Юрий Кургузов - Чёрный Скорпион
Я выругался вторично — во весь голос, потому что совершенно не представлял, откуда в этом задрипанном городишке мог взяться человек, который голыми руками справился бы с Серым, — специалистов подобной квалификации в стране я знал наизусть, кого лично, кого понаслышке. Но ведь их знал и Серый. И я просто ума не мог дать, на чем они могли бы схлестнуться так, что в итоге я сейчас бессильно сжимал кулаки и молча смотрел на холодный труп друга.
Неожиданно меня посетила еще одна мысль. Мысль неприятная, нехорошая — но что поделать.
Я наклонился над телом и понюхал посеревшие губы Серёги. Так и есть… Да, он был пьян, и здорово пьян, когда это произошло. Но что — "это"?
Не знаю, конечно, как все случилось, — могу только предполагать. Он спал или пребывал в отключке, когда кто-то вошел в комнату. Вошел один или же убийц было несколько, сказать трудно. Похоже, бедняга даже не проснулся, и его начали избивать, избивать методично, по-звериному жестоко и с полным знанием дела…
Я рыкнул от злобы — эти твари не оставили ему ни единого шанса. Пьяный, да вдобавок еще и спящий человек — кто может быть беспомощнее, даже если в своем нормальном состоянии этот человек за десять секунд способен разделаться с десятком понтовых качков?.. Да, наверное, Серёга и умер не приходя в сознание.
А били его садистски, я бы даже сказал — демонстративно, похоже, резиновыми шлангами или милицейскими дубинками — правый бок был не то что синим, а просто черным: ему, конечно, отбили все внутренности. Однако интересно, где же была наша мадам или хотя бы хмурая Вика?..
Внезапно я понял, что не могу больше находиться в этой проклятой комнате. Во-первых, меня вдруг заколотила мелкая дрожь, а во-вторых… Во-вторых, я испугался, что от слепого бессилия и безадресной ненависти разнесу сейчас здесь всё к едрёной матери…
Подавленный, разбитый и оглушенный, на негнущихся ватных ногах я медленно вышел в коридор. Маргарита, вся белая, стояла, прислонившись спиной к стене, и на фоне мертвенно-бледного лица ее черное платье казалось еще чернее. А может, лицо казалось на фоне платья белее, чем было на самом деле… Но это я уже, кажется, несу полную ахинею.
… Она стояла и молча смотрела на меня.
А я стоял и молча смотрел на нее.
Потому что не знал, понятия не имел, что сказать. Да и Маргарита, по-моему, навряд ли бы меня сейчас не только поняла, а и просто услышала.
Однако нет, она вдруг разлепила припухлые губы и тихо произнесла:
— Ну… что?.. видели?.. Вы — видели?.. — И — сорвалась на крик. Надрывный, завывающий, нутряной, в полном смысле слова — бабий крик: — Вы видели?! Что они с ним сделали!.. Что!..
И закашлялась, и захлебнулась, и зарыдала, а через секунду ноги ее подломились как спички, и я едва успел подхватить ее за плечи.
Гм… подхватить-то я подхватил, но эта матрона оказалась довольно тяжелой, а потому подхватывать пришлось, как бы выразиться поделикатнее, достаточно крепко, быть может даже слишком крепко. И она, не вполне соображая, что с нею происходит, и инстинктивно стараясь не упасть, обхватив слабеющими руками за шею, повисла на мне как мешок. Очень, впрочем, красивый мешок.
Чёрт, вся она сейчас просто горела, а в моем мозгу забились вдруг ну совершенно не соответствующие характеру ситуации мысли. Ёлки-палки, ну почему я такой?! И за что мне все это сразу! Перед глазами до сих пор неживое, перекошенное лицо Серёги, руки-ноги трясутся, а Маргарита с отсутствующим, полубезумным взглядом вешается мне на шею… Да ладно бы только вешалась, — она прилипала, втиралась, вжималась в меня своим роскошным полнокровным, полногрудым, полнобедрым и еще не знаю каким телом. Конечно, она не в себе, — но ведь я-то, козёл, я-то!..
Лишь поистине невероятным усилием последних остатков разума, воли и совести я в какой-то миг все же сбросил с себя это дьявольское наваждение. Или — почти сбросил, потому что перед глазами вдруг поплыли обволакивающие огненные круги, я зашатался, во что-то вцепился и…
— …слушайте! Слушайте!.. Да вы с ума сошли?! Мне больно!..
Я очумело завертел головой, и вроде помогло: красные круги исчезли, и до меня наконец дошло, что теперь, оказывается, я как клещ впился в плечи Маргариты с такой силой, что, еще больше побледнев, на этот раз уже от боли, она кричит не своим голосом:
— …Господи! Да отпустите же, наконец!
Я отпустил, и она испуганно отпрянула к стене.
— Простите… — пробормотал я и сдавил ладонями виски — под пальцами маленькими бешеными и злыми толчками бился пульс, казалось, вот-вот готовый вырваться наружу. — Простите… — как дурак повторил я. — Похоже, на меня что-то нашло…
Она медленно кивнула. Не сердито и не враждебно, хотя и не безучастно. Потом, поморщившись от недавней боли, усмехнулась:
— Вы тоже простите, ладно? На меня, похоже, тоже что-то нашло…
И знаете, хотя глаза и щеки ее были еще в слезах, однако в голосе уже снова зазвучали прежние металлические нотки. Нет, без сомнения, эта женщина умела ставить мужиков на назначенное им природой место. Е ё природой. И наверняка не только таких воспитанных и галантных, как я.
— Благодарю за поддержку, — уже совершенно ровным и без тени дрожи голосом сказала Маргарита. — Еще минута — и я совсем успокоюсь, приду в себя…
Я едва не замычал от возмущения: она, видите ли, через минуту придет в себя! Интересно, а сколько понадобится этих минут мне? "Благодарю за поддержку!" Да мы что тут, на коньках катаемся? Эгоизм! Женский эгоизм самой чистейшей воды! Она-то почти успокоилась, а вот когда, интересно, почти успокоюсь я?!
Но в ответ только глупо кивнул:
— Это хорошо. — Потом еще более глупо вздохнул: — Это очень хорошо, Маргарита.
А она тихо сказала:
— Если хотите, можете называть меня Ритой, а то Маргарита звучит слишком уж официально.
Я всплеснул руками:
— Без проблем! А меня вообще можете звать как угодно, и…
— Да-да, — оборвала она. — Конечно. Я поняла. — Опять прежний, холодный и высокомерный тон.
Неожиданно в противоположном конце длинного коридора мелькнула тень. Мелькнула и исчезла за углом. Маргарита ее не видела — она стояла спиной, — но я-то успел заметить, что "тень" одета в узкие черные джинсы и просторную черную же футболку.
Ай-я-яй, какая любознательная девочка, вздохнул я. Нет, молодости, понятно, свойственны многие маленькие и вполне невинные пороки, однако за чрезмерное любопытство кое с кого запросто можно снять эти самые джинсы и нашлепать хорошенько по заду, беззлобно думал я. Или по переду… Нет, это уже вульгарно.
А потом мы с Маргаритой пошли назад. Она опять шла по лестнице первой, и на сей раз я воспринял все более или менее спокойно: согласитесь, что подниматься за женщиной в мини наверх и спускаться за нею же вниз это совершенно разные вещи.
Мы вернулись в уютную комнату с гитарой на стене. Снова сели — я на диван, Маргарита — напротив, в кресло. На языке у меня давно вертелись пара вопросов, и я решил не откладывать их в долгий ящик.
— Послушайте, — сказал я. — Когда все это случилось? По состоянию, простите, тела можно предположить, что минувшей ночью, скорее всего, ближе к утру. Так?
— Так. — Она не мигая смотрела на меня своими огромными глазами.
— А коли так… — замялся я, — то извините, ради бога, еще раз, но где же в таком случае были вы, когда убивали вашего мужа?
(Согласен, это прозвучало бестактно, если не грубо, однако я умышленно хотел как-то расшевелить, раздраконить ее, потому что она пребывала сейчас в состоянии, близком к ступору. Но не слишком-то я ее расшевелил.)
— Меня не было дома, — вяло пояснила она.
Я удивился:
— А где же вы были?
Маргарита пожала плечами:
— У подруги.
— Вы там ночевали?
— Естественно…
Я удивился еще больше:
— Вот как?! Ну и насколько же, простите, для вашей семьи это было естественно? Я имею в виду: как часто вы проводили ночи вне дома, да, коли уж на то пошло, и Серёга тоже?
Лицо женщины слегка дёрнулось — в довольно милой, впрочем, гримаске.
— Если вы о том, было ли это у нас в порядке вещей, то… — Она на секунду задумалась. — Нет… Пожалуй, нет. Хотя иногда такое случалось.
— И с вами, и с ним?
Маргарита кивнула:
— С обоими.
— Понятно. — Я многозначительно подёргал себя за кончик носа. — Ну ладно, к этому мы еще вернемся. А может, и не вернемся. Но когда же вы узнали о том, что произошло?
Кажется, она опять побледнела.
— Где-то около четырех.
— Утра?
— Утра.
— Не понял, — сказал я.
Ее тонкие ноздри сердито затрепетали.
— Ну что тут непонятного? Без десяти четыре меня разбудила своим звонком Вика.
— Эта самая жизнерадостная девчушка с кобелем?
— Да.
— Она звонила на мобильник?
