хорошее качество связи – ведь разговор шел по международной линии. Два человека общаются по телефону на неродном для них языке, причем один из них говорит на нем с большим трудом. Они не видят друг друга и, соответственно, лишены подсказок, которыми бывают выражение лица и жесты собеседника. Можете вы с уверенностью сказать, что не произошло того, о чем я говорю? Может, Венди Хох потому поначалу и солгала своим руководителям? Ведь она вдруг осознала, что внесла в базу данных какие-то поправки, чего ее никто не просил делать? Разве она не могла сказать вам то, во что сегодня вынуждена верить, потому что на карту поставлена ее работа? С людьми нередко так случается – они помнят не то, что произошло на самом деле, а то, в чем они себя сами убедили. Вы можете быть полностью уверены в том, что она не могла просто неправильно понять слова Кирила, вопросы, которые он ей задавал? Мы этого не знаем. Мы не можем сказать этого наверняка. Не вызывает сомнения при этом одно – а именно то, как все это преподнесло гособвинение. То, что они сообщили вам изначально, – это неправда. Что-то не так с тем, как обвинение построило свою доказательную базу в самом начале этого процесса. Вы знаете, что они не доказали того, что обещали вам доказать. Теперь вы знаете, что их вступительное слово было совершенно некорректным.
– Протестую. – На этот раз со своего места встает Мозес. – Ваша честь, вы просили юристов, участвующих в процессе, не ссылаться на те элементы доказательной базы, которые решено не учитывать.
Стерн тут же отвечает, опередив судью:
– Спасибо за это напоминание, мистер Эпплтон. Я полностью в курсе того, что судья дала указание присяжным не обращать внимания на значительную часть доказательств из тех, на которые гособвинение пыталось опереться. Но речь о вашем главном свидетеле, докторе Иннис Макви.
Стерн переводит взгляд на судью. Сонни явно пытается подавить улыбку – она оценила то, как Стерн по сути заманил Мозеса в ловушку и заставил его самого говорить о тех доказательствах, упоминать которые она запретила.
– Продолжайте, – говорит она, обращаясь к Стерну.
– Совершенно очевидно, что в этом деле есть один человек – всего один, – кто знал, что использование «Джи-Ливиа» связано с риском внезапной смерти на втором году его применения. Только один человек. Иннис Макви.
Фелд, явно взбешенный, вскакивает:
– Это не то, что она сказала, ваша честь. Если человек чего-то не отрицает, это не означает подтверждения.
Сонни, глядя на Фелда, прищуривается.
– Достаточно, мистер Фелд. У вас было довольно времени, чтобы поговорить о доказательствах, – холодно говорит она. – Теперь пришла очередь выступать мистера Стерна, и он имеет право высказать свою точку зрения по поводу показаний свидетелей, так что не надо его перебивать.
Взгляд, которым сверлит судья своего бывшего подчиненного, кажется еще более жестким, чем ее тон. Когда Фелд усаживается на место, Мозес кладет ладонь на его руку и что-то весьма эмоционально шепчет ему на ухо. Стерн предполагает, что с этого момента протесты будет заявлять сам федеральный прокурор. Адвокат делает паузу, наблюдая за всем этим, и надеется, что на происходящее обратят внимание и присяжные. Затем он продолжает:
– Иннис Макви сказала своим друзьям, Неукриссам, что с лекарством есть проблемы, что произошло несколько внезапных смертей пациентов, принимавших «Джи-Ливиа» уже второй год. Неукриссы связались с врачами и установили, о каких именно пациентах идет речь, чтобы от имени их родственников подать иски против «ПТ». В какой-то момент, чтобы скрыть роль, которую сыграла в этой истории Иннис Макви, они рассказали о смертях пациентов репортеру «Уолл-стрит Джорнэл». Они рассчитывали, что благодаря этому все будут думать, что историю раскопала Джила Хартунг, хотя на самом деле именно Иннис Макви слила им информацию, которая в итоге вывела их на будущих клиентов. Но вы слышали, как все было, непосредственно от Иннис Макви – вы ведь видели, как ее уличили во лжи с помощью данных телефонного биллинга. Тех самых, которые, по ее мнению, якобы больше не существовали. Да, конечно, мы не услышали всю эту историю до конца, потому что доктор Макви перестала отвечать на вопросы. Но она знала, что на втором году применения «Джи-Ливиа» возникает риск внезапной смерти пациента – потому что именно это Неукриссы сообщили Джиле Хартунг после их разговора с доктором Макви. И доктор Макви намеренно не отрицала этого, когда находилась прямо перед вами, на свидетельской кафедре, хотя перед тем, как взойти на нее, она, подняв руку, поклялась перед Богом говорить только правду. Вот что она сказала вам (Стерн подносит к глазам листок с выдержкой из стенограммы и читает): «Я ничего не знала о том, что «Джи-Ливиа» может вызывать скоропостижную смерть, до моего разговора с доктором Пафко, который состоялся 7 августа 2018 года». Но, когда ее загнали в угол, обнародовав ее звонки и СМС-сообщения в офис юридической фирмы Неукриссов, вы услышали нечто совсем другое. Она пришла сюда, чтобы солгать и добиться осуждения Кирила Пафко. Вы это видели. Даже уже находясь на свидетельской кафедре, она пыталась вносить изменения в те заявления, которые приписывала Кирилу. Она делала это, чтобы его слова, с самого начала выдуманные ею, еще больше уличали доктора Пафко. Десятки раз до начала этого процесса она рассказывала о беседе, которая якобы состоялась в офисе Кирила в сентябре 2016 года, той самой, в ходе которой он якобы сказал ей, что «проблема решена». Но и этого ей показалось мало. Уже во время этого судебного разбирательства эта фраза Кирила, скорректированная ею, стала звучать так: «Я кое-что предпринял, чтобы проблема была решена».
