Леонид Залата - Волчьи ягоды. Сборник
— Нисколько, — заверил Гринько.
Юля молчала. Было похоже, что она перебирает в памяти давние события, может, вспоминает подробности — слова и взгляды, которым когда-то не было придано надлежащего значения. Мы любим копаться в прошлом, но даже если искать там радости — напрасное занятие. Наверное, потому, что его не вернешь. Время необратимо, а вместе с ним все, что оно унесло с собой.
— Я тут задержусь, — сказал Гринько. — А вы идите. Если что-то вспомните — вот мой телефон.
Юля послушно положила бумажку в сумочку, стала прихорашиваться, заглядывая в круглое крохотное зеркальце, и поднялась.
— Знаете, я раньше думала, что в милиции… Спасибо вам, товарищ…
— Гринько, — подсказал он.
— Вы очень вежливый человек. Вот и фамилия у вас, как у известного киноартиста. Правда, внешне вы не похожи. — Юля вымученно улыбнулась. — Вы о Нине ничего плохого не думайте. Она честная, слышите? Она всегда была такая честная…
Юля снова всхлипнула и, круто повернувшись, почти побежала вдоль аллеи.
Гринько машинально, как всегда в тех случаях, когда ему хотелось сосредоточиться, вынул из кармана ивовую палочку и перочинный нож.
2Был полдень. Кисейные шторы прикрывали окно в кабинете Журавко. На столе дребезжал вентилятор.
Начальник райотдела размеренным шагом ходил по комнате, в моложавых глазах поблескивали гневные искорки.
— Завтра депутат Журавко отчитывается перед избирателями, — говорил он, и в голосе его прорывалось раздражение. — Где бы вы думали? На трикотажной фабрике. Что я скажу людям, если меня спросят о смерти Сосновской? Что расследование топчется на месте? Нечего будет ответить ни депутату Журавко, ни полковнику милиции Журавко. Позор!
Ремез прокашлялся.
— А если перенести отчет на более поздний срок, товарищ полковник? На неделю, на две…
— Блестящая идея! Это же самое, слово в слово, я предложил председателю райисполкома Лубенцу. Хотите знать его ответ? «Где гарантия, — сказал он, — что через неделю сотрудники вашего угрозыска распутают это дело?»
— Ну, знаете… — заерзал на стуле Очеретный.
— Лубенец вспомнил и о краже телевизора прямо из кабинета председателя областного комитета ДОСААФ. С тех пор, говорит, не две недели прошло, а два года.
— Ну и память! — удивился Гринько.
— Этим делом занимался сам Панин, — не без ехидства подбросил Очеретный.
Полковник нахмурился.
— Люди не знают Панина, Журавко, Очеретного. Они знают милицию. И хотят верить, что ей под силу раскрыть любое преступление. Однако мы собрались сюда не для дискуссии. Прошу!
— Разрешите? — Очеретный потянулся к столу начальника, где стояла мраморная пепельница. — Видимо, произошло самоубийство. Куманько — а квалификация его общеизвестна — засвидетельствовал отсутствие каких-либо признаков насилия. Смерть наступила в результате удушья со всеми характерными изменениями в организме.
— Значит — самоубийство?
Очеретный развел руками.
— Еще недавно вы были уверены, что это преступление, и подозревали звукорежиссера…
— Яроша.
— Именно так, Яроша. Ванжа не возвратился?
— Жду завтра. А что касается Яроша… Разрабатывалась и такая версия. До сих пор неизвестно, где он был в ту ночь, когда покончила с собой Сосновская. Родители утверждают — ездил на ночную запись. Однако пленка не найдена. А тут еще показания Квача, я вам докладывал. Согласитесь, что это давало основания… Я и сейчас не снял бы с Яроша подозрения в причастности. Определенными действиями или поведением человека можно довести до самоубийства. Особенно девушку.
Полковник в задумчивости пожевал губами.
— А вы что скажете, Ремез?
Краснощекий Ремез поднялся и спокойно заговорил:
— Прежде всего, Сергей Антонович, я не хочу быть таким категоричным. — Ремез посмотрел искоса на Очеретного. — В конце концов, Куманько констатирует лишь физическую, так сказать, причину смерти и отсутствие признаков насилия. Ни один судебно-медицинский эксперт не позволит себе в официальном выводе утверждать — самоубийство. Это не его забота.
— Что ты нам лекции читаешь? — вспылил Очеретный. — Ты сл-ледователь — ты и доказывай!
— Товарищ старший лейтенант! — повысил голос Журавко.
Вслепую открыл ящик и принялся ощупывать его в поисках своих любимых «Шахтерских», хотя они лежали на столе. — Продолжайте, Ремез.
— Если и в самом деле самоубийство, — следователь сделал паузу и воспользовался ею, чтобы потеребить себя за раздвоенный подбородок, — то это еще надо доказать. Ясное дело, и тут я согласен с товарищем Очеретным, даже хорошенькие девушки не лишают себя жизни из прихоти или от большой радости. Нужно выяснить причины, а они бывают иногда совсем неожиданными. Я бы сказал, что следствие только начинается.
— И как долго оно будет продолжаться? — раздраженно спросил начальник райотдела. Поскольку Ремез молчал, Журавко перевел взгляд на Гринько.
Тот рассказал о вчерашней встрече с Юлей.
— У меня сложилось впечатление, что она чего-то боится, — закончил он.
— Такого громилу кто угодно испугается, — неудачно пошутил Очеретный. — Ну, любила Яроша, ну, потеряла его. Не думаешь ли ты, что она из ревности посоветовала Сосновской утопиться?
— Не доводите до абсурда, — поморщился Журавко. — А вы, Гринько, повстречайтесь-ка с этой Полищук еще раз. Стоит поинтересоваться, откуда страх. Повстречайтесь, но не сегодня и не завтра. Если это тот страх, который может нас заинтересовать, дайте ему созреть. Когда похороны?
Ремез посмотрел на часы.
— В пять, — сказал он. — Все формальности соблюдены.
Журавко обратился к Очеретному.
— Ваши люди там будут? Нелишне послушать, что будут говорить родные, товарищи по работе.
В дверь постучали, и в кабинет начальника райотдела влетел капитан Панин.
— Разрешите принять участие в совещании, товарищ полковник?
— А, блудный сын, возвратился? Наконец-то! — воскликнул Журавко, не скрывая радости, что видит Панина. Выпрямившись во весь свой высоченный рост, он поспешил навстречу капитану. — Разрешаю. Но совещание уже закончилось. Вы свободны, товарищи!
Был Панин, как всегда, по-спортивному подтянут — сухощавый сгусток тренированных мускулов, глаза смеялись. Умел он при желании прикинуться простачком или же предстать перед вами рафинированным интеллигентом. Наблюдательные люди сокрушались, что в его лице гибнет незаурядная артистическая натура, не подозревая, как они близки к истине. Дело в том, что капитан Панин начинал свою самостоятельную жизнь на сцене областного драматического театра. И как начинал! Бывало, молодежь ходила не на спектакль, а «на Панина». Но вдруг грянул гром: артист Панин блестяще сыграл роль инспектора уголовного розыска и потерял интерес к театру. Как известно, человеческая судьба — особа хитроумная, а нередко и каверзная, но Олекса Панин на нее не жаловался.
— Ну, что там у павлопольцев? — нетерпеливо спросил полковник, как только они остались вдвоем. — Долгонько они тебя держали. Что-то запутанное?
— Распутали, — сказал Панин. — Сложить все вместе, так в Павлополе я и недели не сидел. Пришлось с самолета на самолет…
Журавко не сводил с капитана глаз. Дома он избегал разговоров о служебных делах и своих сотрудниках, однако о Панине вспоминал часто, чем немало заинтриговал жену. Когда же она намекнула, что хотела бы увидеть современного Холмса, Журавко фыркнул:
«Старая ты для него, Фрося. У Панина знаешь кто? Шумейко, театральная прима!»
«Но он же — Панин, а она — Шумейко».
«Актрисы редко берут фамилии мужей, — терпеливо объяснил он, удивляясь наивности жены. — Актрисы заботятся о собственном театральном имени».
«Знаешь, — сказала она, — я, может, ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что он похож на Юру».
«Ничуть», — возразил полковник, недовольный тем, что разговор приобретает нежелательное направление. В позапрошлом году пограничник Н-ской заставы Юрий Журавко «погиб смертью храбрых при выполнении служебных обязанностей». Иногда такие сообщения почта приносит и в мирное время. Единственный сын, его и Фроси. Не проходило дня, чтоб она не вспоминала Юрия, и за каждым воспоминанием были слезы.
«Ничуть», — сказал он тогда. Теперь же, сидя рядом с Паниным, подумал: «А Фрося попала в точку он таки напоминает Юру, хотя немного старше. В лице сходства мало, тут другое. Жизнь словно не вмещается в нем, плещет через край самыми неожиданными проявлениями, и это притягивает как магнит. Именно таким был Юрий. Но Фрося же никогда не видела Панина! Воистину материнская душа полна загадок».
— А как тут у вас? То есть, я хотел сказать, у нас?
