Анне Хольт - Что моё, то моё
– Честно сказать, я уже и не рассчитывала вас снова увидеть, – сказала она спокойно. – В прошлый раз вы явно чувствовали себя здесь неуютно. Ничего-ничего, я вас понимаю, – произнесла она, когда Ингер Йоханне подняла было руку протестуя. – Мне тогда действительно было очень плохо.
Шея напряглась в судороге, и она объяснила:
– Я продолжаю серьёзно болеть, не стану вас обманывать. Странно, я чувствую, будто смерть стоит в ожидании за шкафом уже несколько недель, но почему-то время от времени исчезает. Наверное, ей нужно зайти ещё к кое-кому до меня. Вот и сейчас так, но она скоро должна вернуться. Кофе?
– Да, спасибо. Чёрный. Я могу сама, скажите только…
Ингер Йоханне приподнялась, но взгляд Альвхильд остановил её.
– Я ещё не умерла, – недовольно пробурчала женщина, взяла со столика термос, налила кофе в две чашки, одну протянула Ингер Йоханне. Изысканный фарфор, почти прозрачный. И кофе прозрачный, совсем некрепкий.
– Кофе, конечно, не очень, – извинилась Альвхильд. – Всё из-за желудка. Почти ничего не могу есть. Чему обязана честью видеть вас?
Ингер Йоханне самой трудно было понять, зачем она здесь. Когда она решила навестить пожилую женщину, она не была уверена, жива ли та вообще.
– Я нашла Акселя Сайера, – ответила она.
– Вам это удалось?
Альвхильд Софиенберг поднесла чашку ко рту, словно закрываясь, пытаясь скрыть любопытство. Этот жест вызвал у Ингер Йоханне раздражение, почему именно, она понять не могла.
– Я с ним не встречалась, но знаю, где он живёт. И адрес я нашла не сама, это мой… В общем, Аксель Сайер живёт в США.
– В США?
Альвхильд опустила чашку, так и не притронувшись к содержимому.
– Каким образом… Что он там делает?
– Ну, этого я не знаю!
Альвхильд прикрыла рот рукой, словно боясь, что улыбнётся. Ингер Йоханне глотнула светло-коричневой жидкости из тонкой голубоватой чашки.
– Когда я узнала об этом, меня сразу смутило то, что человек, осуждённый за совершение уголовного преступления, вообще получил разрешение на въезд в США, – продолжила она. – Ведь в отношении таких лиц существуют строгие правила. Я предположила, что в шестидесятых правила могли быть иными. Я проверила – ничего подобного. Просто, как выяснилось, Аксель Сайер был гражданином Америки.
– Но это не было никому известно тогда…
– Он родился в США. Его родители хотели эмигрировать, но из их затеи ничего не вышло. Он сохранил американское гражданство, хотя и был норвежцем. Это ничем не помогло ему во время разбирательства и потом, когда он подавал прошения о помиловании. Ему, вероятно, задавали вопрос о национальности, а он отвечал, что он норвежец.
Альвхильд Софиенберг задумалась. Стало необыкновенно тихо, и Ингер Йоханне вздрогнула, когда дверь открылась и в проёме появился мужчина в шляпе.
– На сегодня, я думаю, хватит, – прохрипел он. – Пока нет особых успехов. Не думаю, что у меня получится оживить розы. Рододендрон, пожалуй, тоже доживает свои лучшие деньки, фру Софиенберг. Всего доброго!
Он исчез, не дожидаясь ответа. В комнате стало прохладней. Ветер раскачивал створку окна. Альвхильд Софиенберг, похоже, стало клонить в сон. Ингер Йоханне поднялась со стула, чтобы закрыть окно.
– Я собираюсь съездить к нему, – негромко произнесла она.
– А вы полагаете, он согласится на эту встречу? С неизвестным человеком из давно забытой им страны?
– Этого я не знаю. Но это интересное дело. А что касается исследования, этот самый… Аксель Сайер – находка для моей работы.
– Да, конечно, – ответила женщина. – Хотя я не во всём согласна с выводами, которые вы сделали в вашей диссертации.
Когда Ингер Йоханне впервые встретилась с Альвхильд Софиенберг – это исключительно приватное знакомство произошло через коллегу, который знал дочь Альвхильд, – у неё сложилось впечатление, что больная женщина лишь приблизительно представляет, чем занимается Ингер Йоханне. Альвхильд никогда ни о чём не спрашивала. Никогда не проявляла никакого интереса к исследованиям. Она жила вне времени и использовала все свои немногочисленные возможности, чтобы привлечь интерес Ингер Йоханне к своему делу, истории Акселя Сайера. Всё остальное было неважно. Ей скоро должно было исполниться семьдесят, и она не хотела терять время, проявляя неискренний интерес к чужой работе.
Сейчас её лицо разрумянилось, будто она никогда и не была больна. Ингер Йоханне пододвинула стул поближе.
– Я начала с десяти убийств, которые были совершены в период с тысяча девятьсот пятидесятых по тысяча девятьсот шестидесятые годы, – сказала она, наклоняя чашку из стороны в сторону и глядя на переливающиеся остатки жидкого кофе. – Все осуждённые утверждали, что они невиновны. Никто из них не изменил своих показаний за время заключения. Моя задача заключается не в том, чтобы установить, говорят ли они правду или нет. Я хочу понять, имеются ли различия в дальнейшей судьбе этих людей во время наказания, после помилования, после освобождения и в период возможных повторных заключений. В двух словах, цель заключается в определении того, какую роль играет вмешательство посторонних лиц в разбирательство, которое осуществляют судебные органы. Фредрик Фастинг Торгерсен, к примеру, был, как вам известно…
Ингер Йоханне натянуто улыбнулась. Альвхильд Софиенберг была уже взрослой женщиной, когда слушалось дело Торгерсена. А сама она ещё не родилась.
– …приговорён к пожизненному заключению за убийство молодой женщины. Он до сих пор утверждает, что невиновен. И до сих пор некоторые люди ведут упорную борьбу за его оправдание. Йенс Бьёрнебу[7], например, и…
Она снова немного смутилась и покраснела, ненадолго смолкнув.
– Конечно, вам всё это известно, – тихо прибавила она.
Альвхильд кивнула головой и улыбнулась, не произнеся ни слова.
– Меня интересует, – продолжила Ингер Йоханне, – существует ли определённая особенность, характеризующая уголовные дела, которые привлекли к себе особое внимание. Не были ли все они просто ловко состряпаны по ложным или сомнительным уликам на потребу публике? Или же какие-то личные качества обвиняемых, а потом и осуждённых, способствуют тому, что их дела вызывают повышенный интерес других людей? Играет ли какую-нибудь роль освещение следствия и судебного процесса в средствах массовой информации? Иными словами, насколько случайно сохранение или отсутствие интереса к определённым делам после того, как приговор объявлен?
Она заметила, что голос её зазвучал громче.
– Затем, – продолжила она тише, – я попытаюсь рассмотреть последствия того факта, что дело продолжает привлекать к себе внимание. Торгерсен, например, с моей точки зрения, едва ли испытывает особую радость от той поддержки, которую ему оказывают. Я, конечно, понимаю…
Ингер Йоханне увидела неподдельный интерес в глазах Альвхильд. Пожилая женщина, вероятно, собрала все силы, спина выпрямилась, как у фрейлины на дворцовом приёме, она часто моргала, напряжённо вслушиваясь.
– …что по-человечески ему, должно быть, очень важно, что кто-то в обществе верит ему…
– Это важно, если человек действительно невиновен, – перебила её Альвхильд. – Но в случае с Торгерсеном мы в этом не уверены.
– Да, это, безусловно, важно. Но не для моего исследования. Я должна изучить конкретные результаты вмешательства извне.
– Факты… – выдохнула Альвхильд.
Ингер Йоханне не очень поняла, на что она намекает.
– Вам это не кажется разумным? – спросила она задумчиво, заполняя возникшую паузу. – Удивительно, что дело Акселя Сайера перестало вызывать какой бы то ни было интерес сразу после вынесения приговора, хотя многие газеты весьма критически комментировали ход разбирательства. Почему они забыли это дело? Связано ли это с самим осуждённым, с чем-то неприятным в его личности? Может быть, он отказался сотрудничать с журналистами? Может, Аксель Сайер на самом деле… мешок с дерьмом? И могло ли быть иначе, если дело закончилось приговором? Мне бы очень многое дала встреча с этим человеком.
Дверь бесшумно открылась.
– Всё в порядке? – спросила санитарка и продолжила, не дожидаясь ответа: – Вы сидите уже слишком долго, фру Софиенберг. Пора вам лечь в постель. Я вынуждена попросить вашу подругу, чтобы…
– Я справлюсь сама, спасибо.
Альвхильд упрямо сжала губы и вытянула руку, словно преграждая путь одетой в белое женщине.
– А вы не думали сначала написать ему?
Ингер Йоханне встала и положила так и не понадобившийся блокнот в сумочку.
– В некоторых ситуациях я предпочитаю не отправлять писем, – медленно проговорила она, надевая сумочку на плечо.
– Это в каких же?
Санитарка расстелила постель и собиралась отодвинуть от стены уродливую металлическую кровать.
