Последнее испытание - Туроу Скотт
– Я не думаю, что изменю свое мнение, Сэнди. – Кирил встает и, все еще пытаясь сохранить остатки достоинства, выходит из конференц-зала. – Я ухожу, – говорит он уже на пороге и исчезает, так и не попрощавшись с женой, которая продолжает сидеть за столом в компании обоих Стернов. В течение какого-то времени все молчат. Нетрудно предположить, что в эти секунды все они недоумевают по поводу неразумного поведения Кирила.
Марте нужно созвониться с коллегами, оказывающими ей и ее отцу добровольную помощь в ходе процесса, и распорядиться, чтобы они начали исследовательскую работу для составления текстов ходатайств, которые, возможно, защите потребуется подать. Поэтому она целует Донателлу и уходит.
– Мне было приятно сегодня утром увидеть вас в суде, Донателла, – говорит Стерн. – Но я хочу извиниться перед вами – за то, что не предупредил, что заседания сегодня не будет. Однако, как оказалось, вы приехали весьма кстати. Надеюсь, Кирил обдумает ваш совет и последует ему.
– На это нет никаких шансов, – отвечает Донателла, глядя вниз, на стол. – И я приехала сюда сегодня не ради Кирила. Я хотела поговорить с вами.
– Поговорить со мной?
Сегодня на шее у Донателлы тяжелое ожерелье из обсидиана. Оно как бы обрамляет ее лицо – примерно так, как белые воротники обрамляют лица многих персонажей на картинах Рембрандта. Стерн видит, что суд наложил печать усталости и на Донателлу тоже. Несмотря на густой слой косметики, морщинки на ее щеках, еще недавно почти незаметные, теперь обозначились намного резче.
– Вы вчера спрашивали про 24 марта.
– Да, конечно, – отвечает Стерн. На фоне бурных событий сегодняшнего дня то, что происходило вчера, оказалось вытесненным из его памяти.
– Я могу узнать, чем был вызван ваш вопрос? – интересуется Донателла. Вот почему она захотела повидать его лично, догадывается Стерн. Поскольку вопрос, заданный им, может касаться ее лично, Донателла по понятным причинам решила проявить осторожность.
– Мы пытаемся связать концы с концами, Донателла, – поясняет Стерн. – Нам хочется полностью исключить почти невероятную возможность того, что авария, в которую я попал на шоссе, как-то связана с этим делом.
– А какая тут связь? – Донателла – очень умная женщина, поэтому случаи, когда она чего-то не понимает сразу, крайне редки. – Если машина Кирила сдавалась в ремонт, о чем идет речь?
Разумеется, было бы просто смешно, если бы Стерн решил посвятить Донателлу в свои подозрения по поводу Ольги. С юридической точки зрения их можно рассматривать как клеветнические. Плюс к этому они не выдерживают никакой критики, учитывая, что никаких доказательств у Стерна по поводу Ольги нет, а есть только предположение, что она приняла его машину за машину Донателлы. В нынешней ситуации, когда Кирил вечерами развлекается с молодой соперницей супруги, если бы Донателла услышала эту версию Сэнди, она, весьма вероятно, прямиком бы бросилась в полицию.
– Мне очень жаль, что приходится держать все в секрете, Донателла, но я больше ничего не могу сказать, – говорит Стерн.
– Что ж. – Донателла открывает свою сумочку и достает оттуда книгу в кожаном переплете. – Ни Кирил, ни я не появлялись в районе, где находится здание компании «ПТ» ни в тот день, ни всю последнюю неделю марта. Это время школьных каникул. Чаще всего мы в это время летаем куда-нибудь со всеми нашими внуками. Раньше, когда они были поменьше, мы возили их в Диснейленд. Сейчас в основном мы ездим на острова. Но на этот раз Кирил находился под залогом, так что мы не могли покидать пределы штата, так что мы все провели период школьных каникул в городе. Мы сняли несколько номеров в гостинице и каждый день придумывали что-нибудь интересное – и по вечерам тоже. Цирк «Дю-Солей», музеи… Когда Кирил получил сообщение, что вы попали в реанимацию, мы только-только вышли на улицу после утреннего концерта симфонического оркестра. Мы оба были просто убиты этой новостью, серьезно вам говорю.
– Вот как, – говорит Стерн.
Донателла предлагает ему изучить ее ежедневник, но адвокат мягко берет ее за руку и заставляет положить блокнот обратно в ее довольно вместительную сумочку.
Донателла хочет вызвать по телефону такси, но Стерн связывается с Ардентом и просит его отвезти гостью домой. Затем Сэнди помогает Донателле надеть пальто и провожает ее к лифту.
Перед тем как сойти вниз, женщина в течение нескольких секунд пристально смотрит Сэнди в глаза. Он видит, что Донателла сильно страдает.
– Нет ничего хорошего в старости, правда ведь, Сэнди? – говорит она. Адвокат подозревает, что это замечание имеет отношение скорее не к нему и его жизни, а к жизни самой Донателлы. Она горестно качает головой, затем целует Стерна в обе щеки и входит в лифт, где ее поджидает Ардент.
31. Последние ходатайства
В субботу Стерны скорее для проформы подают ходатайство о снятии обвинения. Гособвинение отвечает на него через несколько часов. Утром в понедельник, когда юристы обеих сторон снова собираются в офисе судьи, Сонни излагает аргументы, приведенные защитой для обоснования ходатайства, в частности ссылки на аналогичные дела. Однако она в конце концов делает вывод, что речь не идет о стопроцентной аналогии, между делами есть различия, и по этой причине снять обвинения отказывается.
– Мистер Стерн, у вас есть еще ходатайства на данный момент?
Разумеется, Сонни ждет, что теперь Сэнди потребует признать, что процесс прошел с нарушениями. Кирил дал согласие на то, чтобы его адвокаты подали соответствующее ходатайство, но лишь в минимальном, самом кратком из возможных вариантов. Если они не представят хотя бы такой предельно лаконичный документ, Кирил лишится возможности использовать в своих интересах целый ряд пунктов законодательства – в частности, потеряет право подать апелляцию в случае, если процесс будет продолжен и Кирил проиграет его при нынешнем составе жюри присяжных.
– Мой подзащитный мистер Пафко просит признать процесс прошедшим с нарушениями, – говорит Стерн.
Сонни кивает.
– Пожалуйста, изложите свои аргументы, – предлагает она.
– Это сделает сам подзащитный, – отвечает Стерн.
В ходе этого процесса было несколько моментов, когда адвокат замечал на лице Сонни выражение, которого ему не доводилось видеть уже почти тридцать лет. Они тогда сошлись в ходе процесса как непримиримые противники в деле, где в роли подсудимого выступал шурин Стерна, первый муж Сильвии, которого обвиняли в фальсификации товаров массового потребления. Сонни работала на пределе своих возможностей, выбиваясь из сил. У нее в жизни в то время было несколько действительно серьезных проблем. Она ждала ребенка от мужчины, за которого больше не хотела выходить замуж, а на работе ее боссом оказался весьма требовательный и при этом подлый и нечистый на руку человек из офиса федерального прокурора. В ходе борьбы со Стерном она нередко выходила из себя, особенно на начальной стадии процесса, и, глядя на него, невольно презрительно щурилась, ожидая от него каких-то новых трюков и уловок. Именно это выражение Сэнди вдруг увидел на ее лице и сейчас. Сонни сразу же поняла, что Сэнди собирается усесться сразу на два стула – а именно сначала попробовать добиться продолжения процесса и вынесения вердикта нынешним составом жюри, а затем, если что-то пойдет не так, подать апелляцию на том основании, что Кирилу было отказано в снятии обвинений без всяких причин. Судьям всегда очень не нравится, когда с ними пытаются играть в такие игры.
– С вашей стороны будет какой-то ответ, мистер Эпплтон? – осведомляется Сонни.
– Для признания процесса прошедшим с нарушениями нет оснований, ваша честь. Даже при условии, что обвинение в убийстве снято, мы были уполномочены доказать, что прием препарата «Джи-Ливиа» в ряде случаев приводил к смерти пациентов, и сделали это.
– Нет, не сделали, – язвительным тоном возражает судья. – В своих попытках доказать, что подсудимый совершил противоправные действия, вы не можете выходить за пределы тех фактов, о которых он не знал. Между тем доктор Пафко никогда не сталкивался с прямыми свидетельствами того, что кто-то из пациентов в самом деле умер. В его понимании все это были лишь слухи. Сообщения о смертях требовали проведения расследования, и они сами по себе отчасти подтверждали ваши обвинения. Но рыдающие родственники умерших, свидетельские показания о доле выживших больных, которых лечили препаратом «Джи-Ливиа», не говоря уже о необоснованных заявлениях, что мы имеем дело с самым тяжким преступлением за все время существования нашей судебной системы, – все это неуместно в рамках данного процесса. Присяжные не должны были ничего этого видеть и слышать.
