Елизавета Михайличенко - Неформат
— Почему без трусов?! — ужаснулся Умница. — Ты что…
Тут снова зазвонил старухин мобильник. От этого даже мне стало жутковато, а Умница с Ёлкой сразу заспешили к «Бьюику». Ну и я следом, сопровождаемый истошными звонками своего, вернее, чужого «детского» мобильника. Ох, хотелось мне ответить Науму… Но я сдержался.
Едва мы тронулись, раздался взрыв. Теперь уже Умница гнал, как сумасшедший от полыхающей машины Ривки. Я за ним. Через несколько километров я помигал фарами, и он съехал на обочину.
Вид у нас у всех был загнанный, словно это не машины ехали, а мы сами бежали. Ёлка терла лицо салфеткой, но грим больше размазывался, чем снимался. Я понял, что не могу сконцентрироваться ни на одной мысли, а скачу по ним, как блоха по собачьей шкуре… вот именно, по собачьей. Умница же, наоборот, словно окаменел. Он стоял с суровым лицом, смотрел вдаль, назад.
— Вечная память! — сказал он торжественно. — Беги, Боря, беги. — Он достал из «бардачка» загранпаспорт и пачку долларов, протянул мне, — Бери, Боря, бери.
Я зачем-то взял. Уехать? Сейчас? По чужим документам? Да ну… Но оставаться-то нельзя. Надо исчезнуть. Куда? Уехать, причем именно по чужим документам.
— Бежать надо всем, а не только мне. Причем очень быстро. Нас пасут. Ведь взорвать пояс можно только с близкого расстояния, правда, Умница? Выходит, они знают, где мы. Выходит, они где-то рядом…
— Да нет, Боря, — высокомерно отмел мои слова Умница. — Ни фига ты в этом не смыслишь. Это может быть и сигнал с сотового телефона, да и просто часовой механизм. Мы же пояс не разбирали. Так что ты беги, а мы с Ёлкой спокойно поужинаем.
Пока я доосознавал, что выбора нет, Умница снял шляпу и дал мне. Я ее машинально взял, положил в нее паспорт и деньги. Так и стоял на обочине со шляпой в руках, полной подаяния. У Умницы под шляпой оказалась черная кипа. Ее он тоже снял. Вместе с пейсами! Оказывается, его пушистые пейсы были накладными.
— Да, Боря, да, — сказал он мне, — издержки профессии.
Перед нами стоял прежний светский Умница в черном костюме и белой рубашке, словно собравшийся на банкет.
— Так ты — провокатор?! — задохнулась вдруг Ёлка. — Докатился! Мне всегда твоя религиозность подозрительной казалась! Но что ты можешь стать стукачом… Да еще и деньги получаешь за это, да?! От ШАБАКа! От его евсекции! От этого юденрата! Не поеду я с тобой, тремп поймаю! Вали отсюда!
Умница оскорбился. Он скрестил руки на груди и устремил взгляд вдаль, в сторону Хеврона. Потом покосился на меня, явно прося о поддержке:
— А ты чего молчишь?! Объясни этой дуре, что она ко мне несправедлива.
— А она к тебе несправедлива?
— Боря! Прекрати! И не делай вид, что можешь представить меня агентом еврейской секции ШАБАКа. Я ведь тебе рассказывал про свое агентство «Второе счастье», правда?.. Ёлка! Вот уж не ожидал от тебя… Да я для женщин стараюсь, между прочим, для таких же, как ты, только несчастных.
Ёлка только фыркнула.
— Ну что ты хрюкаешь? Ты про агунот слышала?
Ёлка пожала плечами:
— Это те, кому мужья развода не дают.
— Да. А часто — не просто не дают, тут на них можно морально давить, мой рав умеет. Хуже, когда они вообще исчезают. Жена есть, а муж исчез.
— Ну и что? При чем здесь ты и твои фальшивые пейсы?
— Как это при чем? А если она замуж хочет? Детей новых хочет? От любимого нового человека! Что же ей, мамзеров рожать? Пока она считается в браке, а мужа близко нет, ясно, что любой ее ребенок — мамзер. Это трагедия, между прочим. Ясно? Древнее древнегреческих и актуальнее театра абсурда. И нечего, Боря, ухмыляться.
— Я не ухмыляюсь. Я как раз вспомнил. Точно, ты мне на Ленкином дне рождении рассказывал про американскую еврейку, которая была агуной…
— Лея Гольдфарб, — солидно кивнул Умница. — Да, она была агуной, когда ее полюбил Джонатан Гольдфарб, один из самых богатых людей штата Флорида. И она его полюбила. А первый муж ее бросил и исчез. Он нарочно сбежал, чтобы не давать ей развод. И пять долгих и мучительных лет Лея и Джонатан любили друг друга… — гнал Умница обкатанный текст. — И только наш рав сумел найти этого безнравственного беглеца и убедить его дать жене развод. Лея и Джонатан поженились, они были счастливы, у них были дети. И после смерти Джонатана, Лея нашла утешение в благотворительной деятельности. Вспомнив самый тяжелый период своей жизни, она создала специальный фонд «Второе счастье», чтобы наш рав смог помочь и другим женщинам-агунот, как он когда-то помог и ей.
Ёлка похлопала в ладоши и сощурилась:
— Я плакала, ага. А с накладными пейсами у нас что?
— А я предложил раву создать одноименное сыскное агентство. Чтобы все было профессионально и современно. Моя задача — выследить мужа и не дать уйти, пока рав не убедит его дать развод. А для этого трудоемкого дела, Ёлка, иногда приходится не то, что пейсы снимать, но и некошерное вино закусывать креветками. Вот так.
Мы с Ёлкой переглянулись и заржали.
— Бедный, — сказала Ёлка. — Агент 0007. С правом жрать креветки.
— Все! — оборвал Умница. — У Бори нет времени. Улетай первым же самолетом куда угодно, а оттуда пробирайся в Москву. Доберешься — мне позвонишь. И не ссы, Боря, я тебе пропасть не дам. А дам я тебе агентурную кличку… — он на секунду задумался, потом мстительно сощурился, — Мутант.
— Спасибо, хоть не Примус, — огрызнулся я.
— Да ну тебя с твоими хохмами, у нас ведь серьезная организация. Мутант. Никто не должен знать твое настоящее имя, а то тебя найдут. Да, и мне когда будешь звонить, не смей называть себя иначе, как Мутант. Телефоны твоих знакомых они точно будут прослушивать… И Ленка не должна о тебе ничего знать. Если она будет знать, у нее Софья Моисеевна выведает. А значит, не должен знать и Левик. Он не сможет не успокоить Ленку, видя как она переживает… В общем, что я тебя учу, сам все понимаешь… Ну давай, счастливо…
Так Ленка стала агуной.
Часть вторая
6. Дым отечества
«Мутант бежал быстрее лани». Эта фраза вертелась у меня в голове, пока я поглощал пельмени в «Елках-палках» на Горького, то есть на Тверской. Именно мутантом я чувствовал себя в Москве вот уже сутки. Все было какое-то получужое. Иностранное государство, в котором все почему-то говорят по-русски. Но действительность за четырнадцать лет не то чтобы фатально изменилась, но сместилась самым подлым образом — не до неузнаваемости, а до неадекватности. Незнакомые сорта пива, незнакомые повадки людей. И, кстати, эти идиотские телефонные карточки! Я купил уже две, оба раза выслушал напутствия продавцов, но так и не дозвонился до Умницы. Карточки эти не хотели брать международный барьер.
Поселился я в «Белграде», исключительно потому, что в такси вспомнил о его существовании. Три очень потрепанные звезды, словно у подрабатывающего швейцаром отставного полковника. Грязноватая сантехника еще советских времен, аккуратно залатанная простынка. Но какая разница? Мы с отелем подошли друг другу. Я подвалил к гостиничной стойке в чем был. А был я в маскировочном «пингвиньем» прикиде Умницы. Администраторша взглянула в паспорт, скользнула незаинтересованным взглядом по моей фальшиво-пейсатой морде. Я внутренне прокомментировал: «Однако за время пути, собачка могла подрасти». Поддразнил я этой фразой Умницу в оливковой роще под Хевроном и словно наступил на жвачку — прилипла и практически стала лейтмотивом последних дней. Лапсердак и брюки были мне тесны и коротки. Кроме того, этот долбанный нелепый лапсердак надо было застегивать-расстегивать левой рукой, потому что он запахивался не на ту сторону. Взгляд мой за время пути тоже достиг определенного безумия. Нервы я начал лечить алкоголем едва войдя в самолет, летевший в Прагу. В Праге я тоже не потерял даром транзитное время. И продолжал отмечать Праздник Колобка, ушедшего от бабушек и дедушек (да еще от каких бабушек и дедушек!), всю дорогу до Шереметьево-2, мотая пейсами, стекленея взглядом и почесывая бороду. В какой-то момент стюардесса подсунула мне таможенную декларацию, в которую я долго пялился, пытаясь понять что имеется в виду под словом «товар». Слово это фигурировало практически в каждой строчке, но смысл его не улавливался. Осталось ощущение, что правильно заполнить декларацию сможет только профессиональный контрабандист. Поставив везде прочерки, я отметил окончание заполнения абсолютно невнятной анкеты «Абсолютом».
Колобком со смещенным центром тяжести я выкатился в московскую осень и еще хорошо, что вообще добрался до отеля. Там, перед тем, как отрубиться, я успел удивиться, что не застрял в пражских пивницах. Ведь я совсем ничего не потерял в Москве. Все, что я потерял — жену, сына, работу, дом, друзей, — осталось в Иерусалиме.
В «Ёлках-палках» было много столиков, но мало официанток, да и те ходили мимо. Их пришлось отлавливать, как мустангов, тогда они, раздувая ноздри, кося глазом, все-таки принесли заказ. Оказывается, «Боржоми» может быть трех видов. Пельмени были вполне. Пиво тоже. Хорошо, что с утра я уже прикупил невыразительное цивильное облачение, пейсатую кипу спрятал в карман и публичное поедание некошерных пельменей стало моим личным грехом, а не сальным пятном на репутации иудеев.
