Наследники - Олег Юрьевич Рой
– Вы думаете, я истеричка?
– Ну что вы! Вам сейчас трудно.
– Знаете, как страшно, когда ты вдруг одна? И спросить некого! Но я смогу, я правда смогу!
– Конечно, вы сможете.
– А вы спрашивайте, что нужно.
– Родственники у Нины Игоревны есть?
Лара пожала плечами.
– Сестра вроде бы. Но далеко где-то. В Красноярске, кажется. Или в Краснодаре? Может, и не родная, а двоюродная или троюродная. Или не сестра, а тетка… или наоборот, племянница… А может, я перепутала, может, и нет у нее никого. Мама говорила, а я не прислушивалась… – она опять шмыгнула носом.
Арина покосилась на рулон над раковиной. Но девушка не заплакала. Вот и молодец.
– Еще друзья, знакомые были? Мне нужно поговорить с теми, кто ее хорошо знал. Может, навещал ее кто-то? С работы, быть может? Из театра. Вы не видели?
– Я не знаю. Из театра? Ну… парень этот заходил недавно.
– В каком смысле – этот? Вы его знаете?
– Да этот, по телевизору которого показывали. Скандал там какой-то с его отцом, что ли.
Вот так так! А еще говорят, что совпадений не бывает, подумала Арина. Впрочем, совпадение – это самоубийство театральной костюмерши во время театрального же скандала. А то, что Марат к ней заходил – в этом как раз ничего необыкновенного нет. Зато теперь появился лишний повод и с Маратом, и с прочей театральной публикой побеседовать. Про могилу-то ограбленную как спрашивать? Это, случайно, не вы гроб выкопали? Или, может, вы? А где вы изволили быть… кстати, когда? Не факт, что могилу раскапывали накануне эксгумации, даже скорее всего нет. И на какие дни – точнее, ночи – потенциальным гробокопателям требуется алиби? А в расспросах о костюмерше что-то, может, и проявится.
– Марат Гусев? – подсказала она.
– Да, точно, я забыла, – равнодушно кивнула Лара и вдруг спросила: – Ее разрежут, да?
– В случае насильственной смерти вскрытие обязательно.
– К-как – насильственной? – девушка как будто испугалась. – Разве она… не сама?
– Сама – это от инфаркта или там от старости. Да и то по-разному бывает. А Нине Игоревне лет-то было немного. Может, она болела тяжело?
– Вроде нет. Я… не знаю просто.
Кто бы сомневался. Арина и не ожидала, что девушка расскажет что-то про соседкино здоровье, поэтому просто закончила объяснение:
– Самоубийство же – смерть, безусловно, насильственная. И необходимо все проверить. Так полагается. В уголовном кодексе даже статья есть о доведении до самоубийства, – Арина не стала добавлять, что привлекают по этой статье крайне редко, ибо доказать состав почти невозможно.
– Д-да, простите, – Лара кивнула. – Я понимаю… наверное. Только страшно. Как будто… Не знаю… Страшно.
– Может быть, вам попросить кого-то у вас пожить? Подругу какую-нибудь? Друга? Или самой к кому-нибудь… пожить… ненадолго.
– Нет! – почти яростно воскликнула Лара. – Я никуда отсюда не уйду! Это мой дом!
– Конечно, это ваш дом. Я имела в виду – временно. Пока вы не успокоитесь, – мягко пояснила Арина, понимая, что раз Лара как-то пережила первое, самое тяжелое время после смерти родителей, значит, сейчас бежать из дома, где все о них напоминает, не станет. Друзья? То ли есть они, то ли нет. Бойфренда, судя по всему, не имеется. Но как-то – справилась, квартиру в чистоте поддерживает, учебу не запускает, про зачет упоминала. А соседка – что соседка? Страшно, конечно, но они ведь не были так уж близки.
От мелодичной трели дверного звонка Лара вздрогнула:
– Кто это? Я никого… – она растерянно поглядела на Арину.
– Не бойтесь. Я же здесь. Это, должно быть, за мной. Открывайте.
На пороге действительно стоял Мишкин:
– Арина Марковна, тебе долго еще? Я бы пока заправиться съездил.
– Уже все, иду. Лара, а вы все-таки подумайте, стоит ли вам сейчас одной оставаться.
Но та упрямо мотнула головой.
– Что это? Зачем? – она заметила ленту с печатями на соседской двери.
– Так положено, Лара, – повторила Арина универсальную формулу. – Если что-то вспомните, позвоните, – она протянула девушке визитку. – И, может, от вашей мамы остались какие-то, не знаю, записные книжки. Если бы вы смогли посмотреть – может, у Нины Игоревны родственники обнаружатся.
– Да, я посмотрю, – механически согласилась девушка, взглянула на Арину совершенно пустыми глазами и снова уставилась на соседскую дверь.
– Чего это она так переживает? – спросил вдруг Стас, когда они уселись в машину. – Прямо лица на ней нет, то краснеет, то бледнеет, то чуть не в слезы. Неужто дружила с соседкой? Вроде не по возрасту…
– С ней мама ее дружила. А мать с отцом недавно погибли. Вот девчонка и в нервах.
– Вон оно как… Тебя в контору забросить или домой сразу?
Прикусив губу, Арина помотала головой.
– А, понятно, – вздохнул Стас, но спрашивать ни о чем не стал. И минут через двадцать припарковался в знакомом тупичке за непонятного назначения одноэтажным кирпичным «сараем», единственная – железная! – дверь которого была украшена ржавой табличкой с черепом и молнией, а противоположная стена – разноцветным граффити с щенками, ромашками и почему-то взлетающей ракетой. Из окошка ракеты улыбался еще один щенок.
– Подождать тебя?
– Доберусь, – помотала головой Арина. – Спасибо, Стас.
– Ну… давай, – неуверенно и почти виновато улыбнулся тот.
* * *
Между стеной с ромашками и секцией больничного забора оставался небольшой прогал. Арина привычно в него протиснулась, привычно дернула плечами, словно отгоняя страх – тоже привычный, чтоб его! Ничего, ничего не было пугающего в скучном сером здании. Восемь этажей, просторные окна, то темные, то затянутые белым. Но все – чистые. Верхние, в которых сейчас отражалось закатное солнце, переливались, как жидкое золото. Красиво. Но страх накатывал тяжелой душной волной, сжимал горло, царапал глаза. Каждый раз. Два месяца и семь дней. Завтра будет два месяца и восемь дней. Нет! Так думать нельзя! Никаких двух месяцев, только сегодня! И если сосредоточиться, что все это – лишь сегодня, тогда завтра будет не так!
Наизусть знакомые лестницы и коридоры – как будто видишь их впервые. Синие бахилы в боковом кармане кожаного рюкзачка. Там же пакет с туго свернутым белым халатом. Из-за этого халата настрой «все это только сегодня» рассыпался, разлетался острыми горячими осколками, пальцы становились ледяными сосульками, а в горле опять принимался ворочаться колючий шерстяной комок.
Тихо. Тихо. Халат ничего не значит. Сегодня – это только сегодня.
Илья Зиновьевич, пробежавший мимо нее по коридору – маленький, худенький, носатый и совершенно седой, он
