Вера Каспари - Воскресшая жертва

— Он рассуждает как любитель музыки, но его знания ограниченны. Он, возможно, в экстазе будет закатывать глаза к небу при упоминании имени Бетховена или благочестиво вздрагивать, если кто-то по неосторожности упомянет имя Этельберта Невина.

— Отличает он, — Марк заглянул в записную книжку, — «Финляндию» Си-бее-лии-уса от «Токкаты и фуги» Иоганна Себастьяна Баха?

— Тот, кто не отличает Сибелиуса от Баха, дорогой мой, склонен к измене, хитрости и к выгоде.

— Я не разбираюсь в музыке. Мой кумир — Дюк Эллингтон. — Он протянул мне листок из записной книжки. — Вот что, со слов Карпентера, исполняли в пятницу вечером. Он не затрудняется просмотром программы. Вот что исполняли.

Я резко выдохнул.

— Его алиби так же дыряво, как сетка от москитов. Но это все же не доказательство, что он ее убил, — справедливо, но резко заметил Марк.

Я налил ему еще порцию виски.

— Но вы еще ничего не сказали, что вы думаете о Шелби Карпентере.

— Жаль, что он не фараон.

Я отбросил всякое благоразумие. Хлопнув его по плечу, я живо воскликнул:

— Милый мой, вы восхитительны! Фараон! Цвет старого Кентукки! Призраки командиров-конфедератов поднимаются из гроба, их тени преследуют вас. Старая Мисси переворачивается в гробу. Давайте выпьем за это, мой молодой и проницательный Ястребиный Коготь. По-хорошему следовало бы выпить мятный джулеп, но, к сожалению, дядюшка Том из Манилы потерял секрет его изготовления. — И я, довольный, расхохотался.

Он с некоторым скепсисом смотрел на мое веселье:

— У него есть все необходимые физические данные. И его не надо учить вежливости.

— Представьте себе его в форме, — продолжал я, давая волю фантазии. — Я вижу его на углу Пятой авеню, где находятся «Арт» и «Бергдорф-Гудмен». Какой транспортный клубок образуется тогда, когда из Уэстчестера на машинах въезжают в Нью-Йорк жены, встречающие своих мужей! Я уверен, на Уолл-стрит будет не менее жарко, чем в тот исторический день 29-го года.

— Есть много людей, которым недостает ума, чтобы закончить колледж. — Его замечание, честно сделанное, имело слабый оттенок желтой зависти. — Дело в том, что они усвоили понятия, соответствующие их воспитанию и классу, поэтому они не в состоянии расслабиться и работать на обычной работе. В этих смешных конторах полно людей, которые были бы более счастливы, если бы работали на бензоколонках.

— Я видел, что многие из них надламывались под гнетом знаний и ума, — согласился я. — Сотни обречены всю жизнь работать в коктейль-барах на Мэдисон-авеню. В Вашингтоне следовало бы создать специальный департамент, который занимался бы проблемами людей, окончивших Принстон. Осмелюсь сказать, Шелби с немалым снисхождением относится к вашей профессии.

Моя проницательность была вознаграждена коротким кивком головы. Мистеру Макферсону не нравился мистер Карпентер, но, как он мне сурово напомнил в прошлый раз, его дело наблюдать, а не оценивать людей, с которыми он сталкивается по своей профессии.

— Единственное, что меня беспокоит, мистер Лайдекер, так это то, что я не могу вспомнить. Я видел раньше лицо этого парня. Но где и когда? Обычно я не запоминаю лиц. Но могу перечислить имена, даты и места, где я их видел. — Он выдвинул челюсть, и губы его решительно сжались.

Я отнесся к этому замечанию терпеливо, но втайне посмеялся, когда он мне рассказывал, на его взгляд объективно, о своем посещении конторы «Роуз, Роу и Сэндерс, консультанты по рекламе». В той атмосфере с горячим кондиционированным воздухом он, должно быть, выглядел таким же чужим, как землепашец в ночном клубе. Он старательно скрывал неодобрение, но высказывать свое мнение было для него так же естественно, как поглощать пищу. Он с утонченной неприязнью описал трех сотрудников рекламной конторы, которые имитировали ужас при мысли о том, что история с убийством станет известной, как только появится на первых газетных полосах. Скорбя по поводу смерти Лоры, ее боссы вполне отдавали себе отчет в рекламной ценности преступления, которое вовсе не бросало тень на их собственную респектабельность.

— Спорим, они уже посовещались и решили, что высококлассное убийство не помешает бизнесу.

— И обсудили, какие щекотливые признания они смогут нашептать за ленчем на ухо перспективным клиентам, — добавил я.

Марк откровенно злился. В его дикой душе не было места уважению к боссам. Его пролетарские представления были столь же неумолимы, как и представления, которые вы обнаружите в высших сферах так называемого Общества. Ему были больше по душе искренняя похвала и скорбь, которые проявляли ее коллеги по работе, чем высокая оценка характера и талантов Лоры ее хозяевами. Всякая хорошенькая девушка, считал он, может понравиться боссу, но пользоваться хорошей репутацией среди коллег по работе — для этого у девушки, которая занималась такой серьезной работой, должна была быть масса настоящих достоинств.

— Так вы думаете, у Лоры были эти настоящие достоинства?

Он притворился глухим. Я изучал его лицо, но не заметил на нем и тени противоречий. И только несколько часов спустя я мысленно воспроизвел в памяти наш разговор и понял, что он моделирует характер Лоры, как это может делать в соответствии со своим восприятием молодой человек, влюбленный в живую женщину. Была полночь — время, когда я себя хорошо чувствую и ощущаю себя самым свободным человеком, когда мой ум ясен, а мысли обострены. С тех пор как несколько лет назад я узнал, что ужасы бессонницы можно преодолевать благодаря быстрой получасовой прогулке, я ни разу не позволял ни утомлению, ни погоде, ни печальным событиям дня нарушать эту ночную привычку. Согласно этой привычке, я выбрал улицу, которая стала для меня значимой с тех пор, как Лора поселилась в своей квартире.

Естественно, я ужаснулся, когда увидел свет в доме жертвы, но, поразмыслив мгновение, сообразил, что молодой человек, который однажды плохо отзывался о сверхурочной работе, всей душой отдался ей.

ГЛАВА VI

Двумя ритуальными событиями была отмечена во вторник смерть Лоры Хант. Первое — это совещание в кабинете следователя; собралась маленькая и отнюдь не сплоченная по духу группа людей, которые разбирались в делах последнего дня ее жизни. Поскольку она не навестила меня в свои последние часы, я был также приглашен, чем мне была оказана честь. Не буду даже пытаться пересказывать скучную процедуру, ужасно длинную, цель которой — доказать то, что все с самого начала уже знали: что Лора Хант мертва, убита от руки незнакомца.

Другой ритуал — заупокойная служба, которая состоялась после полудня в церкви В. В. Хитерстоуна и Сына. Старый Хитерстоун, набравшийся опыта на отпевании звезд кинематографа, главарей мира заключенных и процветающих гангстеров, руководил церемонией, создавая подобие порядка среди впечатлительных посетителей, которые подняли шум у его дверей в восемь часов утра.

Марк попросил встретиться с ним на балконе часовни.

— Но я не посещаю отпеваний.

— Она была вашим другом.

— Лора была слишком тактична, чтобы требовать от кого-то выйти из дома в такое варварское время дня и продемонстрировать свои чувства, которые, если говорить серьезно, носят слишком личный характер, чтобы выносить их на люди.

— Я хотел бы, чтобы вы помогли мне опознать некоторых людей, имена которых записаны в ее книге с адресами.

— Вы что же, думаете, что убийца будет находиться там?

— Возможно.

— Как же мы его узнаем? Не думаете же вы, что он упадет в обморок перед гробом?

— Вы придете?

— Нет, — сказал я твердо и добавил: — Пусть Шелби на этот раз поможет вам.

— Он — главный из присутствующих. Вы должны прийти. Никто вас не увидит. Войдите через боковой вход и скажите, что пришли на встречу со мной. Я буду на балконе.

Друзья Лоры любили ее и горевали из-за ее смерти. Но они не были бы людьми, если бы не сопереживали эту напряженную процедуру. Как и Марк, они надеялись на какой-то перелом в расследовании. Глаза, которые в горе должны были бы быть благочестиво опущены вниз, скользили по сторонам в надежде увидеть, что у кого-то вспыхнуло лицо — верный признак вины, а затем некто мог бы похвастать: «Я понял это в тот момент, когда увидел лицемерное выражение лица этого субъекта и обратил внимание на то, как он потирал руки во время чтения двадцать третьего псалма».

Она лежала в гробу, накрытая белым шелком. Бледные руки без колец были скрещены на ее любимом вечернем платье из белого муара. Гардении в виде вуали, как на конфирмации, прикрывали ее обезображенное лицо. Единственными людьми, кто сидел там, куда допускаются самые близкие, были тетушка Сью и Шелби Карпентер. Ее сестра, зять и несколько кузин с дальнего Запада не захотели или не смогли приехать, чтобы присутствовать в этот час на похоронах. После того как церковная служба закончилась, раздались звуки органа, и служители церкви Хитерстоуна вкатили гроб в отдельное помещение, откуда он затем был отправлен в крематорий.