Роза Планас - Флорентийские маски
Любовью он занимался самозабвенно, но физическая близость была для него не чувственным удовольствием, а актом насилия. Вот и сейчас он набросился на женщину всем телом, сухим и легким, как скелет, обтянутый почти прозрачной кожей. Ласло прекрасно понимал, что как мужчина он гораздо ближе к трупу, чем к живому человеку. Наверное, поэтому его всегда тянуло к женщинам полным, не стремящимся следовать всеобщей моде на худобу, больше напоминающую истощение. Да и в этих женщинах его привлекали не столько достоинства и возможность получить удовольствие, сколько недостатки. Он закрывал глаза и, мечтая, начинал чувствовать запах гари – такой, какой стоит над полем проигранной битвы. Он видел Дунай, проштопанный пулеметными очередями, видел блеск металла, вмерзшего в лед. «Все кончилось, все кончилось». Он повторял эту фразу, пытаясь вслепую нащупать сухие объятия женщины со старой афиши. Голубые глаза, бледное лицо и волнистые волосы – точь-в-точь как след, оставленный катером на воде в гавани. «Я уезжаю, уезжаю навсегда». Эти слова он повторял раз за разом – слова эмигранта, слова прощания с той страной, где было потеряно все: от самой обыкновенной семьи, в которой он вырос, у него не осталось ничего – даже ни единой фотографии родителей.
Раздетый донага, он в изнеможении лежал на кровати. Женщина смотрела на него нежно, но при этом с беспокойством. Что-то в нем было ей любопытно, что-то пугало. «Ну что, тебе хватит?» – спросила она с водевильной интонацией, замечательно подходившей к его настроению. Ласло не ответил. Едва заметным движением головы он дал ей понять, что полностью удовлетворен. Он не торопился вставать с кровати. Ему некуда было спешить. Гостиница открыта для него днем и ночью, но Ласло прекрасно понимал, что, вернувшись в свой номер, он не сможет сразу уснуть и будет вновь сражаться с являющимися к нему призраками печального прошлого. Как знать, может быть, эта поездка была его большой ошибкой. Может быть, он и не найдет Антонио, но зато разбередит едва затянувшиеся раны, нанесенные ему кровавым и жестоким прошлым. Венгрия была совсем близко, ему казалось: он видит ее через распахнутое окно дворца. Видит горы, зеленые холмы и пронзающие небо шпили старинных соборов. Неожиданно вспыхнувшее днем страстное желание вернуться на родину пробудило сексуальное влечение и заставило почувствовать себя вновь молодым и полным сил, но с другой стороны – глубоко несчастным. «Если это дело у 'меня выгорит, то полученные деньги навсегда отмоют память от лишних воспоминаний». Через секунду он зачем-то повторил эти слова вслух. Наверное, ему просто захотелось, чтобы его голос услышала лежавшая рядом женщина. Она ничего не ответила и лишь улыбнулась ему загадочной и в то же время ничего незначащей равнодушной улыбкой профессионалки.
Он встал с постели и попросил, чтобы женщина оставила его одного – на то время, пока он будет одеваться. Одевался он, стоя спиной к окну.
Рождавшийся день был сырым и мрачным, солнце словно нашло какой-то благовидный предлог, чтобы воздержаться от исполнения своих ежедневных обязанностей. Полу удалось поспать, причем достаточно спокойно. Отдых и сон помогают увидеть мир по-новому. Страх отступает, а настроение улучшается. Приободренный, он спустился в кафе при гостинице, чтобы позавтракать на английский манер – яичница с беконом, апельсиновый сок и любой джем, который только будет предложен в гостиничном буфете.
Неподалеку, в другом отеле, скромном на вид, но очень дорогом, в это же время просыпался Ласло. Чтобы окончательно прийти в себя и прогнать остатки сна, он привычно встал под холодный душ и теперь постанывал не то от холода, не то от удовольствия. Спал он плохо, а выпитое накануне спиртное продолжало и спустя несколько часов после последней рюмки оказывать свое разрушающее действие на мозг и нервную систему. Похмелье заставляло Ласло видеть буквально в каждой мелочи дурное предзнаменование и наполняло сознание полным равнодушием ко всему тому, что предстояло сделать после завтрака. Выйдя из душа, он оделся и надел черные, безупречно начищенные ботинки – хорошая и абсолютно чистая обувь была одной из его навязчивых идей. Он постоял перед зеркалом и даже показал сам себе язык. Судя по всему, именно по ложбинке на языке в его желудок и стекали омерзительно кислые соки, смешанные с невкусной, на редкость соленой слюной. Отдохнуть Ласло так и не удалось. Те немногие часы, которые он провел в постели в своем номере, оказались на редкость безрадостными, а сон был наполнен оставившими самое неприятное впечатление кошмарами. «Надо же было вернуться сюда именно так, – повторял он про себя. – Бежать из Европы и вернуться, чтобы попытать счастья в абсолютно безнадежном деле». Оставалось лишь надеяться, что мрачное настроение отступит при виде чашки итальянского кофе – ароматного и черного, как беспорядочные чувства, проносившиеся у него в душе. Маска, а скорее даже приросшая к коже личина адвоката требовала от него быть выше любых психосоматических соображений. За беспокойную ночь, последовавшую вслед за долгим и по-своему веселым вечером, приходилось расплачиваться серым днем, который Ласло собирался провести в поисках Антонио, объединив свои усилия с английским профессором.
Пол и Ласло встретились под аркой в саду Бигалло – одном из основных нервных узлов туристической схемы города. Времени у них было предостаточно, поскольку дом актеров де Лукка находился недалеко, почти в самом центре. Дойти до него можно было буквально за несколько минут. Они подали друг другу руки и искренне порадовались встрече. Так встречаются старые друзья, а не только что познакомившиеся люди. Судя по всему, именно испытываемое обоими чувство собственной слабости и уязвимости помогло мгновенно преодолеть разделявшую их дистанцию. Мрачное выражение лица Ласло не ускользнуло от внимательного взгляда англичанина, который поинтересовался, хорошо ли спал собеседник. «Да не очень, меня что-то все время беспокоило», – коротко ответил адвокат, вздрагивая от клацанья затворов фотоаппаратов бесконечно снимающих все туристов.
Двойник – это порождение фотоаппарата, возможность быть другим, оставаясь самим собой. Как знать, может быть, Антонио обладал способностью создавать себе двойников и пользовался этой способностью во вред окружающим. Сын актера и человек, прекрасно знакомый с фокусами театрального искусства, вполне мог освоить искусство создания двойников. Ну а культура, к которой он принадлежал по рождению, культура жреческих империй и анимистических верований, лишь слегка прикрытых обрядами, привнесенными западной цивилизацией, – эта культура могла довершить все остальное. Если на свете существуют карбонарии, почему бы не существовать в нашем мире и двойникам, которым суждено когтями ягуара вырывать души из врагов, а затем улетать на черных крыльях в непроглядную тьму ночи? В конце концов, все это было лишь вопросом веры, и группа каких-нибудь сектантов, усиленно работающих над развитием заложенных в них способностей, вполне могла добиться того, что большинству обычных людей показалось бы чем-то сверхъестественным, если не самым настоящим чудом.
Они выбрали путь в обход, в стороне от площади Синьория, чтобы не проталкиваться сквозь толпы туристов и не видеть бесчисленных фотовспышек. Туристы, приехавшие со всех концов света, настойчиво пытались пригвоздить воспоминания к своей памяти при помощи кусочка фотобумаги, которой суждено со временем побледнеть, помутнеть и даже потерять форму. Ласло терпеть не мог повального увлечения фотографией, у него складывалось ощущение, что люди хотят научиться хранить не в памяти, а в архивных альбомах неповторимые мгновения восхищения чем-то необычным или неожиданным. «Пребывая в восторге, ничего не запомнишь, и фотография тебе не поможет», – мрачно сказал венгр Полу, который в ответ лишь пожал плечами. «А почему бы в конечном счете не помочь себе, используя современную технику», – подумал он. Если во всем опираться только на то, что уже известно и подкреплено теоретическими выкладками, то никогда не сделаешь и шага вперед. А ведь территория неизведанного, никому не принадлежащего еще так велика. Другое дело, что оставаться в мире непознанного продолжительное время слишком страшно, и не каждый решится на такую экскурсию. Гораздо приятнее и безопаснее съездить туда, куда есть доступ любому желающему. Ласло улыбнулся. С его точки зрения, англичанин в чем-то был прав. «В конце концов, – подумал он, – правы те, кто считает меня слишком ворчливым и непримиримым ко всему, что мне не по душе».
Дверь в дом де Лукки была заперта. Ни в одном из окон не горел свет. Гости нажали на кнопку звонка и стали ждать. Вскоре в динамике домофона послышался голос Андреа – более сухой и официальный, чем обычно. «Судя по всему, нас здесь не слишком-то хотят видеть», – вынуждены были признаться друг другу посетители; впрочем, они приехали так далеко не ради собственного удовольствия и были намерены нанести визит актерам, даже если те в открытую дали бы им понять, что не желают их видеть.
