Заблудившиеся - Андрей Борисович Троицкий
Сайкин, устав говорить, вытащил из пачки сигарету, но, передумав, попросил деда свернуть ему самокрутку. Водитель снова заворочался на лавке, укрылся с головой коротким полушубком, показав всем ядовито-желтые носки, и снова затих.
— Что это у тебя шофер все спит и спит, не посидит как человек? — спросил Матвей.
— Устал он, — вздохнул Сайкин. — Ребенок маленький ночами спать не дает, болеет. Вот он и спит при любом удобном случае.
Сайкин подвинул к себе ногой спортивную сумку, поднял ее на колени. Со дна сумки он вытащил завернутую в газету ракетницу и несколько патронов в прозрачном целлофановом пакете.
— Наступило время шумных развлечений, — сказал Сайкин, загоняя патрон в ствол.
— У нас на центральной усадьбе в прошлом годе пожар был через это баловство, — сказал дед Матвей, оборачиваясь к Пашкову. — Как горело, спасу нет. Трех домов как не бывало. Пожарники не доехали. Дело осенью, дорогой застряли. Механизатор в дому сгорел. По пьянке, — дед Матвей задумался. — Много добра сгорело. Собака сгорела с будкой вместе. Цепь короткая совсем. Отвязать побоялись, огонь близко. Так она и сгорела. Выла только сильно, в дальней деревне слышно было, так выла. Здоровая собака была. Надо ее пристрелить было, раз отвязать не смогли. Да ружья не нашлось. У нас ведь пожарные не как в городе ездят. Наши пожарные когда доедут, а когда и не доедут. Зимой еще доедут, а осенью нипочем не доедут.
— Дед, а может, тебе не нужно банщиком становиться?
Сайкин, держа в зубах свернутую дедом козью ножку, рассматривал ракетницу, словно видел ее впервые.
— Может, пустим тебя по пожарной линии? Будешь начальником пожарного депо. Форма, лычки, спецпаек, жалованье хорошее. Люди пожарных уважают. Сделаем о тебе очерк в газете, корреспондента я к тебе хорошего пришлю. «Огненных дел мастер» очерк будет называться. Или так: «Укротитель свирепого пламени». Вот еще лучше: «В горящую избу войдет». И твоя фотография. Ты в блестящей каске и с усами.
— Не, — замотал головой дед. — Поздно мне в укротители. Пусть кто помоложе тушит. Я огня боюсь.
— Да тебе к огню и близко подходить не надо, будешь сидеть на каланче и оглядывать бдительным оком родные окрестности, не горит ли где, — Сайкин приставил ладонь ко лбу и завертел головой. — Бдеть будешь. Чуть что: машина на выезд.
— Велика радость на крыше сидеть с биноклей, — вздохнул дед Матвей. — Дождь, снег, а ты сиди на крыше. Нет, не пойду в пожарку, сказано, не пойду.
— Ну ладно, будем считать, укротитель огня из тебя не получился.
Сайкин снова взял ракетницу, раздавил в банке окурок.
— Жаль, может, спас бы кого. Собаку из горящей будки вынес.
* * *
Взяв самогонную бутыль за горлышко, он наполнил три рюмки и предложил тост за творческое долголетие деда Матвея. Польщенный вниманием Матвей сперва пустил по щекам две крупные прозрачные слезы и сказал, что без старухи ему два последних года жить невмоготу. Сайкин, чтобы успокоить деда, пообещал отдать ему ящик тушенки, стоявший в багажнике машины, и в придачу ракетницу.
— За тушенку — спасибо, — сказал дед Матвей, ободрившись. — А то уж не помню, когда мясо ел. А ракетницу твою не возьму. На кой мне ракетница?
— Эх, дед, ничего-то ты не понимаешь.
Отдать деду ракетницу в подарок казалось Сайкину настолько важным, что он даже забыл закусить.
— Ракетницей ты будешь освещать путь заблудшим к человеческому очагу. Заблудшие, увидев дорогу, пойдут, потянутся к свету, выйдут к людям. Представляешь: ты стоишь на пороге дома и пускаешь ракеты, а заблудшим становится видна торная тропа, и они спасаются.
— Нету тут зимой никого, никаких заблудших, — дед выпил квасу и вытер губы ладонью. — В лесу снега во, по пояс.
Дед Матвей провел ребром ладони по животу.
— Никто здесь зимой не ходит. Пожар ракетницей сделать можно.
— Нет, дед, ты только представь: вокруг полно заблудившихся людей, заплутавшихся душ, а дорогу можешь указать ты один, потому как в твоих руках свет, ты, так сказать, хранитель огня.
Сайкин представил себе величественного старца, стоящего с поднятой ракетницей посреди снежного поля. Сверху, с самых небес, лился ровный белый свет. Там, вверху, горела ракета.
— Ты выводишь людей из мрака. Представляешь?
— Представляю, — ответил Матвей и с опаской покосился на ракетницу. — Буровишь ты, Витя, ерунду. Тушенку-то достань из машины, а то уедешь, не отдашь.
— Да я эту тушенку тебе привез, как же не отдать.
Сайкин поднялся из-за стола, постоял, обретая прочное равновесие. Утвердившись на ногах, пошарил в карманах водительской куртки, висевшей на гвозде. Пашков тоже поднялся на ноги, потянулся, покачался из стороны в сторону, держась руками за бока, покряхтел и сказал, что хорошо бы сейчас подышать свежим воздухом.
— Кислороду здесь много, — сказал дед Матвей. — Что есть, то есть. Не то, что у вас в городу. Кислород есть.
— И то, слава Богу, что хоть кислород есть, — отозвался Пашков, разминаясь.
Он медленно приходил в себя, и теперь, хотя слегка и познабливало, его из дымной комнаты тянуло на воздух. Сайкин, отыскав ключи в куртке, как был в одном свитере, пошел к машине за тушенкой. Дед Матвей засуетился вокруг стола, накрыл приемник тряпкой, отыскал под лавкой кошелку, взял со стола фонарик и поплелся, слегка пошатываясь, в погреб за картошкой.
— Вот беда-то, ноги не ходят, — сказал он, ни к кому не обращаясь, и закрыл за собой дверь.
* * *
Оставшись один, Пашков бесцельно побродил по комнате, сверившись с наручными часами, перевел стрелки настенных ходиков на пять минут вперед и, налив себе полную чашку кваса, не отрываясь, выпил его в несколько глотков. Пашков потряс головой.
Все звуки исчезли, стали слышны завывания ветра в дымоходе, хриплое простуженное дыхание спящего водителя. Пашков, наклонившись к подоконнику, посмотрел, напрягая глаза, в слепое замерзшее окно, но ничего не увидел кроме морозных разводов на стекле. Ни огонька, ни человека. Пашков зевнул. За дверью в сенях послышалась отчетливая громкая матерщина Сайкина.
Возвращаясь с улицы с ящиком тушенки, прижатым к животу, он лишь по случайности не свалился в погреб, где дед Матвей набирал картошку. Войдя в комнату и выматерив деда, Сайкин грохнул ящиком об пол.
— Вот только что пережил минуту второго рождения.
Он подошел к столу и набулькал из самогонной бутыли рюмку себе и Пашкову.
— Деду больше нельзя, — сказал он. — А то устроит нам в своем подполе общий склеп. И будем мы до самой весны
