Последнее испытание - Туроу Скотт
– Ну и что мы выиграли? – интересуется Кирил. К уголку рта у него прилипла майонезная капля. Донателла с громким вздохом указывает ему на салфетку, давая понять, что ему следует вытереть губы.
– Ну, во‐первых, – пускается в объяснения Стерн, – больше никто не станет выставлять вас убийцей. Собственно, я полагаю, что судья вообще не позволит оперировать аргументами и доказательствами в пользу того, что пациенты в самом деле умерли в результате лечения препаратом «Джи-Ливиа». Поймите: прокурор и его люди могут указать на то, что об этом говорилось в отчетах «Глоубал» и в газетных публикациях. Но в ходе нового процесса гособвинению, скорее всего, не позволят выходить за рамки этого. И в конце разбирательства судье придется объяснить присяжным, что они не должны принимать в расчет эти упоминания и размышлять о том, действительно ли прием лекарства оказался фатальным для некоторых больных. Кроме того, у нас будет несколько существенных практических преимуществ. Мы получим расшифровку показаний всех свидетелей в ходе первой фазы процесса. Дело в том, Кирил, что свидетели нередко несколько меняют свои ответы на одни и те же вопросы – просто потому, что так уж устроен человек. Люди редко помнят даже события недавнего прошлого во всех деталях и зачастую описывают их каждый раз немного по-разному. Некоторые из свидетелей в результате будут выглядеть лжецами. Позиции обвинения в ходе вторичного разбирательства будут слабее – по этой причине, а также потому, что с течением времени эмоции, которые вызывают у свидетелей и присяжных предъявленные обвинения, сходят на нет. В дальнейшем действия подсудимого будут восприниматься скорее как нарушение им бюрократических препон и рогаток, а не как примитивное, абсолютное зло. Присяжные будут знать, что судебный процесс по этому делу уже состоялся и что по тем или иным причинам вы не были осуждены. И, наконец, – заканчивает свои объяснения Стерн, – федеральный прокурор, который уже возбуждал и вел это дело и не смог выиграть процесс, будет испытывать серьезное психологическое давление. Юристы, выступающие в суде, чем-то похожи на скаковых лошадей, которые, пройдя дистанцию и преодолев финишную черту, в повторном заезде никогда не показывают такой прыти, как в первом.
– Конечно, кое-что мы потеряем, – продолжает Марта. – При отсутствии обвинения в убийстве у нас не будет такого простора для доказательства эффективности «Джи-Ливиа». Но Сэнди, я думаю, прав. Позиции обвинения будут слабее. При том что ситуация в целом будет сковывать действия Мозеса, он, скорее всего, будет вынужден предоставить иммунитет Анаит, чтобы иметь возможность доказать хотя бы причастность Кирила к инсайдерской торговле акциями. Но в этом случае присяжные будут знать, что она избежала наказания за то же преступление, за которое прокуроры хотят наказать вас. – Марта едва заметно улыбается. – Ну и, само собой, мы больше не увидим в зале суда Иннис. Она, вероятнее всего, будет добиваться соглашения с обвинением о признании вины.
– Она что, отправится в тюрьму? – оживляется Донателла, которая явно очень ждала последних слов Марты. По выражению ее глаз видно, что, услышав их и представив себе Иннис за решеткой, она возликовала, но тут же пожалела о том, что не смогла сдержать себя.
– Возможно, – отвечает Марта.
– Раз уж об этом зашел разговор, Кирил, – говорит Стерн, – я полагаю, что мы могли бы договориться о подобном соглашении для вас, причем очень выгодном.
– Насколько выгодном? Настолько, что меня не посадят в тюрьму?
– Скорее всего, срок удастся сократить до минимального. Скажем, можно будет ограничить пребывание в федеральной тюрьме самое большое до полугода – а может, добиться, чтобы оно оказалось еще короче. А остаток заменить на домашний арест.
Стерн переводит взгляд на Марту, словно просит ее подтвердить его слова. Та кивает.
– Я не согласен, – заявляет Кирил. – Я не сделал ничего такого, в чем могу признать себя виновным.
Стерн, Марта и Донателла молчат – их вынуждает к этому тот факт, что несколько недель процесса показали, насколько неоднозначной является вся ситуация в целом и насколько сомнительна в этой связи последняя фраза Кирила.
– Признать себя виновным – это еще хуже, чем получить обвинительный вердикт от жюри присяжных, – добавляет Пафко. – Вот это я как раз и назвал бы незаконным действием.
Гордость. Самолюбие. Желание создать о себе благоприятное впечатление. Все это Стерн видел и слышал множество раз. Но это всегда бессмысленно.
– Могу я спросить, Сэнди? – подает голос Донателла. – Этот новый процесс – когда он состоится?
– Может, месяцев через шесть. В общем, в течение года.
При этом ответе глаза Донателлы снова загораются – почти так же, как при мысли о том, что Иннис окажется в тюремной камере.
– А вы и Марта будете меня защищать? – в свою очередь интересуется Кирил.
Стерн ждал этого вопроса. Он делает небольшую паузу перед тем, как ответить.
– Нет, Кирил, – говорит он. – Если я буду честным с самим собой, мне придется признать, что это дело с самого начала было чисто физически мне уже не по силам. Я вроде старого мула, который мечтает только о том, чтобы вернуться обратно в стойло. Я обещал Марте и самому себе, что этот процесс станет для меня последним. И так и будет. Для меня огромная честь представлять ваши интересы, но в этой стране полно замечательных юристов. Мы подберем вам прекрасного защитника. Кстати, смена адвоката может отложить повторное разбирательство на куда более долгий срок – если, конечно, вас это устраивает.
Хотя Стерн до сих пор не задумывался об этом, отмена обвинения в убийстве и сведение противостояния с федеральным прокурором и его людьми к ничьей – это результат, который можно считать весьма достойным завершением долгой и успешной карьеры. Когда адвокату удается добиться того, что его клиент избегает тюрьмы, это всегда исход, который с полным основанием можно рассматривать как победу.
Кирил напряженно размышляет. Сейчас он, пожалуй, выглядит куда более сосредоточенным, чем когда-либо в течение нескольких последних недель.
– Сэнди, мой дорогой друг, совершенно не очевидно, что на следующем процессе все сложится для меня лучше, чем на этом. Если судебное рассмотрение дела продолжится, как судья объяснит внезапный отказ от обвинения в убийстве?
– Судья просто скажет, что это обвинение присяжные больше не должны учитывать и что им не следует принимать во внимание какие-либо доказательства на этот счет. Но, Кирил, ее слова, конечно же, не смогут вычеркнуть из памяти членов жюри рыдающих родственников погибших. Да и кому такое под силу?
– Значит, она тем самым скажет присяжным, что представители обвинения – лжецы?
– Никто никогда не знает наверняка, к каким выводам могут прийти присяжные в такой ситуации. Скорее всего, они решат, что у обвинения что-то не сложи-лось.
– А разве не было бы лучше, чтобы присяжные продолжили рассмотрение дела, зная, что прокуроры, которые всячески поносили меня как убийцу, оказались неправы?
Разумеется, это очень сложный и неоднозначный вопрос. Некоторые адвокаты защиты, которые считают, что поднаторели в определении настроений присяжных заседателей, в самом деле могли бы сделать вывод, что прежний состав присяжных будет снисходительнее к Кирилу, чем жюри, собранное для нового процесса. Но Стерн, однако, придерживается той точки зрения, что процессы по уголовным делам – вещь сиюминутная, имеющая краткосрочные горизонты. Адвокат действует, исходя из того, что он может сегодня сделать для того, чтобы его клиент остался на свободе. Ни у кого нет хрустального шара, помогающего предсказывать будущее. Вполне может случиться так, что через год Кирила вообще не будет на скамье подсудимых.
– По нашему мнению, Кирил, продолжение процесса тоже таит в себе много рисков. Все может сложиться как угодно. Может случиться и так, что присяжные сконцентрируются на оставшихся пунктах обвинения и вынесут по ним обвинительный вердикт. Невозможно предугадать, как именно люди, не обладающие юридическими знаниями и по сути посторонние, истолкуют ту или иную ситуацию.
