Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт
– А как зовут… – начинаю я вопрос, но Эрих опять звенит ложечкой по бокалу. Все умолкают. Я тоже.
– Предлагаю поднять бокалы за успех вашей выставки, дамы и господа! – с энтузиазмом восклицает управляющий.
Всеобщее оживление. Если ты настоящий художник, за такой тост не выпить нельзя. Присутствующие торопливо разливают замковое вино по бокалам. Мне, плешивому Кельвину и Селине любезно наливает Эдик. Я поздравляю себя с тем, что уселся далеко от Эриха. С такого расстояния лекция про винографолию после четвёртого бокала мне не грозит.
– Ну, поехали! – говорит Эдик по-русски, чокается с теми до кого может дотянуться и одним мощным глотком осушает бокал.
– Прозт! – остальные маленькими глоточками смакуют редкое вино. Я тоже не спешу побыстрее нажраться. Неторопливо ублажаю свой организм виноградным нектаром. Один Бахман скучает с кока-колой.
– Однако какой изысканный букет! Такого сказочного вина нет даже в винной конторе Гадельмана, – уважительно произносит Эдик, разглядывая этикетку на бутылке. Похоже, что он знаток алкогольных напитков.
После первого бокала довольно прохладная атмосфера застолья становится теплее. Даже недружелюбный Кельвин слегка оживает и саркастично скрипит, сверля нас с Эдиком светло-голубыми глазками:
– А вот мне кажется, что идти в Замок со своими картинами, всё равно, что в крематорий со своими дровами. Здесь и так есть замечательная картинная галерея, не так ли?
Я пожимаю плечами. Эдик не слушает плешивого консультанта. Он протягивает мне вновь наполненный бокал.
– Как говорят у нас на стройке: «Между первой и второй наливай ещё одну!» Кельвин, Селина! Присоединяйтесь.
Кельвин отрицательно качает головой. Селина отвечает Эдику фальшивой улыбкой, но свой бокал подставляет. А по мне так лучше на лицах фальшивые улыбки, чем искренняя ненависть. Баклажан со своей стороны тоже не прочь выпить. Эдик наливает и ей.
«Поехали! – Прозт!»
Вкушаем.
Селина с проснувшейся симпатией смотрит на меня заблестевшими глазами.
– Вы не поляк, Вадим? В вашем немецком слышен польский акцент.
– Нет, я из России.
– О, настоящий русский! – громко удивляется Баклажан. Она с недоумением разглядывает меня. Видимо русского она представляет себе этаким бородатым мужиком, в кумачовой рубахе, в каку пьяного, с балалайкой в волосатых лапищах и ручным медведем на плече.
– А чем вы занимаетесь? – спрашивает Селина. Вино развязало ей язык.
– Пишу детективы, – неохотно признаюсь я. Не люблю говорить о своей работе.
– Как интересно! – хлопает в ладоши Баклажан и невзначай прижимается ко мне плечом. Даже через пиджак чувствую, какое оно горячее.
– Значит, вы писатель детективов? – продолжает пытать меня Селина. – А что вы делаете в замке?
– Это страшный секрет, Селина, но тебе я скажу. В замке Вадим собирает материал для нового детектива, – Эдик заговорщицки подмигивает любопытной польке. Он уже снова налил нам вина. Ужинающие разбились на группы и болтают между собой. В столовой стоит ровный гул, как в пчелином улье.
– Вы здесь ничего не найдете, – бурчит плешивый консультант. – В этом замке нет пищи для автора криминальных историй и никаких преступных деяний произойти не может, не так ли?
– Ну и слава богу, – замечает Селина.
– Давайте лучше выпьем, – предлагает Эдик.
Пьём.
«Поехали! – Прозт!»
Кельвин синхронно нашим глоткам дёргает кадыком, с завистью смотря, как мы осушаем бокалы, но для него хороший понт дороже денег. Отказался так отказался. Не так ли?
Лысый толстяк расправился с целой горой голубцов на своей тарелке и с маслянистой улыбкой придвигается ближе к соседке – Баклажан. Африканка демонстративно отодвигается от толстяка и снова прижимается к моему плечу. От Иды разит потом вперемежку с духами, зато она призывно мне улыбается фиолетовым ртом.
– Кто этот боров? – интересуюсь я у Эдика, тщетно стараясь найти для себя свободное местечко. Но не зря говорят, что Европа тесная.
– Албанец из Косово. Живёт в общежитии для беженцев, в азюльхайме. Мы зовём его Кокос. Мне он не нравится – скользкий какой-то, как гололёд.
– Этот Кокос тоже художник? – с сомнением спрашиваю я.
– Как вам сказать. И да, и нет. За год он накокосил несколько балканских пейзажей. Сами видите, от вдохновения даже волосы выпали. Значит, художник. Вообще-то мы тут все любители.
– И Бахман?
Эдик слегка обижается за своего учителя.
– Ну что вы! Доктор Бахман настоящий художник. Мастер. Некоторые его работы выставлены в галереях Берлина, Мюнхена, Кельна.
– А его дочь?
– Мари? Она, конечно, не ровня Кокосу, Баклажану или мне, но больших успехов пока не достигла. Ей некогда заниматься рисованием. Она сохнет по Харди, а дурачок Никс сохнет по Мари.
– Откуда такая осведомлённость?
Эдик хихикает.
– Старушка-нашепташка нашептала.
Пока Эдик сплетничает, толстый Кокос начинает что-то бубнить Баклажану на ухо. Африканка кривит толстые губы.
– А кто те люди? – киваю я на азиата, южанина и крашеную блонди. Кстати, блондинку я узнал. Она сидит на кассе в самом большом продуктовом магазине Нашего Городка, в «Кауфланде». Между прочим, там в фирменном платьице блонди казалась моложе.
Эдик уже под хорошим градусом, но наливает ещё по одному бокалу. На этот раз к нам присоединяются и Кельвин с Кокосом. Нашего полку прибыло.
«Поехали! – Прозт!»
Промокнув бумажной салфеткой губы, Эдик продолжает:
– Кореец – это Круглый Ын. Он работает на шроте и всегда молчит.
Кто не знает: шрот – это что-то вроде городской свалки. У меня там есть знакомый – бывший югославский полковник Бажу. Впрочем, это уже совсем другая история.
– Круглый Ын рисует только какие-то значки, – вставляет Баклажан, отмахиваясь от надоедливого Кокоса.
– Это не значки, а китайские иероглифы, – поправляет Селина. – Он пишет их на рисовой бумаге. Получается очень красиво. Мой Мирко тоже рисует похожие каракули.
Федя сердито смотрит на женщин. Вечно эти трещотки влезают в мужской разговор! Затем заканчивает свой обзор:
– Напротив Круглого Ына сидит итальянец Стефано Почемутто. Правда, прикольная фамилия? Все называют его на немецкий манер Штефаном. Он живёт в Байроне уже лет двадцать, работает поваром в пиццерии.
– Я видел эту блондинку в «Кауфланде» – говорю я, принимая от Эдика очередной бокал с вином. Уже не помню, который по счёту.
– Точно. Урсула там работает. Её один раз увидишь – никогда не забудешь. Видите, какая она крутая?
Эдик понижает голос:
– Я слышал от одного знакомого, что Урсулу в детстве изнасиловал какой-то педофил, поэтому она не любит мужчин. Только больше никому об этом.
Я понимающе прикладываю палец к губам. Могила!
– Вообще-то Урсула нормальная баба, – заплетающимся языком признаётся Эдик. – Только немного нервная. Любой стал бы нервным после изнасилования педофилом. Как-то Урсула поссорилась в автобусе с контролёрами. Слово за слово и те вызвали полицию. Ну, сами знаете, как это у нас бывает. Приехали два полицая, стали на остановке выводить Урсулу из автобуса, но вывели её из себя. Она же нервная. Взяла и набросилась на полицаев. Полицаи закрылись от неё в машине, видят дело плохо – вызвали подкрепление. Приехал целый автофургон полицаев в касках и бронежилетах. Тут фортуна Урсуле изменила. Полицаи всей толпой отдубасили дубинками нашу Урсулу – думали, что мужик. Потом посмотрели её удостоверение личности, а имя-то Урсула!
Эдик хихикает. Я тоже. Мы оба сильно пьяные. Глядя на нас, начинает хихикать и Баклажан, хоть и не понимает ни слова по-русски. Селина и Кокос тоже подхватывают наше веселье. Даже плешивый Кельвин и тот непроизвольно дернул одной стороной брюзгливого рта.
– Сейчас спою! – решительно объявляет Эдик.
– Давай лучше выпьем, – выдвигаю я альтернативу.
– Давай выпьем, друг! – соглашается Эдик. – Сейчас добьем пузырь и ляжем спать.
Теперь вино разливаю я. Мой новый друг не в форме и может пролить драгоценную влагу мимо бокалов. К нам с Эдиком опять присоединяются остальные участники нашей тёплой компании: Кельвин, Селина, Баклажан и Кокос. Никого не забыл? Хотя мне простительно – я же после инсульта.
«Поехали! – Прозт!»
Выпив, Эдик решает отдохнуть, кладёт отяжелевшую от голубцов голову на руки и тут же начинает похрапывать. Сексуально озабоченный Кокос снова нашёптывает сальности Баклажан, утопив свои глаза в глубоком вырезе её балахона. Там есть на что посмотреть. Селина курит. Так я и знал! Кельвин тупо уставился на пустой бокал. Наверное, придумывает, как выгнать всех женщин на женскую половину страны. Оглядываю остальное застолье. Видно плохо. Камин и догорающие свечи дают мало света. Тьма стирает очертания предметов. Всё же разглядел, что Понтип скинула сандали, села на стул по-восточному и стала немного повыше. Эрих горячо о чем-то спорит с сосущим трубку Бахманом, приводя доводы из винографолии. Мари, накручивая на палец локон, внимательно слушает разговор Харди и Никса. Я тоже прислушиваюсь.
