Леонид Залата - Волчьи ягоды. Сборник

— Слушай, Ларион, насколько мне известно, вы там разыскиваете девушку, — сказал он. — Так вот… Рыбинспекция утром браконьеров задержала. Сеть вынимали. Нашли тело…

— Ясно. — Очеретный переложил трубку из руки в руку, посмотрел на часы. — Яснее некуда. А почему так поздно звонишь?

— Русалочью скалу знаешь? Это у нас с тобой телефон под носом, а там…

— Ладно, — перебил Очеретный. — Что предлагаешь?

— Катер наготове. Поднимай свою гвардию. — Яновский закашлялся, прохрипел: — Не забудь прихватить кого-нибудь для опознания.

Очеретный положил трубку, искоса посмотрел на Гринько:

— Все понял? Прокуратуру беру на себя, а ты звони Куманько. По дороге заскочим к Сосновским… Фабрика? Не до нее сейчас, не теряй времени.

— Не надо, товарищ старший лейтенант, к Сосновским. Лучше потом. Подготовить бы Елену Дмитриевну. Да и девушка… Может, какая-то другая?

— Какая еще другая? — угрюмо отозвался Очеретный. — Две беды лучше, чем одна? Хорошо, опознание проведем потом. Фотокарточка в деле есть? Возьми ее с собой.

Гранитная скала нависала над водой, обветренная, облизанная у подножия волнами; в верхней части между расщелинами, где любят гнездиться чайки, пробивался реденький бурьян. Именно тут Днепр словно из любопытства — а что там дальше, за этой гордой скалой? — делал поворот и разделялся зелеными островками на два рукава. К одному из этих островов и держал курс катер Яновского. Сам капитан, длиннолицый мужчина средних лет, всю дорогу кашлял и тихо поругивался.

— Полежать бы тебе, — сказал Очеретный. — Молочка горяченького попить…

— Полежишь тут. Каждый день обещаю жене сходить к врачу и — не то, так это. Нам, речникам, только и передышки, что зимой, а началась навигация…

— Напрасно жалуетесь, товарищ капитан, — вмешался следователь Ремез. — Это мы — среди камней, по горячему асфальту, в заводских дымах, а у вас тут нетронутая природа — река, лес, воздух. Одним словом, красота!

Рядом с Ремезом, опершись локтями на колени, щурился следователь прокуратуры Котов, который принял к своему производству это дело. Он что-то буркнул, услышав эти слова, и покосился на коллегу. Белолицый судебно-медицинский эксперт Куманько, как всегда одетый так, словно собрался в гости, придерживал одной рукой кожаный чемоданчик и всматривался в пену за кормой. Молчал и Гринько; он думал о Ванже, радовался, что лейтенанта сейчас нет на катере. Пока вернется из Крыма, Нину, если это она, успеют похоронить. Но ох как инспектор Гринько надеялся, что девушка, найденная в рыбацкой сети, не Нина. Он понимал, что желать смерти еще какому-то, пусть даже совсем незнакомому человеку по меньшей мере жестоко и аморально. Именно это, видимо, имел в виду и старший лейтенант Очеретный, когда спросил: «Две беды лучше, чем одна?» «Но я же не желаю смерти живому человеку! — думал Гринько. — Эта девушка все равно мертва, и тут ничего не поделаешь».

Высокий мужчина в форменной фуражке рыбинспекции встретил милицейский катер с нескрываемым облегчением.

— Здравствуйте, гроза браконьеров, — сказал Яновский, первым прыгая на влажный, прилизанный волнами песок. — Ну что тут у тебя, показывай. А это кто?

В стороне, на трухлявом бревне, к которому была привязана лодка, сидели двое, понурив головы, поглядывали на прибывших.

— Известно кто. Субчики!

— Как же ты… к телефону? С собой брал?

— Нужны они мне там! Велел замереть, вот они и сидели как миленькие.

Капитан толкнул локтем Очеретного:

— Видал героя? Хоть в штат зачисляй. А если бы драпанули?

— Куда они денутся, товарищ капитан? — пренебрежительно сказал рыбинспектор. — Знаю обоих как облупленных. Да и ситуация не та.

Они шли не торопясь — впереди Куманько, за ним цепочкой вся оперативно-следственная группа.

Кто-то из рыбаков соорудил в ивняке курень, заботливо выстелив пол камышом. Около входа лежала кучка хвороста, торчали над потухшим костром обгоревшие рогульки. Казалось, хозяин куреня только что снял с огня котелок и теперь ждет где-то там, в глубине своего жилища, чтобы попотчевать гостей горячей ухой.

Внутри курень был будто соткан из солнечных полосок, пробивавшихся сверху в щели. Крохотный паучок деловито ткал паутину. Гринько заглянул через плечо Котова, который целился тусклым глазом фотообъектива в угол, справа от входа, и тут же выскочил из куреня.

— Ты что? — спросил Очеретный.

— Она, — тихо сказал Гринько.

Яновский закашлялся.

— Вот тебе и красота, — проворчал он сквозь кашель, ни к кому не обращаясь.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАНИНА

Гринько и Юля Полищук сидели рядом на вытертой до блеска брюками и юбками деревянной скамейке в городском парке. Не так близко, как сидят влюбленные, но и не так далеко, чтобы между ними мог примоститься кто-нибудь третий. Помня гафуровское предостережение, Гринько назначил свидание, так сказать, на нейтральной территории и теперь немного жалел об этом. Ему казалось, что в «теремке» он с большим успехом склонил бы эту остроглазую девушку к откровенности. По крайней мере, там можно было надеть форму, а она всегда придает официально строгий вид. Ведь для легковерных натур — а именно такой показалась ему Юля — немаловажное значение имеет антураж. Одно дело, когда перед ними сидит офицер уголовного розыска, и совсем другое — парень в гражданской одежде.

Прижав к коленям крохотную сумочку, Юля уставилась себе под ноги, а Гринько смотрел на нее, будто надеялся увидеть то, что не удавалось услышать. «Если смыть с лица косметику да застывшее выражение страха… — подумал он. — Стоп! Она боится. Как же это я не заметил раньше!» Вспомнились слова Ремеза: «Не такой страшный Гриня, как его малюют». Так кого же она боится?

— Сидим мы с вами, разговариваем. Деревья шумят. А Нины нет в живых, — сказал он, надеясь, что это известие будет для Юли полной неожиданностью и произведет надлежащее впечатление.

Желаемого эффекта, однако, не было, если не принимать во внимание слезы, которые Юля поскорее промокнула платочком, чтобы не потекли крашеные ресницы.

— Вы знаете о смерти Нины?

— Кто же не знает.

«И правда, — подумал Гринько. — Этого не скроешь. Да мы, собственно, и не делали тайны».

— А причины? Что говорят о причинах?

— Известно, что, мол, от радости девушки руки на себя не накладывают.

— А что думаете вы?

Едва ли не впервые за время разговора они встретились взглядами. Гринько снова увидел в глазах девушки неприкрытый страх.

— Чего вы от меня хотите? Не знаю я! Ничего не знаю. Мертвому не поможешь…

Юля заплакала.

— Любили они друг друга. Нина и Славка… Хорошая была пара. Но я давно — слышите? — давно перестала к ней ходить. Виделись только на работе.

— Успокойтесь, — сказал Гринько. — Я понимаю — подруга, но слезами, и правда, не поможешь. Вы кем работаете на фабрике?

— Кладовщицей. Так же, как и Нина. Правда, я в круглом цехе, а она в другом — в цехе ширпотреба.

— Круглом?

— Да, круглый, потому что производит круглые изделия. А что?

— Ничего, пусть хоть квадратные — мне безразлично, — пошутил Гринько. — А почему вы перестали ходить к Сосновским?

Юля вздрогнула, сказала почти злобно:

— И это вам надо?

— Не хотите говорить — не принуждаю, — вздохнул Гринько, уже потерявший надежду услышать что-то существенное. Теперь ему хотелось остаться одному, прокрутить в мыслях весь разговор, анализируя свои вопросы и ее ответы, чтобы учесть возможные пробелы при следующей встрече. А что такая встреча будет необходима, он не сомневался.

— Я скажу. — Юля завозилась над сумочкой. — Можно, я закурю?

— Вы курите?

Гринько тошнило от одного вида сигареты в девичьих губах, однако он щелкнул зажигалкой и мысленно отметил, что это у него вышло ловко и непринужденно. Сам он не употреблял табак, а зажигалкой подпаливал сопелки, придавая им благородную окраску.

— Иногда, — сказала Юля. — Так вот, вы третьим лишним когда-нибудь были? А я была… Славика я знала давно. Потом он поехал учиться в Харьков, а я… я пошла на фабрику. Смешно было бы говорить о каком-то призвании. Романтика кладовщицы! Звучит?

Юля умолкла, словно выжидая, что скажет Гринько, но тот все молчал, и она заговорила снова:

— Я думала, вы заметите, что кладовщицей тоже надо кому-то работать. Это правда. А только не таким, как я или Нина. В юные годы на первом плане — мечты. О чем-то таком, что и сам толком не поймешь. А уйдут такие мечты — можно и кладовщицей. Работа как работа… Славик возвратился, и мы иногда встречались. Как друзья. По крайней мере он так думал, а что думала я, не знаю… Однажды мы шли по Чапаевской в парк на танцы. А тут откуда ни возьмись — Нина… Как я потом казнилась! Больше всего меня угнетало, что я сама их познакомила. Смешно?