Алекс Норк - Ноль часов по московскому времени. Новелла III
— М-м, значит, поездом.
— На машине, сказал.
— На машине? Леша!
— Чего ты?
— Два миллиона в пачках — это же приличного объема вещевая сумка. Как ее через границу поездом везти? Наши или украинские таможенники запросто могут попросить: «Откройте, пожалуйста».
— Да больно им надо. Хотя… ну, ты прав, рисковать так деньгами глупо.
— И свободой.
— Слушай, Жуковка ведь — киевское как раз направление. Он мог заехать, так? А потом в Киев. Сумку, правильно, как нечего делать — под сидение спрятать. А наши ребята тут говорили — пятьдесят долларов всего сунуть, как миленького на ту сторону без очереди пропустят, а хохлам еще пятьдесят — и «милости просим». Пулей пролетишь, без всякого досмотра.
Про такой пограничный фортель я тоже слышал.
Но волновал самый главный вопрос:
— Сейф, Леша, как шифр он мог знать?
— Н-да… или кто-то другой.
Дело это вызывает у меня раздражение, что совсем не способствует думать.
Выражение Лешиного лица вдруг продемонстрировало «идею»:
— Дим, а если он деньги в сейф просто не положил?
— То есть?
— Ну так, бросил куда-то сумку, настроенье приподнятое, подозрений никаких не испытывал, стал вместе с гостем закуски из холодильника таскать…
— Мысль интересная.
Впрочем, возражение быстро явилось:
— Тогда надо предполагать, что гость, кто именно — неважно, заранее предвидел такую неаккуратность?
Что-то еще попросилось сказать, неосознанное…
А теперь, да, осознанное:
— Вот какой тогда вариант просится. Этот «гость» не планировал совершать преступление. Вообще не планировал, понимаешь?
— Не очень.
— Экспромт. Деньги, как ты предполагаешь, оказались вдруг доступными, но само по себе оно не сыграло бы роли. Сыграло то, что хозяин вдруг почувствовал себя плохо и умер — нет пульса, нет дыхания, всё, короче, ему стало понятно.
— Гениально, с этим и надо к Мокову завтра идти!
— Идти-то можно. Только слишком декоративный получается вариант, это, во-первых.
— В чем декоративный?
— Вот в подобном стечении обстоятельств. Во-вторых, кто именно прихватил деньги и как их искать, всё равно непонятно. Обрати внимание еще на такую деталь: на сделке все четверо были вместе, а потом странно разбежались — каждый оказался сам по себе и про остальных ничего не знает.
Алексей что-то ответил, но слова не дошли, включилась внутренняя картинка — я опять иду по Кузнецкому.
Почему вдруг туда вернулся?
Снежинки в воздухе блестят от света фонарей и ярких витрин — здесь всё уже схвачено богатыми фирмами, нашими-ненашими — не поймешь, и деньги у некоторых людей должны быть какие-то бешенные, чтобы покупать в этих бутиках или, вот, в ювелирном…
— Дим, ты слушаешь? Еще одна деталь, про которую я не успел рассказать.
— Подожди. У этой дамы ведь есть драгоценности.
— Причем здесь… наверное, есть.
— У них сейчас принято друг перед другом фарс наводить — значит, обязательно есть.
— И что?
— А где она могла их хранить, просто в тумбочке? Ценный портсигар хранился в сейфе, а драгоценности в открытом, так сказать, доступе? Наверняка и уборщица приходящая есть — чего там, слямзила, и в Молдавию, какую-нибудь.
— Слушай, ты прямо в яблочко!
— Компаньон, я тебе говорил, тоже напирает, что не могла она не знать шифра.
— Вот по поводу него я и хотел: бухгалтер сказал, как бы так между прочим, что Георгий человек умный, разносторонний и в молодые годы в студенческом театре МГУ играл, даже заграницу на гастроли с ним ездил.
— Подставляет.
— А с другой стороны, артистический талант — не пустяк, нам развешивать с ним уши нельзя.
— Нельзя, согласен. Только вот выкладывать Мокову подозрения на вдову надо очень осторожно. Не говоря уже о том, что деньги она могла и не брать: открыла, посмотрела — их нет, а чтобы не навлекать на себя подозрений, заявляет теперь — шифр сейфа не знала. Опять же, какой ей резон — чтобы прикарманить шестьсот тысяч чужих денег? Вряд ли это такая уж значимая для нее сумма.
— Кроме одного случая.
— Какого?
— Сын — химик, ты сказал. И что она хотела слинять из России, а муж не хотел.
— Да.
— А если они решили его ядом грохнуть?.. Только где гарантия, что убийство не обнаружиться — тогда, значит, надо, заранее, разыграть историю с чужим в доме. Что ты улыбаешься, тут кардинальное расхождение жизненных планов.
— Всё правильно говоришь. Я как раз про это расхождение и подумал, и перед твоим приездом позвонил в лабораторию, чтобы забрали из той клиники пробы крови для анализов тут у нас. Завтра оформим заявку у Мокова.
— Ну, ты вообще… может, тебе и помощник уже не нужен?
— Нужен-нужен. Давай лучше о следственных действиях. Надо проверять и ее, и сына — на самом деле они были там, где говорят? У сына свидетель девчонка, обратил внимание, как он ее нам навязывал?
— Конечно, адрес подсовывал, телефон. Потрясти надо девчонку.
— С ней разберемся. А вот как выйти на визажиста, не указывая впрямую, что мы эту Аллу подозреваем?
Оба мы подумали-подумали…
И посмотрели друг на друга без особой веселости.
Алексей взял бутылку — долить ликер, но застыл с ней, глядя мимо меня.
— Опять идея пришла?
— Просто, Дим! Завтра звоним жене юриста, уточняем по поводу отъезда мужа и заодно спрашиваем, не знает ли она про Аллиного визажиста. Если не знает, звоним жене бухгалтера — быть такого не может, чтобы из двух знакомых баб хотя бы одна не знала — они же наверняка общаются. — И угадав, поспешил избавить меня от сомнений: — Мужьям скажут, а ей — нет, им всем сейчас выгодно, чтобы на других больше подозрений падали.
— А ты говоришь — мне помощник не нужен. Давай, за твое здоровье.
Мы допили вкусный ликер, стали уже собираться на выход, однако еще одна мысль пришла в голову — теперь в мою.
— А чего до завтра тянуть, сейчас и позвоним.
И тут же еще одна:
— Только попробую я сначала узнать у Георгия.
…Во истину — не откладывай на завтра, что можешь сделать сегодня.
И за это, иногда, справедливо следует вознаграждение.
— Он, что, адрес визажиста продиктовал?
— Да, забери. Завтра с утра дуй туда, а к Мокову я один схожу.
— Рассказывай дальше — чего кивал так многозначительно?
— Дальше он сообщил, что завтра похороны, что вот сейчас должен ехать встречать сестру покойного из Одессы. Смекаешь?
— И тут ты спросил про завещание.
— Оказывается, не составлял он его никогда. Георгий говорит — суеверный страх испытывал, дескать, накличет смерть.
— То есть четвертая часть сестре? Дим, это ж меняет композицию — шестьсот тысяч компаньона плюс полмиллиона сестры.
— Да, сумма уже увесистая.
— Плюс заграница, не забывай. Дальше про встречу эту, кого Георгий у себя вечером ждал? И сразу при встрече ты почему не спросил?
— Подождать решил — станет сам его нам навязывать или не станет.
— Правильно. А сейчас он что ответил?
— Странно ответил: доставлять хлопоты этому человеку не хочет и не будет.
— Ха, «а был ли мальчик»?
— Полагаешь, про встречу он просто выдумал?
— А по-твоему?
— Приходит в голову только замужняя женщина.
— Ну и что?
— Во-первых, какие-то наши с ней действия по дознанию могут дойти до мужа. Во-вторых, не очень, знаешь, по-джентельменски подставлять ее под допрос на интимные темы.
Алексей поморщился, не вполне принимая мое объяснение:
— Интимную подругу как раз нетрудно подговорить дать нужные показания и никакой муж не узнает. Наоборот получается: компаньон хватанул деньги экспромтом, а времени кого-то надежного подговорить на ложное для себя алиби не было.
— И бухгалтер под эту схему подходит — жена не серьезный свидетель.
— Верно, бухгалтер тоже подходит. А юрист не подходит — он жене заранее записку оставил.
— А может, не заранее, и ни в какой Киев не собирался. Что за консультации такие прямо на новый год?
— Дим, а если он вообще не вернется?
— Был бы выход.
— Для кого?
— Для нас с тобой.
Девятый час вечера.
Москва не угомонилась, продолжает сновать, и мне захотелось побыть в городе: пройтись пешком до Красной площади, потом через Москворецкие мосты, а за ними близко уже родные пенаты.
Отец с братом теперь так хорошо зарабатывают, что не надо, как в прежние годы, бегать по магазинам и считать деньги, ограничиваясь в покупках, — а такие процедуры всегда взваливались на меня.
Встречать новый год решено в ресторане.
Только временами прихватывает стыд от собственного благополучия, когда многие миллионы людей оказались совсем в нищете, и признаки к улучшению совсем не просматриваются.
Я еще не знаю, каким страшным окажется новый год: с дальнейшим обнищанием, разгромом промышленности, разворовыванием страны на всех государственных уровнях, стрельбой из танков по парламенту в октябре, массовыми расстрелами людей, вставших на его защиту, — все они «пропадут без вести», а крематорские печи станут выпускать дым двадцать четыре часа двое суток подряд. Но пострадает только небольшая часть москвичей, так что остальные быстро забудут, а добрые люди в провинциях почти в один голос скажут: «Пусть бы они там в Москве все друг друга перебили».
