Наталия Левитина - Опасные удовольствия
– Не нравится, – отрезала женщина. – Пройдемте в комнату.
Комната свидетельствовала о том, что ее хозяйка заражена «синдромом Плюшкина» – неспособностью расставаться с ненужными вещами. Стопки пожелтевших газет подпирали потолок, банки из-под колы служили вазочками для истлевших роз, громоздились всевозможные коробки и коробочки… К радости Андрея, Лидия Павловна и свои впечатления собирала и хранила в памяти так же бережно, как оторванные пуговицы и журналы семьдесят шестого года.
Талантливой кистью, сочной палитрой, жирными мазками нарисовала Лидия Павловна портрет Вероники Соболевой, своей соседки, попирая время от времени (в угоду истине) старый принцип «о мертвых ничего, кроме хорошего». Андрей, который видел эту красивую двадцатипятилетнюю девушку уже зеленовато-ледяной, как фисташковое мороженое, к концу повествования трепетал от возбуждения. Благодаря несомненной литературной одаренности Лидии Павловны Вероника – роковая соблазнительница, черная пантера, готовая к прыжку, зеленоглазая пожирательница мужчин, коварная искусительница, неистовая богиня Эроса с манерами утонченной леди – зримо витала в воздухе, обнимала сыщика невесомыми жаркими руками и дышала ему в лицо горячо и страстно.
Андрей вытер пот со лба, поправил на бедрах цветастый платок, тряхнул монистами и, профессиональная гадалка, раскинул перед собеседницей карточный пасьянс – фотографии девушек. Его коллекция впечатляла разнообразием – брюнетки, блондинки, Афродиты и откровенные дикобразы, а из правого верхнего угла серьезно и грустно смотрела бубновая дама – Алена Дмитриева.
– Да, кажется, она здесь была первого октября, – сказала Лидия Павловна, постукивая пальцем по Алениной переносице.
– Кажется?
Лидия Павловна пригляделась:
– Ну, живьем она гораздо привлекательней. Должно быть, нефотогенична. Я еще подумала: где же прядки?
– Прядки? – озадаченно уточнил Андрей.
– Да, прядки. Сейчас девушки если носят волосы на прямой пробор, то по бокам у них болтаются такие аккуратные, прилизанные прядки, обрамляющие лоб. А у этой девушки была элементарная коса.
– А не помните время? – вкрадчиво, с замиранием спросил Андрей.
– Конечно помню, – спокойно ответила дама. – В десять ноль три утра.
– Поразительная точность! Почему? – удивился сыщик, не веря такой удаче.
Лидия Павловна улыбнулась, и Андрей улыбнулся тоже, потому что услышал фразу, прозвучавшую в голове визави, но не произнесенную вслух: «Элементарно, Ватсон!»
– Я вынесла мусор, и мусорный грузовик сразу же отъехал. Значит, было ровно десять – машина приезжает каждый вторник-четверг-субботу и стоит с половины десятого до десяти. Сегодня четверг, подождите немного, и вы сможете сами убедиться в пунктуальности водителя. Я поднялась к себе – две минуты, подошла к окну – одна минута – и увидела эту девушку. – Получается десять часов три минуты.
– Гениально!
– Но если вы спросите меня, слышала ли я выстрел, здесь я помочь не в состоянии. Меня об этом уже несколько раз спрашивали. Увы! Мальчик из квартиры слева – у нас общая стена, общие электрические розетки, короче, общая жизнь – заядлый меломан. У Васи, как всегда, орала музыка, и мне приходилось подпевать, конечно.
– И что вы пели в тот момент?
– Что-то пела. Ну, Андрей, вы хотите от меня невозможного!
– Верю в ваши силы. – Да… Я увидела эту девушку, такую несчастную, бледную… Но, знаете, какую-то очень решительную. – И подумала, что ее зовут Оля. Точно, я подумала, что ее зовут Оля. Почему? Странно. Накрапывал дождик. – Да, дождик моросил, а она была без зонта. И словно плакала, но это был дождь, а не слезы… Вспомнила! Я пела: «Оле-оле, это только слезы! Оле-оле, их никак нельзя понять!» А как ее зовут на самом деле?
– Алена.
– Вот уж не подумала, что такая скромная, интеллигентная девушка сможет выстрелить в человека. Хотя… Она выглядела очень расстроенной…
На этом беседа, более плодотворная, нежели вчерашний обоюдоизматывающий разговор с Ириной, закончилась.
Андрей с секундомером в руке наблюдал приезд передвижной мусорки – и действительно, машина простояла во дворе ровно полчаса – с девяти тридцати до десяти.
Бар «Моника», в котором сидел мрачный Вячеслав Матвеевич, неторопливо поглощая легкий коктейль и пристально изучая сводки с фондовых бирж в немецкой газете «Ман унд Гельд», был чрезвычайно дорогим заведением – это отпугивало от него случайные малоденежные, но шумные компании. А внешняя неброскость и аскетичность обстановки ограждали от удалых и громогласных купцов, способных оплатить здесь счет, но не способных оценить уровень полета. В результате «Монику» посещала очень обеспеченная и очень сдержанная публика, типа президента «Ойлэкспорт интернешнл». Бар славился в кругу знатоков тишиной, изысканной картой вин и высокограмотным сомелье.
Виола Батурская возникла в дверях «Моники» неожиданно для Вячеслава Матвеевича. Хотя он сам пригласил ее на свидание и ждал уже целый час, но, как всегда, появление Виолы заставило сердце Куницына биться быстрее, а газетная простыня, испещренная мелкими цифрами и исчерченная графиками, дрогнула в его руках.
Вячеслав Матвеевич три минуты поработал Штирлицем – он поедал глазами чудесное светлое лицо Виолы, так, как это делал штандартенфюрер CC на безмолвной встрече с женой в ресторанчике «Элефант», – прежде чем привлек к себе внимание.
Виола увидела Куницына и улыбнулась – радостно и скорбно одновременно. Вячеслав Матвеевич перебазировался со своим коктейлем за ее столик.
– О, как это я тебя не заметила, Слава? Извини, я опоздала, – удрученно покачала головой Виола. – Колесо спустило.
– И ты сама его меняла?
– Конечно не сама. Представь меня с домкратом.
– Не представляю.
Вячеслав Матвеевич взял нежную руку Виолы и, потеснив губами прозрачный шифоновый рукав, поцеловал запястье.
– Просто остановила автомобиль и три минуты взирала на проколотое колесо в беспомощной растерянности.
– И скольких пламенных идальго поработила твоя несовместимость с домкратом и гаечным ключом?
– Четыре типа сразу вызвались помочь. Среди прочих – советник французского посольства.
– Ему ты и доверила колесо?
– Нет, я выбрала двадцатилетнего зеленоглазого юношу, а советнику и двум другим неудачникам пришлось со вздохами удалиться, и…
– И?
– Слава… Глеб мертв!
Вячеслав Матвеевич вернул Виоле ее руку, которую он трепетно удерживал в своей ладони на протяжении всего диалога, и хмуро уставился в пустой бокал. Глеб мертв, и осознание этого жуткого факта являлось трагическим фоном их якобы непринужденной беседы.
– Что теперь? Как? – тревожно говорила Виола, заглядывая в потемневшие глаза Куницына. – Так внезапно… Мне позвонили… И ведь… Официально я все еще была женой Глеба… До его смерти… Теперь похороны… Я не знаю, не знаю, как это устраивать!
Панический блеск в глазах собеседницы и угроза надвигающейся женской истерики не испугали мужественного президента «Ойлэкспорта». Перед лицом грядущих похорон Виола была так же беспомощна, как и в случае с проколотой шиной, и жаждала покровительства. Вячеслав Матвеевич был готов выступить в роли защитника и утешителя.
– Не думай ни о чем, не волнуйся. Я обо всем позабочусь. Ты официально все еще была женой Глеба, хотя вы и не жили вместе. А я – официально – все еще его верный друг.
– Почему «официально», Слава? – удивилась Виола. – Ты действительно его единственный и настоящий друг.
– Да, – кивнул Куницын с горькой усмешкой. – И теперь таковым останусь навсегда. Из-за смерти Глеба. Чтобы сохранить дружбу, одному из нас нужно было умереть.
– Я тебя не понимаю. Ты говоришь загадками, – вздохнула Виола. Ее душевные силы были подорваны осмыслением предстоящих жизненных изменений, и вникать в переживания Куницына она не могла.
Несчастная вдова банкира достала из сумки зеркальце и придирчиво осмотрела лицо. Несмотря на расстроенные чувства, все ингредиенты внешности и макияжа оставались безупречными и в полной боевой готовности. Виола удовлетворенно захлопнула косметичку и поймала влюбленно-изучающий взгляд Куницына.
– Значит, ты все берешь на себя, Слава?
– Да. Беру.
– И мне ни о чем не волноваться?
– Да. Ни о чем.
– С тобой всегда так спокойно и надежно. Твои чувства ко мне еще не… не девальвировались? – улыбнулась Виола, взяв в руки «Ман унд Гельд». – О, какая скучная газета, сплошные цифры, цифры, цифры. И как ты ее читаешь? К тому же на немецком?
– Приходится.
– И Глеб тоже постоянно читал нечто подобное.
– Я знаю, что он читал.
– Да, Славочка, последнее время ты видел его чаще, чем я. И наши встречи, надо признать, не приносили радости ни мне, ни ему. Бог мой, Слава, буквально пару дней назад я так сильно разозлилась на Глеба, что нашла его рубашку и изрезала ее щипчиками для ногтей. Было непросто.
