Тайна умрёт со мной - Артемьев

приходит и говорит, что у неё удалили всё. Не будет больше детей. Один он у неё, и тот не свой. Я перепугалась, думала, она точно теперь всё расскажет… А её куда-то по делам вызвали, а я Тони забрала и ушла. Меня даже выпускать не хотели, но что они поделать могли? Сказала, у меня двое детей дома, не могу здесь больше находиться… Если бы не ушла, она бы точно меня выдала! Она даже ко мне домой приходить перестала. Наверное, тяжело ей было Тони видеть. А мне тоже тяжело было. Я только тем и спасалась, что думала, как там мой сыночек. У него ведь всё будет: и еда хорошая, и своя комната, учителя, пони… — Марта Хьюз несколько раз громко всхлипнула, но быстро взяла себя в руки. — И вдруг заявляется ко мне отец Мейсон и говорит, что всё знает. Оказывается, тётка моя всё никак успокоиться не могла, так и рассказала на исповеди. В свою церковь не пошла, её бы по голосу узнали. А в нашу церковь, Марии-Этельбурги, как раз новый священник пришёл, ну она и решила, что он-то не поймёт, кто это. И тайна исповеди при том. А он как-то да понял. Не знаю, что уж она ему наговорила! Он терпел-терпел, да не вытерпел. Пришёл ко мне и давай рассказывать, какая это известная писательница, какая у неё семья и что у меня есть здоровый ребёнок и будут ещё, а у неё не будет. Вот такое всё… Тони бегает вокруг, большой уже был, и отец Мейсон говорит: «Вы понимаете, что вы у этого мальчика отняли всё?»

Из горла Марты Хьюз вырвалось хриплое сдавленное рыдание.

— Мне… Мне выпить надо… — сказала она. — Ещё.

— Вы ничего не получите, пока не расскажете всё до конца.

Она сипло рассмеялась, а потом повернулась назад и посмотрела на застывших рядом друг с другом Руперта и Дэвида. Глаза у неё были красными, опухшими от слёз.

— Он стал мне грозить, что пойдёт в полицию, пойдёт к Клементине Вентворт. Пусть, говорит, меня сана лишают, и как угодно наказывают, и отлучают, я всё равно никудышный священник. Долго он у меня сидел и потом ещё приходил. Ладно, Рона тогда дома почти не было. Тогда депо бомбили и железную дорогу, и они круглые сутки там работали, восстанавливали. А у меня тогда Фредди уже родился, и я с ними со всеми четырьмя только-только отстою во все лавки очереди за продуктами, приду домой, а там опять он! Отец Мейсон. Такое зло меня взяло, говорю: «Да и идите в свою полицию! Доказывайте, что это не мой ребёнок! А я сама голову в петлю совать не стану, чтобы меня посадили ещё!» После этого отец Мейсон сколько-то не показывался, а потом опять. И говорит, что встретился с этой писательницей и всё ей рассказал. Она тоже не хочет, чтобы был суд и кто-то пострадал. Но детей просто менять она тоже не хочет, потому что не может того мальчика отдать, чтобы он в нищете жил. И вот они с отцом Мейсоном придумали, что она обоих воспитает. У меня их и так четверо, скоро пятый будет, мол, вам же легче станет. И она ещё денег была готова дать. Такие деньги, каких мы не то что не видели, а даже не слышали, чтобы они у кого-то были. Отец Мейсон сказал, что мы с Роном сможем на них по-другому воспитать детей, дать им образование… Потом он ещё приходил, приносил еду иногда, масло, яйца, один раз кролика принёс… Кролика, представляете! Я чуть не заплакала. И так мы через отца Мейсона договорились с ней, что она усыновит ребёнка официально. Моего сына воспитает, как своего. Даст ему имя, положение в обществе, деньги, чтобы не было нужды ни перед кем пресмыкаться, как мне приходилось. И она обещала сохранить всё в тайне. Отец Мейсон тоже обещал… Мы выбрали день. Тони отца Мейсона часто видел, так что пошёл с ним. И больше я ничего о нём не слышала. Отец Мейсон принёс деньги. Но я-то, конечно, не собиралась строить на них новую жизнь с Роном. Я хотела, чтобы Рон горел в аду и ничего больше. Забрала детей и ухала. Думала, вот у нас жизнь начнётся! Выучилась на парикмахера. А потом… Видимо, кому судьба в нищете жить, тот так и будет, и никакими силами его из этой ямы не вытащить. Мне выпить нужно! Пожалуйста… У меня просто голова сейчас треснет!

— Не раньше, чем вы ответите на все вопросы, — отрезал Годдард.

— Какие ещё вопросы?! Что я ещё могу сказать? Всё уже вам выложила!

Айрис давно заметила, что Руперт, сидевший справа от Дэвида, непрерывно ёрзал, вертел в руках трость, делал судорожные вдохи, как будто собирался что-то сказать, но каждый раз сдерживался… Дэвид сидел на вид спокойно, но Айрис чувствовала, что всё его тело натянуто, точно канат.

— Вы когда-нибудь общались с Клементиной Вентворт или с кем-то из её семьи позднее? — спросила Годдард. — После якобы «похищения»?

— Напрямую нет, но…

— Что это значит?

— Я как-то раз написала ей. У нас были тяжёлые времена, и я подумала, что она могла бы помочь. По её деньгам это мелочи.

— Вы шантажировали её?

— Как? Шантажировала? Что я могла такого рассказать? Да и кто бы мне поверил… Нет, я просто написала. Она прислала денег. Это было в пятидесятом году.

— И с тех пор больше ни разу не писали, не пытались встретиться?

— Нет. То есть, я как-то пробовала увидеть сына, но близко никак не подойти. Забор, парк огромный, прислуга… Но ей я больше не писала.

— С какой целью вы ходили возле дома мистера Руперта Вентворта и проникли в сад?

— Хотела посмотреть, как… Ну, как он живёт. Кэти, моя дочь уже много лет со мной не разговаривает, и я даже не знаю, куда она переехала, Джорджи в заведении для умственно-отсталых, а Фред погиб. У меня никого… — Марта Хьюз захлебнулась рыданием. — Никого не осталось… Я хотела посмотреть, что он… счастлив. Хотя бы один мой сын счастлив!

— Какого сына вы имеете в виду, миссис Хьюз? Того, которого вы родили в больнице Стратфорда, или того, который был записан как ваш сын Энтони в офисе регистрации?

— Моего, конечно… Которого я родила. Я отдала его, да, но разве я смогла бы…

— Она лжёт!!! — Руперт резко вскочил на ноги. — Она не моя мать! Эта… эта женщина не может быть моей матерью!

Марта Хьюз