Эллери Куин - Тайна американского пистолета. Дом на полпути
Эллери выпустил облачко дыма. В глазах его прыгали бесенята.
— Что всем мужчинам надо? Маленький домик за городом, садик, детишки мал-мала меньше.
— Перестаньте паясничать. Вам меня не провести, Квин. Вы все еще носитесь с этим делом Уилсон?
— Это допрос или риторический вопрос?
— Сами знаете что.
— Что ж, — чуть не пропел Эллери, — вообще-то это не вашего ума дело, но раз уж вы столь любезно задали вопрос — да. А вам что до этого?
— Саймон, — нервно окликнул юриста Финч.
— Не будь такой размазней, Гросвенор. Так надо. Как друзья Андреа…
— Тоже мне друзья! — ледяным тоном проговорила Андреа, но забарабанила пальцами по столу и побледнела.
— Мы прекрасно понимаем, что не любовь к обществу Андреа забавляет вас прилипнуть к ней с тех самых пор, как ту женщину из Трентона осудили. Так что можете вы, в конце концов, выложить, что у вас на уме?
— Покой и прекращение вашего слоновьего вмешательства не в свои дела, это если между нами говоря. Ясно и понятно?
— Зачем вы увиваетесь вокруг Андреа? В чем вы ее подозреваете?
— Нет, — сердито заявила Андреа, — мое терпение лопнуло. Вы забываетесь, сенатор Фруэ. Что же касается вас, Дакки, то я просто не понимаю, как вы могли. Конечно, опять мама. Вечно она вертит вами, как ей угодно.
— Андреа! — взмолился финансист.
— Никаких Андреа! И вы, сенатор, забыли, что я совершеннолетняя и сама могу разобраться, как и где проводить время. И никто не заставит меня делать что-то по указке. Если я захотела бывать по вечерам с мистером Квином, это мое дело, а не ваше. Я знаю, что делаю; а если нет, — добавила она со слабой и горькой улыбкой, — я сама это скоро увижу. А теперь, не будете ли вы — оба — столь любезны удалиться и оставить нас в покое?
— Конечно, Андреа, раз ты так близко к сердцу это принимаешь, — извиняющимся тоном произнес толстячок, выбираясь из-за стола. — Я лишь исполняю мой долг перед вашим семейством. Засим…
Эллери встал и вежливо ждал. Больше никто не произнес ни слова. Тогда он пробормотал:
— Я-то, грешный, полагал, что роль ваша ограничивается законом, сенатор. Или вы тоже в сыщики переквалифицировались? А коли так, то позвольте приветствовать вас — в нашем полку прибыло.
— Паяц! — огрызнулся сенатор Фруэ, держась за бороду. — Смотрите не зарывайтесь! — И он удалился.
— Прошу прощения, Андреа, — сказал Финч, взяв Андреа за руку.
— Я понимаю, что это не совсем ваша вина, Дакки, — отозвалась она, улыбнулась ему, но руку вырвала.
Финч вздохнул, поклонился Эллери и отправился вслед за своим непробиваемым спутником.
— Подозреваю, Андреа, — сказал Эллери, не садясь, — что вы отправляетесь домой? Вечер безнадежно испорчен.
— Не глупите. Он только начинается. Потанцуем?
* * *Эллери вел свой «дюзенберг», увеличивая скорость. Мотор выл все с большим надрывом, словно древний лев, кусающий себя за хвост. Он несся по бетонке, будто все силы ада гнались за ним.
— У-у-у! — кричала Андреа, придерживая руками шляпу. — Как у вас с рефлексами, мистер? Я еще молода, а жизнь прекрасная штука.
— Я есмь, — уверил ее Эллери, пытаясь извлечь одной рукой сигарету, — истинная башня силы.
— О, только не это! — взвизгнула она, сунув ему в рот свою. — Эта колесница, быть может, и способна бегать без руля и без ветрил, но мне не хотелось бы проверять. Хотя, — вдруг серьезным голосом проговорила она, — не скажу, что это так уж меня заботит.
— Правда? Это вы о чем?
Она опустилась поглубже на свое сиденье поближе к нему, косясь на разворачивающуюся ленту дороги и, казалось, не видя ее.
— Да так. Давайте без сантиментов. Куда мы едем?
— Ах, да какое дело! Широкое шоссе, милый спутник противоположного пола, никаких пробок, солнце, нещадно палящее. Я счастлив. — Эллери помахал сигаретой.
— Вам хорошо.
— А вам нет? — покосился он на нее.
— Конечно. Безумно. — Она закрыла глаза. Эллери стал смотреть на дорогу. Через некоторое время она открыла глаза и игривым тоном сообщила: — Представляете? Утром я нашла седой волос.
— Проклятье! Так рано? Вот видите, сенатор Фруэ оказался прав. Вы его вырвали?
— Идиот. Разумеется.
— Как будто скорбь можно утолить лысиной, — продекламировал он.
— Это еще что такое? Звучит загадочно.
— Не то слово. Это «Tusculanarum Disputationum». Если бы вы больше времени потратили на познание, а не на «окончание» школы, вы бы знали, что этот перл изрек сенатор Цицерон. Глупо, говорит он, рвать волосы в скорби.
— О! — Она снова прикрыла глаза. — Вы думаете, что я несчастна?
— Милое мое дитя, кто я, чтобы судить? Но если хотите знать мое мнение, то вы скоро дойдете.
Андреа резко выпрямилась, всем своим видом выказывая негодование.
— Как вам это нравится! Это я с вами только и вижусь последние несколько недель!
Эллери обогнул трещину на бетонке.
— Если я внес свой вклад в ваше несчастье, то меня следует колесовать и четвертовать. Мне кажется, я даже знаю несколько достойных личностей, которые могли бы быть подручными. И все же, хотя, быть может, я не из самых веселых бодрячков, мне трудно поверить, что ваше состояние вызвано моим присутствием.
— Ах, трудно поверить! — парировала Андреа. — Слышали бы вы, что сказала мама по поводу того вечера, когда я вернулась домой, а она получила полный отчет сенатора.
— А, ваша мама, — вздохнул Эллери. — Нет, я не льщу себя надеждой, что достойная вдова одобряет сынишку инспектора Квина. И в чем же она подозревает меня? В посягательстве на вашу добродетель, банковский счет или что еще?
— Не будьте таким циником. Это все наши экскурсии.
— А не моя причастность к трагедии «Дома на полпути» Эллы Эмити?
— Ради бога, — рассердилась Андреа. — Давайте забудем об этом, ладно? Нет, после того как вы сводили меня на «Ожидание Лефти», и в этот квартал на Генри-стрит, и потом еще в многоквартирный муниципальный дом бедняков, мама буквально взорвалась. Она считает, что вы отравляете мое сознание.
— Не такое уж безосновательное предположение. И как, вирус действует?
— Не могу сказать, чтобы это совсем прошло впустую. Я даже не подозревала, какая нищета… — Андреа поежилась и сняла шляпу. Волосы, сверкая на солнце, рассыпались на ветру. — Она считает вас самой ужасной личностью на свете. Хотя мне до того, что она считает, дела мало. Я имею в виду, насчет вас.
— Андреа! Это так неожиданно. Когда это произошло?
— Мама ужасно похожа на этих жутких летающих людей у Фолкнера в той книге, которую вы мне давали, как ее, ну, помните, «Пилон», кажется? Как это сказал о них репортер — если выдавить их, из них польется машинное масло, а не кровь.
— Боюсь, не вижу связи. Какая жидкость потечет из вашей матушки?
— Старое вино — вино из лучших подвалов, сами понимаете — старое вино, которое необъяснимо и трагично превратилось в уксус. Бедная мама! Она несется по жизни сломя голову и даже не знает, что с ней происходит.
Эллери усмехнулся:
— Яркое и суровое описание. Однако дочернего почтения здесь мало.
— Мама — это мама и есть. Вам не понять.
— А я думаю, понять. Можете не поверить, но и у меня была мать.
Андреа надолго погрузилась в молчание.
— Дедушка, — проговорила она наконец, словно сквозь сон. — Надо подумать. Ну да, конечно. Все, что удалось бы выжать из его несчастной сокрушенной плоти, — это лейкоциты. Даже следа красного в нем не осталось.
Эллери снова усмехнулся:
— Вот здорово! А как насчет Дакки?
— Что насчет Дакки?
— Вам его лучше знать.
— С ним все проще простого, — пояснила Андреа, посасывая указательный палец. — Дакки, Дакки, портвейн. Нет, опять вино. Да! Дух камфоры. Не правда ли, звучит ужасно?
— Тошнотворно. Но почему камфора?
— О, Дакки такой правильный. Боюсь, вы не совсем улавливаете, что я имею в виду. У меня в сознании — уж какое оно ни есть — запах камфоры всегда ассоциируется с будуарами YMCA[24] и вечным холодом. Не спрашивайте почему. Это из детских воспоминаний.
— Андреа, у вас воистину в голове каша. Только алкоголь может увязать этого дутого плутократа с YMCA.
— Не вяжитесь. Вы же прекрасно знаете, что я не пью. Оттого-то мама и в шоке. Я старомодная девушка, ударившаяся в загул. А теперь еще Толстой.
— Кто-кто?
— Сенатор. Я как-то видела портрет Толстого. Он мне напомнил его. Эта непристойная борода! Он носится с ней с большей страстью, чем женщина со своим перманентом. А что у него в венах, вы и сами знаете.
— Томатный сок?
— Нет! Чистый формалин. Если он и испытывал когда-либо какие-либо чувства, то они у него уже сорок лет как заформалинены. Тут, — со вздохом произнесла она, — и сказке конец. О чем будем теперь говорить?
