Заблудившиеся - Андрей Борисович Троицкий
— Откуда? Вы смотрите на вещи с поэтической точки зрения. — Казалось, Сайкин не чувствовал холодного ветра. — Вы рассуждаете не как романтик, а как счетовод от искусства.
Выйдя на короткий мост, он остановился посередине, постояв так, подошел к перилам и долго смотрел на быструю черную воду.
— Видите, какое течение, вода не замерзает, хотя в других реках лед давно стал, — сказал Сайкин.
Пашков, не вынимая руки из карманов, ссутулился на ветру. Сайкин расстегнул сумку и вынул плоскую бутылку виски, одним быстрым движением свернул пробку, плеснул из нее в пластмассовый стаканчик.
— Выпейте, согреетесь, — он протянул стаканчик Пашкову и показал пальцем на виднеющийся лес. — Видите, вон тот дальний лес. Эти земли я купил. Теперь, когда домостроительный комбинат достроен, многие готовы дать мне деньги. Даже под честное слово. И теперь я покупаю землю под застройку. Это мое первое приобретение. Согласно земельному кадастру, земли здесь бросовые, так что семь шкур с меня не содрали. Года через полтора здесь будет поселок, агрогородок. А застроенная земля станет стоить в сотни, тысячи раз дороже. Вам, наверное, интересно, почему я купил именно эту землю?
— Мне не особенно интересно, но вам, вижу, хочется рассказать, — ответил Пашков и залпом выпил содержимое стаканчика. — Надо думать, собственную территорию обнесете колючей проволокой, повесите табличку: «Не подходи, частная собственность».
Пашков, чувствуя теплоту опьянения, отдал стаканчик обратно Сайкину, подошел к перилам моста и провел по ним ладонью, стряхивая снег.
— Не обижайтесь, это я так, из вредности. Мне, правда, интересно, почему вы купили эту землю.
— Когда мне было лет восемь, моя мать, земля ей пухом, решила, что не сможет устроить личную жизнь, пока с ней живет маленький сын, — Сайкин хлебнул виски из стаканчика и поморщился. — Вот и отдала меня своим старикам в деревню. Здесь жила почти вся ее родня, отец, мать, двое дядьев. Теперь уж нет никого. Остался один дальний родственник, старик Матвей Спиридонович Елистратов. И то хорошо, что хоть он остался. Так что можно сказать, это земля моего детства. В те далекие времена я и пристрастился к чтению. В деревне была библиотека, ну, для того времена хорошая. А к юности я совсем отравился литературой. Одно время для меня не было звания выше, чем русский писатель. Но времена меняются, в жизни теперь другие ориентиры. И как ни странно, теперь я писатель. Ладно, пусть уж все остается, как есть, поздно что-нибудь менять. Как вы пишете, поезд ушел. Образное выражение.
— Я так не пишу, — фыркнул Пашков.
— Не важно, пишете, не пишете, — Сайкин убрал бутылку и стаканчик в сумку. — Как вы думаете, в этой речке не водятся хищные пираньи? — спросил он, свешиваясь через перила моста. — И они мечтают съесть престарелого литератора.
— Не дождутся.
Пашков плюнул в воду. Белый плевок унесло течением.
— Да, на таком морозе хорошо себя чувствуют только холодные любовники.
— Насколько холодные? — пьяно спросил Пашков, ощущая новый прилив хмеля к голове.
— До полной индифферентности, вот насколько, — Сайкин продолжал тереть уши.
— Со мной дело ясное, — сказал Пашков, не отрывая взгляда от воды. — Но вы так и не сказали, чем кончилось… С Крыленко.
— Чем и должно было кончиться, — Сайкин тоже подошел к перилам и посмотрел на быструю воду внизу. — Огонь, вода… Есть в этом что-то завораживающее. Замечал за собой, часто гляжу на воду как очарованный странник. Пусть эта вода унесет всю человеческую тоску.
Он поднял глаза.
— Крыленко, говорите. Он сворачивает дело и уезжает в Германию. Навсегда. Уедет, как только выполнит передо мной все обязательства. Крыленко-старший там станет лечиться от навязчивого страха. А младший от другой болезни в каком-то закрытом заведении для богатых сынков. После Нового года выходит мое собрание сочинений в восьми томах. Избранное. Подготовлю для вас подарочный экземпляр, надпишу каждый том. На каждой книжке по афоризму. Своему, конечно. Лучшие мои, то есть ваши, романы будут экранизированы. Эта работа уже начата.
— Все-таки у вас больное тщеславие, — Пашков отвернулся от реки. — Зачем вам все это? Не понимаю. Разве, становясь богаче, вы становитесь счастливее? Или теперь, поставив на полку ваши восемь томов, станете счастливы и, наконец, успокоитесь?
— Если бы так, но едва ли, — Сайкин достал сигареты и щелкнул не гаснущей на ветру зажигалкой. — Раньше мне казалось, будут деньги, остальное приложится. А теперь не знаю. Хочется еще чего-то. Чего-то большего. Вот вы меня не понимаете, думаете, я живу слишком легкой жизнью. И ошибаетесь. Я все время карабкаюсь вверх, я дерусь, потому что мужчина должен драться. Обязательно должен драться.
Сайкин достал из сумки бутылку и глотнул из горлышка. Он протянул бутылку Пашкову.
— Нет, с меня хватит, — Пашков замахал рукой. — Иначе рыбы из речки будут до весны глодать мои желтые кости и высасывать спинной мозг. А он у меня горький.
— Слушайте, Алексей Дмитриевич, слушайте. — Сайкин потрогал Пашкова за плечо. — Это для меня важно. Скажите мне, в чем, по-вашему, смысл жизни?
— И это вы спрашиваете у меня? — Пашков сделал большие глаза.
— У вас, у кого же еще.
— Смысл жизни, говорите, — Пашков поправил шляпу на голове. — В этот темный омут лучше не заглядывать. Не советую. Голова кругом пойдет. Живите и не мучайте себя лишними вопросами.
— Ответ мудреца, — Сайкин печально вздохнул и спрятал бутылку. — Ладно, не идет душевный разговор на таком холоде. Поехали к деду Матвею. Я бываю у него два-три раза в год. Строго.
Глава 22
Матвей Спиридонович по привычке сидел спиной к печи, уперевшись локтями в самодельный неровный стол, покрытый клеенкой со стершимся рисунком.
Голова его, совершенно лысая, если не считать белого пуха на висках, переливалась в свете голой лампочки, свисавшей на длинном шнуре с потолка. Склонив голову набок, он слушал радиоприемник и не в такт музыке ударял по столу желтыми, давно не стрижеными ногтями.
— Да выключи ты этот приемник, — сказал Сайкин. — Еще будет время, без нас послушаешь.
— Сейчас новости передавать будут, — Матвей Спиридонович подумал и добавил. — Все ж таки твои коньяки слабы с моим первачом тягаться.
— Слабы, куда им с твоим первачом, — согласился Сайкин. — Теперь, дед, послушай, что я тут, на этой земле, делать стану. Через год-полтора здесь построю агрогородок, ну, в общем, поселок. Колбасный цех, сыроварня, за чертой поселка животноводческий комплекс, три коровника на двести голов каждый. Доброе жилье для рабочих. Коттеджи на две семьи. Это только для начала. Так сказать, ближняя перспектива. Потом так развернемся, что сюда на жительство народ из Москвы проситься будет. Представляешь, дед? И
