Анне Хольт - Что моё, то моё
Кима отвезли домой.
Это было несправедливо, и Эмили не могла понять, в чём дело.
12
Ингвару Стюбё пришлось сдержаться, чтобы не прикоснуться к обнажённому телу. Рука сама потянулась к ноге мальчика. Он хотел погладить гладкую кожу. Ему нужно было убедиться в том, что мальчик действительно умер. Он лежал на спине с закрытыми глазами, голова чуть склонилась набок, руки вытянуты вдоль тела, одна кисть чуть сжата, другая раскрыта, ладошкой вверх, словно он ждёт чего-то, подарка, чего-то хорошего – казалось, что он жив, просто заснул. Т-образный разрез грудной клетки, доходящий до низа живота, который сделали при вскрытии, был аккуратно зашит. Бледность лица могла объясняться отсутствием солнца: зима уже кончилась, а лето всё не наступало. Рот мальчика был приоткрыт. Стюбё захотелось поцеловать ребёнка. Вдохнуть в него жизнь. Молить о прощении.
– Чёрт подери, – негромко выругался он, закрыв ладонью рот. – Чёрт! Чёрт!
Патологоанатом взглянул на него поверх очков:
– Невозможно к этому привыкнуть…
Ингвар Стюбё промолчал. Костяшки пальцев побелели, он чуть слышно шмыгнул носом.
– Я закончил, – сказал патологоанатом, стягивая с рук пластиковые перчатки. – Красивый ребёнок. Всего пять лет. Вы, конечно, можете чертыхаться. Ему уже ничем не поможешь, да и не навредишь.
Стюбё хотел отвернуться, но ему не хватило сил. Он осторожно протянул руку к лицу ребёнка. Мальчик словно улыбался. Стюбё дотронулся указательным пальцем до его лица, медленно провёл от угла глаза до подбородка. Кожа уже стала на ощупь как воск, такое ощущение, словно под пальцами кусок льда.
– Они слишком поздно нашли его, – процедил патологоанатом. – Возможно, его удалось бы спасти.
Он накрыл труп белой простынёй. Так ребёнок казался ещё меньше. Маленькое тельце под накрахмаленной тканью словно ссохлось. Стол был для него слишком длинным. Он был рассчитан на взрослого. На взрослого человека, который сам за себя отвечает, который умер из-за сердечного приступа. Наверное, ел много жирного и постоянно курил, сознательно выбрав образ жизни, полный вредных для здоровья удовольствий. Такой стол совсем не место для ребёнка.
– Может, сменим тон, – тихо предложил Стюбё. – Нас обоих это сильно задело…
Он молча ждал, пока патологоанатом тщательно мыл руки – будто выполнял некую церемонию, пытаясь избавиться от смерти при помощи воды и мыла.
– Вы правы, – пробормотал врач. – Сожалею. Пошли отсюда.
Его кабинет находился рядом с прозекторской.
– Рассказывайте, – попросил Ингвар Стюбё и опустился на старый двухместный диван. – Мне нужны все подробности.
Патологоанатом, худой мужчина лет шестидесяти пяти, стоял у письменного стола с отсутствующим, отчасти даже удивлённым выражением лица. Казалось, он пытается вспомнить, что ему следует сделать. Потом он потянулся и сел в рабочее кресло.
– А нет никаких подробностей.
В кабинете не было окон. Однако воздух был свежим, даже прохладным, и на удивление лишённым всякого запаха. Слабый шум кондиционера заглушила далёкая сирена «скорой помощи». Стюбё чувствовал, что на него давит это помещение. Ни дневного света, ни теней или плывущих туч, которые могли бы помочь ему сориентироваться в пространстве.
– Итак, ребёнок пяти лет, пол мужской, – начал патологоанатом, словно читая невидимый отчёт. – Здоров. Рост и вес в норме. Никаких наследственных болезней. В результате вскрытия не установлено никаких заболеваний. Внутренние органы не повреждены. Скелет и соединительные ткани в порядке. Также отсутствуют внешние следы насилия или других повреждений. Кожа цела, за исключением ссадины на правом колене, которая, безусловно, была получена уже давно. Минимум неделю назад, а следовательно, до похищения.
Стюбё провёл ладонью по лицу. Комната начала медленно вращаться перед глазами. Очень захотелось пить.
– Зубы целые и здоровые. Полный набор молочных зубов, кроме одного переднего зуба в верхней челюсти, который, судя по всему, выпал всего за час до смерти…
Он помедлил, а потом произнёс:
– До того, как маленький Ким умер. – И тихо закончил: – Другими словами… mors subita. Внезапная смерть.
– Не выявлено никаких причин смерти, – констатировал Ингвар Стюбё.
– Совершенно верно. Конечно, он…
У патологоанатома были красные глаза. Очень худое лицо напомнило Стюбё морду старого козла, особенно из-за того, что у доктора была остроконечная бородка, ещё больше удлинявшая физиономию.
– У него в моче содержится транквилизатор. Диазепам. Немного, но…
– Как в… валиуме? Его отравили?
Стюбё выпрямил спину и опёрся о спинку дивана. Ему необходима была опора.
– Нет, ни в коем случае.
Патологоанатом почесал свою редкую бороду указательным пальцем.
– Он не был отравлен. Я придерживаюсь мнения, что здоровый пятилетний мальчик не должен принимать медикаменты, содержащие диазепам, однако в данном случае не может быть и речи об отравлении. Разумеется, невозможно сказать, какую дозу он получил, но для того, чтобы умереть, этого чересчур мало. Ни в коем случае…
Он провёл рукой по подбородку и прищурился, глядя на Стюбё.
– …недостаточно, чтобы повредить ему. В организме уже практически нет этого вещества, а то, что осталось, свидетельствует о мизерности полученной дозы. Не пойму, для чего вообще это было нужно.
– Валиум, – медленно произнёс Ингвар Стюбё, словно сообщая какую-то тайну, объясняя, почему мальчик пяти лет умер без всякой видимой причины.
– Ва-ли-ум… – задумавшись, по слогам повторил патологоанатом. – Или что-нибудь другое с похожим составом.
– Для чего его используют?
– Вы имеете в виду, в каких случаях применяют диазепам?
Глаза патологоанатома впервые выразили досаду, и он демонстративно посмотрел на часы.
– Да вы сами знаете! Нервные болезни. В больницах его используют при подготовке к операциям. Пациенты становятся вялыми. Спокойными. Расслабляются. Кроме того, его, к примеру, назначают больным эпилепсией. При сильных конвульсиях. И взрослым, и детям. Но Ким был абсолютно здоров.
– Но почему тогда кому-то понадобилось давать пятилетнему…
– Всё, на сегодня хватит, Стюбё. Я проработал почти одиннадцать часов. Вы получите предварительный отчёт утром. Окончательный едва ли будет готов меньше чем через несколько недель. Мне нужно дождаться результатов всех анализов, прежде чем я смогу подвести итоги. Но главное…
Он улыбнулся. Если бы его близко посаженные маленькие глаза не были так невыразительны, Стюбё мог бы подумать, что ему весело.
– …вы столкнулись с весьма сложной проблемой. Этот мальчик просто умер. Без каких-либо видимых причин. Всего хорошего!
Он снова взглянул на часы, а потом стянул с себя белый халат и надел потрёпанную куртку. Когда они вышли из кабинета, врач закрыл дверь и по-дружески положил Стюбё руку на плечо.
– Удачи, – спокойно сказал он. – Она вам пригодится.
Когда они проходили мимо прозекторской, Стюбё оглянулся.
На улице лило как из ведра. Но ему всё равно захотелось пройтись до дома пешком, хотя на это и пришлось бы потратить целый час. Было 16 мая. На часах начало седьмого. Издалека доносились звуки музыки: больничный оркестр репетировал «Да, мы любим»[6], фальшивя и без энтузиазма.
13
Что-то произошло. Стены комнаты словно раздвинулись, стало намного светлее. Исчезло гнетущее ощущение больницы. Металлическая кровать была придвинута к самой стене, прикрыта клетчатым пледом, на ней лежало несколько подушек разных цветов. Посередине, лицом к окну, на мягком удобном стуле с подлокотниками сидела одетая как на парад Альвхильд Софиенберг, ноги её упирались в пуф. Какой-то кудесник поколдовал над её серыми редкими волосами – на голове была аккуратная укладка.
– Вы отлично выглядите, Альвхильд! – поприветствовала её Ингер Йоханне Вик. – Так-то гораздо лучше!
Окно было распахнуто настежь. Наконец наступила настоящая весна. Два дня прошло после праздника 17 мая, и уже чувствовалось, что приближается лето. Улетучился запах гниющего лука. Ингер Йоханне ощущала, как из сада в комнату наплывает аромат свежевскопанной земли. Пожилой мужчина с лопатой чуть приподнял шляпу, когда она проходила по двору. Хороший сосед, кивнула на него через окно Альвхильд Софиенберг. Занимается садоводством на досуге. Не мог смотреть на то, что происходило с садом, пока она болела. На её лице появилась смущённая улыбка.
– Честно сказать, я уже и не рассчитывала вас снова увидеть, – сказала она спокойно. – В прошлый раз вы явно чувствовали себя здесь неуютно. Ничего-ничего, я вас понимаю, – произнесла она, когда Ингер Йоханне подняла было руку протестуя. – Мне тогда действительно было очень плохо.
