Эда Макбейн - Белая леди
Она поставила стакан на столик между шезлонгами и снова встала со всей балетной грацией. Мэттью последовал за ней через раздвижные двери, которые вели в дом. Они вели в гостиную, которая была выдержана в холодных белых и голубых тонах; отличная картина Сида Соломона висела на белой стене над камином, разбросанные повсюду цветные подушки смягчали белый плиточный пол, огромная скульптура Джона Шамберлена стояла против стены, окна на которой выходили на залив. Солнце уже опустилось довольно низко над горизонтом. Скульптура была едва видна.
— Я все еще мокрая, я сейчас вернусь. Приготовьте себе напиток сами, бар здесь.
Он не стал готовить себе выпивку. Он сидел в прохладной безмятежно красивой гостиной и следил, как солнце опускается все ниже и уходит в воду. Небо приобретало краски и формы с картины Соломона, хотя на той картине, которая висела над камином, краски были кобальтово-синие и ярко-зеленые. Небо быстро менялось, яркие красные и оранжевые краски, которые были на нем только что, стали красновато-фиолетовыми, затем сиреневыми. На горизонте осталась только узенькая цветная полоска. Гостиная погрузилась в темноту.
Позади него зажегся свет.
Он повернулся.
Мария купалась в красках заката, цвет ее волос отражался в многочисленных нитях шелкового кафтана, который она надела. Красные с золотом сандалии на высоких(?) каблуках добавляли еще несколько сантиметров к ее достаточно внушительному росту. Бросив взгляд в сторону моря, она пробормотала:
— Красиво, не так ли? — Затем она быстро подошла к стенному бару и приготовила себе еще джин с тоником. Она выжала кусочек лимона в стакан, бросила его туда же, подняла стакан и спросила: — Уверены?
— Конечно, — ответил он.
— Ну, все равно, ваше здоровье, — пожав плечами, она отпила глоток. — Очень хорошо. Вы много теряете. — Она подошла к нему и уселась рядом. — Что вы думаете о сделке?
— Я думаю, что она заслуживает внимания. Если я смогу получить землю по цене, которую он предлагает.
— Вы думаете, ему это удастся?
— Я еще не знаю. Я еще ни с кем не разговаривал, но не думаю, что вы поступите правильно, если я верно понял вас.
— Я ненавижу этого сукина сына, понимаете?
— Понимаю. А почему?
— Я любила цирк, он был моей жизнью, когда я росла, и я любила Макса, но не выносила Джорджа. Вы знаете, что моя мать работала в цирке, она была очень известна, даже знаменита. Ей предлагали перейти в Ринглинг, Ветти, Варгас, все они пытались заполучить ее. Но она выбрала Джорджа и Макса и оставалась с ними. Наконец, она выкупила половину у Макса, когда он узнал, что у него рак. В то время мне было двенадцать-тринадцать лет. Моя мать продолжала работать в цирке, после того как выкупила долю Макса, но одновременно она стала и настоящей деловой женщиной. Владеть половиной «Стедман энд Роджер»! Это не какой-то дешевый маленький грязный цирк. Он был не очень большим, но очень ценился. Мои ранние воспоминания заключались в том, что мы постоянно выезжали, двигались, размещались на месте, затем сворачивались, снова ехали… Кассиры выполняли всю предварительную работу задолго до того, как мы выезжали первого апреля. Их было четверо, и они днем и ночью висели на телефонах, разговаривая с потенциальными спонсорами, которые получали десять, двадцать, иногда сорок процентов за подготовку площадок и получение необходимых разрешений, основные участки и лицензии. Джордж определял все маршруты, иногда даже в тайне от Макса. Существует очень много «грязных» групп, готовых воспользоваться бумагами, которые вы высылаете, клоунами и слонами, которых вы посылаете вперед, украсть всю вашу рекламу; выступать, прикрываясь вашим именем, даже на площадке перед супермаркетом, и увести всех ваших зрителей. Маршруты менялись из года в год, но во Флориде мы начинали здесь, в Калузе, затем ехали в Саратогу, Наплз, Брэдентон, Сент Пит и Тампа по пути на север. Затем мы ехали через Каролину и Вирджинию, поворачивали на запад через Кентукки и Миссури, затем снова на юг, через Теннесси, Алабаму, Джорджию, а затем домой в октябре-ноябре, в зависимости от расписания. Мы старались сделать так, чтобы переезды не превышали сотню миль, двигаясь ночью или очень ранним утром, в четыре, четыре тридцать утра, когда дороги были еще пусты. Двадцать пять процентов билетов продавалось заранее, еще до того, как мы приезжали в данный город. Мы рассчитывали на рекламу для распродажи остальных.
«Пейпер» — так цирковые работники называют афиши, которые расклеиваются на специальных основах — все виды объявлений, афиш, цирковых афиш. Расклейщик афиш это человек, который клеит афиши по всему городу задолго до того, как туда приезжает цирк. Он едет туда со своей группой, иногда за неделю, иногда за десять дней до того, как начинаются цирковые представления. Сотрудники, работающие круглые сутки, это те, которые определяют дорогу для траков. Когда представление все еще проходит в городе, он на двадцать четыре часа раньше других покидает город, прокладывая дорогу остальным. Он знает, где будет следующая остановка, он прикрепляет стрелки к телефонным или фонарным столбам, чтобы водители траков знали, куда им сворачивать. Я вспоминаю, как иногда в одном городе выступали два цирка, хотя все стараются этого избежать. Когда же такое случается, то используются стрелки различных цветов для других цирков, показывая тракам путь. Иногда по ошибке вы оказываетесь на площадке другого цирка и должны снова ехать. Ваш сотрудник размещает площадку, обозначая, где будет находиться зверинец. В цирке «Стедман энд Роджер» он все еще большой, маленькие цирки не могут себе этого позволить. Он заказывает сено слонам и лед для моржей, он будет на месте, когда вы приедете, и скажет вам, где припарковать ваш трак или трейлер. Моя мать была звездой, поэтому мы всегда останавливались в самом начале площадки, рядом с трейлерами Макса и Джорджа. Я всегда любила цирк. Вся эта суматоха, бравада, шум и волнение — я действительно все это любила. Даже после того, что случилось с моей матерью, я продолжала его любить. Вы знаете, я могла бы продать свою долю, свои пятьдесят процентов, которые она мне завещала. Но я не сделаю этого из-за любви к ней. И потому, что сама люблю цирк.
На минуту Мэттью помедлил. Вдалеке над заливом оставалась лишь узенькая полоска света, небо над ней было уже темно-синим. На небе зажглась уже звезда.
— Что цирк сделал с вашей матерью? — спросил он.
— Цирк убил ее, — ответила Мария сразу же.
Уоррен Чемберс присоединился к Патриции в приемном покое больницы в четыре пятьдесят утра, а теперь часы показывали уже шесть часов. Фрэнк спал в кресле рядом с ней. Мэттью все еще не проснулся после наркоза. Она рассказала Уоррену обо всем, что сообщил им доктор: о кровотечении, вызванном пулевым ранением, обо всех задетых артериях. Уоррен заявил, что он не удивлен. Он наконец-то связался с одним из криминалистов, который сказал ему, что они обнаружили три пули двадцать второго калибра, одна из которых была в первоначальном состоянии, а две другие сильно деформированы.
— По-видимому, эти две пули как раз попали в Мэттью, — объяснил он. — Люди ошибочно полагают, что оружие мелкого калибра не может причинить значительного вреда, это не так. Конечно, она не имеет такой силы, как пуля сорок четвертого или сорок пятого калибра, но это не значит, что она безобидна. Она крутится в теле, как резиновый мячик крутится по комнате, и сбивает всю мебель в доме, пока не вылетит в окно. К этому времени он уже разбил лампу, вазу, свалил картину со стены, именно так все и бывает. Пуля проходит сквозь тело, вызывая различные нарушения, до тех пор, пока не покинет его.
Патриция еще не сказала о возможном нарушении работы мозга.
— Я пытаюсь определить, что он мог делать в Ньютауне? — сказал Уоррен. — Даже я не хожу в Ньютаун.
— Фрэнк тоже спрашивал об этом, — прошептала она.
Они оба разговаривали шепотом. Вся обстановка в больничном приемном покое способствовала этому. Она снова взглянула на часы. Когда? Может, немного позже? Наверное, еще есть время, успокаивала она себя. Она надеялась. Она молилась. Когда будет слишком поздно?
— Он никогда не упоминал Ньютаун в разговоре с тобой? — спросил он.
— Нет.
— Он говорил тебе, над чем он сейчас работает? Это же не криминальное дело?
— Нет, он пытался купить какую-то землю для цирка.
— Какого цирка?
— «Стедман энд Роджер».
— О! На самом деле? Это хороший цирк.
— Да.
— Где? Какую землю?
— Землю, предназначенную для зрелищ. — Она посмотрела на часы.
— В чем дело? — спросил Уоррен.
— Есть угроза повреждения мозга. — Она тяжело вздохнула. — О, черт возьми!
Он тоже посмотрел на часы.
— Когда он должен был прийти в себя?
— Как раз теперь, — отозвалась она.
