Юлиан Семенов - Пресс-центр
Боу отошел к стене, где висела картина - сине-черная абстракция, стремительные, рвущиеся линии, чем-то похоже на ночную грозу в тропиках над океаном, - нажал своим нездорово толстым пальцем на раму, поманил Прадо; тот поднялся с подоконника и, ощущая ненависть к себе, приблизился к толстяку.
- Смотрите, - Боу кивнул на маленький глазок, открывшийся в холсте. - Там ваши знакомые, смотрите же...
И Прадо посмотрел.
В холле, почти таком же, как этот, где он только что перестал быть прежним Прадо, а сделался пустым, не ощущающим самого себя, разбитым, с дрожью в ватных ногах существом, сидели помощник Санчеса по связям с прессой капитан Гутиерес, министр продовольствия Эухенио и заместитель министра финансов Адольфо; они о чем-то быстро говорили, и, хотя лица их были бледны, они улыбались порою, жестикулировали, как живые люди; ни в одном из них не было видно слома, следов пыток, борьбы...
Прадо не смог сдержать слез, силы покинули его, и он тяжело обрушился на пол, выложенный сине-белыми изразцами, какими обычно украшают маленькие дворики в Андалузии, особенно в Севилье, по дороге к морю, к Малаге...
88
26.10.83 (18 часов 33 минуты)
- Я попробую положить "девятый" от борта налево в угол, сказал Санчес. - Как ты относишься к этому, вьехо?
- Отрицательно... Я почему-то думаю, что ты не положишь этот шар, Малыш. Знаешь, я однажды играл с русским поэтом Маякосски в Мехико, он приехал туда в двадцать пятом... Не помню точно, может, в двадцать седьмом году... Он революционер, но играл очень хорошо и однажды засадил вот такой же шар... Только очень долго мелил кий перед каждым ударом... Знаешь, он так смешно выцеливал шар... Выставлял нижнюю челюсть, она у него была тяжелая, сильная, не то что у тебя... И еще очень коротко стриженный. Ну, ладно, бей, я помолчу...
Санчес промазал, сделал подставку; "одиннадцатый" стал на удар.
- Ну, что, Малыш, конец тебе? - вздохнул Рамирес. Такого игроки не прощают... Могу пощадить, если велишь взять Пепе солистом...
- Я, наверное, не успею его послушать сегодня, вьехо, ответил Санчес. - Давай обставляй меня, и я поеду... Много дел...
- Он сейчас должен быть здесь...
- Тогда не торопись меня облапошивать, - вздохнул Санчес. - Проигрывать - даже тебе - обидно.
Старик собрался перед ударом, рука перестала трястись, глаз сделался беличьим, чистая бусинка; кляц; шар лег, словно в масло.
- Видишь, как надо бить, - сказал Рамирес. - Учись, пока я живой. Хочешь, чтобы я включил ящик? Утром дикторы объявили, что будет выступать твой министр Лопес...
- Я могу тебе сказать, о чем он будет говорить на телевидении, - Санчес пожал плечами.
- Он действительно против тебя, как говорят люди?
- Какие люди так говорят? Где? В этом вашем клубе?
- И не только. В кафе на Пласа де Хинос тоже говорят так... А там собираются шоферы и грузчики, они не вхожи сюда...
- Ну, а ты как думаешь?
- Сначала я положу "седьмой" в середину одним касанием, очень красиво, отведу свой для удара по "десятому", а потом отвечу тебе, седой Малыш...
Он положил шар, отвел свой на новый удар и полез за сигарой.
- Хочешь? - спросил он Санчеса. - У меня еще три штуки, очень хороший табак, я полощу им рот, укрепляю десны... Я думаю, Малыш, сейчас начался такой бардак, что разобраться ни в чем нельзя, но ведь, если много говорят, значит, есть что- то...
- Когда есть, вьехо, как правило, никто никому ничего не говорит...
- Это у янки или немцев, они другие, северные, у них кровь тише течет, а мы южные, у нас что на сердце, то на языке... Я когда-то играл с людьми, которые воевали против Франко... Они говорили, что им было все известно в окопах о том, какие дела творятся в Мадриде... Там же были анархисты, коммунисты, республиканцы, поумовцы (31). Все дрались за свое, и еще за неделю до того, как менялось правительство, люди знали имена новых министров...
- А в Чили ничего не знали, вьехо...
- Это точно, - согласился старик, - там Пиночет стоял на трибуне рядом с Альенде, там все было тихо, только богатые бабы ходили с кастрюлями по улицам... У нас тоже пойдут, говядина снова подскочила в цене...
- Кто у нас ест ее? - Санчес пожал плечами. - Ты? Так ты игрок. А грузчик?
- Тот, который умеет воровать, ест... Малыш, я тебя люблю, ты очень добрый, разве допустимо быть добрым правителем, так не бывает, может, тебе пришло время стукнуть кулаком по столу, а?
- Это теперь не страшно, все стали смелые, вьехо, мы же отменили беззаконие, теперь никто ничего не боится, понимаешь? И это прекрасно, потому что счастье могут построить только люди, которые не знают страха.
- Будет бардак, Малыш, наши люди любят строгость.
- После того, как они прожили эти восемь месяцев без страха, одной строгостью ничего не добьешься, вьехо... Всего можно добиться только так, чтобы человек шел на работу с радостью и убеждением: "Я получу столько денег, что смогу не только купить бутылку себе и чулки жене, но и сэкономить маленько, и еще отложить на отпуск или на то, чтобы начать свое дело, или на то, чтобы отправить ребенка учиться в колледж в Европу, пока у нас мало своих..."
- Ты Дон Кихот, Малыш, не сердись, но люди уважают только одно - силу... - Ты всегда был таким сильным, а сейчас словно женщина...
Санчес рассерженно поставил кий.
- Ну, чего ты хочешь?! Чего вы все хотите?! Чтобы я ввел комендантский час?! Запретил газеты?! Хватал на улицах за шутку в мой адрес и бросал в тюрьму? Вам что, надо жить согнувшись?! Только тогда вы будете спокойны над вами есть власть?!
В зал вошел начальник охраны Карденас.
- Мигель, там "красные береты" задержали трех музыкантов, они говорят, ты их ждешь...
- Я их жду, - ответил Санчес. - Позвони во дворец, мы через пятнадцать минут выезжаем, пусть вызывают Педро с его отчетами... Как прошло выступление Лопеса? Ты посмотрел в гостиной?
- Выступление перенесли на полчаса, я звонил в канцелярию Лопеса.
Санчес удивился.
- Отчего?
- Полетела аппаратура на радиостанции, заканчивают ремонт, дурни нерасторопные... Сейчас я приведу музыкантов...
- Это мой внук Пеле, - пояснил Рамирес майору Карденасу, - он задержит Мигеля на пятнадцать минут, послушай, как он поет.
Карденас пожал плечами, вышел; старик приблизился к Санчесу, положил свою узловатую дрожащую руку на его плечо.
- Не сердись, Малыш, просто я думаю, что ты еще не научился этому делу - управлять другими - и вряд ли научишься, такая это паскудная работа... Выпьешь кампари?
- Нет, не хочу. Выпью холодной минеральной воды. Или лимонного сока... Что-то у меня тяжело на сердце, вьехо... Жмет, жмет... Будто его в руку взяли и пробуют на вес...
- У меня так было, когда Пепе читал вслух книжку одного бородатого янки про то, как наш старик ловил в море агуху (32) и как ее поедали, ходер (33), жадные акулы... Перед ударом всегда следует маленько поговорить, тогда в тебе начинается тоска по делу... Слово - это леность, Малыш, только удар - дело, даже по такому дерьмовому шару, как "тройка", но ведь без него не наберешь пирамиду...
Он красиво положил шар, такой же, как и другие, только с цифрой "три"; черт возьми, подумал Санчес, какая, казалось бы, разница между этим шаром и тем, "тринадцатым", что теперь стоит у Рамиреса на ударе в середину, ан нет, совершенно иное качество, значение, вес... Стоит соскоблить с "тринадцатого" единицу, а к этой тройке пририсовать единицу, и значение изменится, не сотвори себе кумира, воистину так...
- Сейчас я заберу "тринадцатого", - сказал Рамирес. - Ты заметил, Малыш, что все шары на столе одинаковые от создания своего, а любим мы их по-разному?
Санчес рассмеялся,
- Я только что думал именно об этом, вьехо, прямо слово в слово, как ты сказал.
- У меня это часто было с моей мухер (34)... Это бывает, если веришь; мы умеем верить и тогда начинаем думать про одно и то же... А ты читал книгу про этого старика в море?
- Да, - ответил Санчес. - Того янки, что написал книгу, звали Хемингуэй.
В это время Карденас привел Пепе с гитаристами.
- Здравствуйте, гражданин премьер, - сказал Пепе.
- Добрый день, - повторили Ромеро и Бонифасио в один голос.
Санчес улыбнулся.
- Музыканты, а говорите словно солдаты, приветствующие командира... Давайте, ребята, я к вашим услугам. У меня есть десять минут, не больше...
Гитарист Ромеро глянул на свои большие часы, в них был вмонтирован передатчик; когда они шли по парку "Клаб де Пескадорес", он первым делом посмотрел, стоит ли у пирса белый катер с включенным движком; стоял именно там, где должен был, тютелька в тютельку на том месте, которое обозначено на картах, когда репетировали операцию; и капитан был тот, которого им описывали: с рыжей бородой, в белом костюме, с золотым браслетом на левой руке; с катера поступит команда, часы пискнут; это значит, надо доставать "шмайссеры" и кончать полковника, иха де пута (35), красный, наемник Кремля...
Гитаристы молча, неторопливо и сосредоточенно достали свои громадные старые, а потому особенно красивые гитары из огромных, тяжелой кожи чехлов и одновременно - в долю секунды одновременно - прикоснулись к струнам; звук родился густой, осязаемый, дрожащий.
