Владимир Югов - Одиночество волка
— Однако же… — Света улыбнулась искренне и незатейливо. — Вы, выходит, молчун?
Вася-разведчик и Миша Покоев (прозвище Покой), дурачась, ставили на стол жаркое.
Покоев выкрикнул:
— За всю дорогу к вам — два слова.
— Учитесь, Миша, современным манерам, — заметил Маслов, приглядываясь внимательно к жене, хлопотавшей у стола, и к Волову. — Обнародовать замеченное прилюдно неприлично.
— Ладно, Маслов, — Волов серьезно и настойчиво стоял уже с наполненной рюмкой. — Давайте выпьем за все хорошее и за знакомство.
— Браво! — подчеркнуто вежливо сказал Лохов.
— Нет, погодите, — попросил, сморщив личико, дядя Коля. — Пусть гость выпьет, а вы, Женя, прочтите что-либо из Вийона.
— Да-да, — попросила и Света. — Пожалуйста. А то у тебя позже получится хуже.
Они, Волову это шепнул Покоев, были молодоженами.
Маслов бренькнул гитарой и Волов отставил рюмку. Гитара застонала. Масловские, по-женски полные губы, оголили ряд ровных, показательно-стерильных зубов. Он как-то кокетливо ощерился.
От жажды умирая над ручьем,
— речитативом заговорил он своим чистым, с четким выговором баритоном,
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.Куда бы ни пошел, везде мой дом.
Лохов прекратил покусывать усики, он сцепил, оголяя почти по локоть руки, усыпанные родинками; Света облокотилась на его сутуловатую спину, и погладила его. Губы Лохова побелели.
Чужбина мне — страна моя родная.Я знаю все, я ничего не знаю.
Маслов ухмыльнулся, глядя на них; тесть погрозил ему сухим пальцем.
Мне от людей всего понятней тот,Кто лебедицу вороном зовет.
Света отошла от Лохова, она глядела теперь на певца.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.Нагой, как червь, пышней я всех господ.Я всеми принят, изгнан отовсюду…
— Это похоже на меня, — потянулся к своему стакану Волов. — Ой, как похоже!
— Не мешай, мужик. Лохов зеленовато опалил в негодовании Волова. Пусть поет.
— Нет, дайте прочту я. — Дядя Коля беспокойно и шумно встал, стул от его руки опрокинулся, он побледнел. — Если не изменит память…
Дядя Коля думал долго и заплакал.
Все замолчали.
— Тогда не читай, — раздраженно выговорила Света, глядя на мужа. Вечно ты…
Дядя Коля молитвенно сложил руки:
— Только подскажи мне начало…
Света стала с ним рядом.
— Ну ладно!..
Беспечно плещется речушка и цепляетПрибрежную траву…
Дядя Коля обрадованно повторил:
Беспечно плещется речушка и цепляетПрибрежную траву и рваным серебромТрепещет, а над ней полдневный зной пылает,И блеском пенится ложбина за бугром…
Он замолчал и снова заплакал.
— Ну, читай дальше! — Свете было стыдно за отца, это почувствовал Волов. — Если взялся, читай, читай! — Она бросила взор на мужа, сидевшего спокойно. Ироничность снова поместилась на его полных чувственных губах.
— Да, я… Я прочту, — забормотал старик, проклиная свою угасающую память.
Дочь уловила эту снисходительную ироничность мужа, нахмурившись, подсказала вновь:
— Молоденький солдат с открытым ртом, без кепи, — Света размахивала в такт словам рукой, — всей головой ушел в зеленый звон весны…
— Он крепко спит, — спохватившись, радостно припомнив, продолжал дядя Коля. — Над ним белеет тучка в небе, как дождь, струится свет… Я, друзья, не забыл!
— Но далее, далее! — попросила Света.
— Не надо, — как-то снисходительно и сухо прозвучала эта просьба Маслова.
— Нет, я прочту, — заупорствовала жена. — Иначе он не отстанет.
— Не стоит, — попросил уже мягко Маслов.
— Но я больше знаю его!
— Все равно — не стоит.
— Нет, вы не правы, Маслов, — Лохов сдвинул к переносице брови. — Я очень хочу, чтобы он дочитал.
Дядя Коля вновь заплакал.
— Видите? — спросила Света. — Озябший, крохотный, как будто бы спросонок, — затараторила она, — чуть улыбается хворающий ребенок. Природа, приголубь солдата, не буди! Не слышит запахов, и глаз не поднимает, и в локте согнутой рукою зажимает…
— Стойте, — крикнул дядя Коля, — дальше я помню сам… И в локте согнутой рукою зажимает две красные дыры меж ребер на груди…
Вновь слезы хлынули из его глаз.
— Я тебе сказала — не надо, — стала уговаривать его Света. — Ну зачем ты бередишь мне душу? Начни теперь о своем городе, где мама… погибла. И чертыхнулась: — Уж эти мне слюнтяи!
Вася-разведчик подошел к ней, опустив голову:
— Зачем ты так, Света? Он нас маленькими за ручки водил.
— Город! — крикнул дядя Коля. — Послушай, зачем? Чтобы хапнуть, заработать, накопить? Плюнь! Уезжай, далеко-далеко, беги отсюда! Я спрятался тут, потому что там потерял жену.
— Ты не спрятался. Тебя спрятали. Слышите, Волов?
Дядя Коля опять зарыдал.
— Вы станете… — всхлипывал он. — Вы станете… Жалко! Жалко! Бегите, пока не поздно!
Ему пришлось идти мимо баб — те кормили песцов. Звери скулили, выпрашивая лишний кусочек приторно пахнущей даже на морозе рыбы. Из кухни, где варили эту рыбу, несся злобный запах.
Волова начало мутить. Бабы это заметили, загоготали. Одна, самая смелая, подошла к нему и нарочно приобняла.
— А ну как и заставим у нас остановиться? Начальника не хватает! А ты ведь командир!
— Он гвардии старшина! — крикнула другая.
— Давай, девки, попросим, чтобы нами командовал?
— А что он будет Мишей Покоем да Васей-разведчиком командовать!
— Пусть к нам просится!
— Да такой-то красавчик к нам, чумичкам, и не пойдет! — сказала первая, которая приобнимала его.
— Там Маша на примете, охмурит! А то, гляди, Валька-молочница! Своего молдаванина по боку, а на этом женится!
Загоготали пуще.
— Малинчиха! — крикнули первой. — Фатай его! Не пущай силой!
— А он и сам ко мне прибежит! — сказала Малинчиха. — Топну ножкой и прибежит.
14
Назавтра утром Вениаминыч сказал хмуро:
— Твой прохиндей заявился вчера. Прибегал. Зовет, чтобы ты в контору пришел.
В конторе, кроме Местечкина и Машибухгалтерши, никого нет. Он понял с первых их слов, что эти двое сговорились насчет него. Местечкин поздоровался, обиженно выговорил: почему к нему сразу не заехал? Дом пустует, а он, будто и не земляк — попер к этому старперу. Нашел друга дней далеких!
— Я к тебе заходил.
— А с этими тоже… С Масловым. Только и всего — тоску нагонят. Из тоски-то ничего путного не сошьешь. Ни костюма нового, ни рубахи свежей…
— Разобьется эта учительская семья, — заметила, поджав сухие губы, Маша-бухгалтерша.
— Проблему с жильем надо решать, — перебил Местечкин.
Местечкин сильно принарядился за короткое время. В справном кожухе, валенках, в карманах торчат теплые шерстяные варежки.
— А чего ее решать, квартирную проблему? — подняла голову от бумажек Маша-бухгалтерша. — Вещей у вас больших нету? И переезжайте…
— Директор сегодня будет в десять, а сейчас восемь только, поддержал разговор Местечкин. — Можно и посмотреть жилье, ежели Маша не против.
— А чё я буду против?
Волов, чувствовалось, ей нравился. Статный, степенный, видный.
Вышли все вместе.
Местечкин по дороге хвалил бывшего старшину. И вообще… Тот, наконец, взялся на севере за ум: тут — вот и Маша расскажет, сколько этой работы!
— А к Лохову вы так и не согласились идти? — спросила так себе, как бы от нечего делать, Маша.
Он промолчал.
Машин дом от конторы неподалеку. Место удобное. Рядом пекарня, чуть в сторонке — баня. Комнату Маша уже предварительно освободила. Только висела женская заячья шапка с длинными ушами. Кверху козырьком на спинке у вешалки валялась военная фуражка.
Маша заторопилась, стала все это прибирать.
— Да не суетись ты, — засмеялся Местечкин. — С этого, что ли, новоселье начинают?
— Нельзя, — строго сказала Маша-бухгалтерша. — Товарищу вашему надо к директору.
— Рюмку и можно, — не согласился Местечкин. — Давай, Маша, не жмись!
Волов наотрез выпивать отказался.
Маша перестелила постель. Постель была мягкая, это виделось и отсюда.
— Ой, — охала весело Маша, — сегодня водовоз прикатит! — И выпрямилась: — Вот, мужики, как бабы северные живут! Все сами делают! И воду таскают, и дрова рубят, и печь разжигают!
Она была полной, крупнотелой, грудь дышала, пока она набивала подушки.
— Теперь у тебя мужик в доме, — сказал, посмеиваясь, Местечкин. — Он все это мигом поможет.
— Да уж жди от вас помощи! — стеснительно зарделась. — Все самой и придется…
