Медуза - Вера Михайловна Белоусова
Хорошо, но где же все-таки фотографии c того вечера? Ведь были, был там чей-то фотоаппарат — кажется, Васькин, — и они немножко пощелкали друг друга, передавая его из рук в руки. Фотографии вышли никудышные, освещение было паршивое, это все ерунда, — где они, вот что хотелось бы знать! Катя почти отчаялась, и тут фотография все-таки нашлась. Правда, всего одна, но все лучше, чем ничего, и то хлеб.
Фотография оказалась еще хуже, чем ей запомнилось. Совершенно ничего не разобрать! Катя перешла к письменному столу и зажгла яркую настольную лампу. Ну да, на этой фотографии они даже не в комнате, где хотя бы свет горел, а снаружи, на крыльце. Интересно, кому это взбрело в голову фотографировать на улице — дождь ведь лил почти непрерывно. И холодно было.
Вообще весьма странная была затея — собраться в такую погоду на даче. Глупость, конечно. Но тут не приходится спрашивать, кому это взбрело в голову, потому что с этим как раз все понятно. Васина была идея. Была бы не его, а кого-то другого, еще, может, и поспорили бы. Но тут… Уж очень специальная была ситуация. Вася прямо помешался на этой своей дачке. Дача вообще-то была теткина — наследство покойного мужа-профессора. Васька на этой даче вырос, называл ее малой родиной. Скучал очень, именно туда почему-то больше всего хотелось, все эти годы мечтал: если бы вернуться… привел бы ее в божеский вид, утеплил как-нибудь, там бы и жили, честное слово. И действительно, когда вернулись, там практически и поселились.
Сколько же лет их не было, Васи с Мирелой? Десять? Да, что-то около того, может, немного меньше. Воды, во всяком случае, утекло как следует. Много всего происходило. Женились, разводились, рожали детей. Работали. Ходили на митинги, защищали Белый дом. Да что говорить — за это время власть в стране поменялась, Софья Власьевна отбросила-таки копыта! Вася в Америке успел стать профессором, выпустил три книжки, стал одним из главных экспертов по некоторым больным вопросам советской истории. Иногда его голос прорывался сквозь глушилки, а в последнее время стал слышен ясно и четко, не хуже, чем радиостанция «Маяк».
Звонка вообще-то следовало ожидать, и почему он стал для всех неожиданностью — неясно. В конце концов Вася с Мирелой были далеко не первыми, кто вернулся в это время из-за границы, временно или насовсем. Тем не менее факт остается фактом — все они немного растерялись: и Катя, и Илья, и все прочие. Но это еще ладно, это даже можно понять — десять лет назад прощались навсегда. Кусок льдины откололся и уплыл в неведомые дали, а теперь вот взял и приплыл обратно — вообще-то так не бывает. Проблема в том, что и вся льдина примерно тогда же раскололась на мелкие кусочки. Их приезд неизбежно будил кое-какие воспоминания… о некоторых вещах, вспоминать которые совсем не хотелось. Тут они, впрочем, оказывались в неравном положении: у кого-то таких воспоминаний было больше, у кого-то — меньше. То же — и с комплексом вины… Но Васька с его невероятной цельностью, с его максимализмом, с его поразительной, почти детской наивностью — Васька ничего этого, кажется, знать не знал и ничего такого не подозревал! Он лелеял совсем другую картину: десять лет назад его насильственным образом оторвали от верных друзей, все это время он был далеко, но они-то, они-то были все вместе, и вот теперь он мог наконец с ними воссоединиться. Всерьез в это верил? Совсем ничего не понимал? Кто его знает… трудно сказать. Всю жизнь было у него это замечательное свойство — смотреть с высоты птичьего полета, игнорируя детали.
В общем, приехали. Васька горел желанием встретиться, и непременно на даче. Они, к Мирелкиному ужасу, вселились туда чуть ли не на второй день после приезда. Накануне назначенной встречи Вася выступал по телевизору. Они с Мирелой тогда вообще были нарасхват: Васина биография производила впечатление, да и больные вопросы советской истории вдруг резко всех заинтересовали.
Погода все дни была ничего, но как раз в ту субботу с утра резко похолодало и зарядил дождь, сперва мелкий, но к вечеру разошедшийся как следует. Илья тогда уже приобрел вымечтанную «пятерочку». На ней и поехали, Илья — за рулем.
Всю дорогу ругались без остановки. Теперь уж не вспомнить из-за чего. Скорее всего, вообще без причины. Просто ехать было трудно, дождь заливал ветровое стекло, дороги толком не видно, пару раз они проскакивали нужные повороты. Илья нервничал, злился, ругал Ваську за глупую идею, Катю — за то, что не сказала вовремя, где свернуть. Катя, вообще-то умевшая гасить эти вспышки, почему-то начала огрызаться в ответ. Что-то тревожило ее с самого утра, а что — не поймешь, она сама толком не знала. Как-то плохо она себе представляла предстоящую встречу — может, в этом было дело? С другой стороны, с Ильей к этому моменту вообще шло вразнос. Трещали и лопались непрочные связи. Потому что замуж выходят не для того… ну и так далее.
Наконец добрались. Какие-то машины уже стояли под забором. Кажется, они приехали последними. Вылезли наружу и побежали к дому, поминутно поскальзываясь на узкой дорожке между останками флоксов. Васька с Мирелой услышали машину и выскочили на крыльцо. За ними — все остальные, успевшие принять по рюмочке и оттого слегка размякшие. Как там было в начале — неизвестно, но к этому моменту никакой неловкости вроде бы не ощущалось, сплошная суматоха и восторг узнавания. Васька, если присмотреться, в общем, совершенно такой же. «Князь Гвидон», как называли его университетские гардеробщицы. По нему, кстати, тоже много народа с ума сходило, в своем роде не хуже Мирелки, только ему, в отличие от нее, было на это плевать. Ему вообще было плевать на многое, на что вообще-то должно быть не наплевать. Что-то такое в нем всегда было… Не то чтобы Рахметов, но и не без того. Катя почти не сомневалась, что именно
