Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю
— Правильно, но я был немножко пьян.
— А сколько всего было Незвалов?
— Четыре, старик! Всего четыре экземпляра на весь наш растущий город!
— Безобразие… — посочувствовал Павел.
— И всегда моя открытка лежала под номером один, а после того, как я допустил бестактность по отношению к Люсе, она оказалась под каким, как бы ты думал, номером?
— Под номером, я думаю, пять… — напрягся Павел.
— Точно! — не скрывая изумления, сказал Андрей. — А как ты догадался?
— Это очень сложно объяснить… — серьезно ответил Павел. — Дедукция… индукция… Ты лучше с подробностями расскажи о бестактности, которую допустил по отношению к Люське.
— Бестактность как бестактность. Оказалось просто, что она и в самом деле читает все стихи, которые проходят через ее руки. В этом все дело. Она, видишь ли, от Асадова без ума! Тут бы даже Савостьянов спасовал. Вон он, кстати, идет…
Внизу на тротуаре стоял, ожидая, когда пройдет колонна автобусов с пионерами, Савостьянов — джинсы в обтяжку, синяя («миллионерская», подумал почему-то Павел) рубашка с короткими рукавами, мощный торс, седина на висках…
— …Ну, приезжаю, — продолжал между тем Андрей. — Забыл уже обо всем, что было. Люсенька, милая, Незвал был? Был, говорит, но распродан. Как, говорю, распродан?! Я, как пчелка, тружусь, разъезжаю по губернии, две недели не мылся, забыл, как печатные слова произносятся, а здесь моего любимого поэта продают?! Не шути, говорю, улыбнись и достань из-под прилавка то, что ты сохранила для меня. Дудки, говорит, прислали всего четыре экземпляра, а ваша открытка была пятой. Ах так, думаю. Бегу в магазин, покупаю триста грамм «Мишек». Она их ест и говорит: серьезно, Андрей, ни одного больше Незвала не осталось. Я после того вечера на тебя рассердилась и со зла, дура, продала кому попало. Но скоро будет Басе, ты не огорчайся. Чего уж, говорю, ладно уж… прости, в общем, говорю, что «я помыслить смел поцеловать твой ореол светлейший…» Ничего, говорит, Андрюша, я ведь тоже не во всем была права в тот вечер…
Павел слушал вполуха. Что-то напряглось у него внутри при виде Савостьянова и никак не отпускало. Андрей закончил, Павел рассмеялся вместе с ним и досадливо подумал: «Хотел бы я знать, ты-то зачем мне врешь?»
В передней ударил звонок — коротко, по-хозяйски. Павел с удивлением почувствовал, что волнуется.
— Значит, так, Андрюша, — сказал он торопливо. — Совсем случайно. Петухов не может — тренировка, у Казакевича — приемные экзамены, а тут подвернулся я. Ты понимаешь: я попросту боюсь идти в больницу.
— Кончай, старик! — ответил успокоительно Андрей, уходя в прихожую. — Будешь психовать, как сейчас, тогда точно чего-нибудь схватишь. Все болезни от нервов, как говорила моя бабушка.
Дверь в прихожую он закрыл. Потом щелкнул замок, потом Андрей что-то объяснял Савостьянову, потом раздался звучный сочный баритон: «Напротив, буду рад. Преферанс, как и любовь, требует время от времени смены партнеров».
Отворилась дверь, и Савостьянов вошел первым. Сзади появился Андрей, запоздало говорящий ему в спину:
— Познакомься, это — Павел.
— Очень приятно. Весьма наслышан. Рад познакомиться.
Сухая ладонь, чрезвычайно славная улыбка, очень прямо глядящие, доброжелательные глаза.
— Ну что? Сразимся? — он оглянулся на Боголюбова. — Знаю, какие-такие у Казакевича экзамены. В прошлый раз, — он обратился к Павлу, — мы с Андреем его рублей на сто пятьдесят посадили. Тут, конечно, сразу и экзамены начались.
И он рассмеялся, как будто Бог весть что смешное рассказал. Безукоризненные зубы у него были, лицо его от улыбки так славно преображалось…
«Черт, по-моему, зря я все это затеял, — мелькнула у Павла мысль. — Тогда что ж, — успокаиваясь, додумал он, — поиграем в преферанс, тоже неплохо».
Они начали пульку. Савостьянов играл, если можно так выразиться, — сухо. Не зарывался, очень точно рассчитывал свои возможности и шансы партнеров, не рисковал. Павел не любил таких партнеров. То ли дело Андрей — он играл. Надеялся порой на самый бредовый расклад, «понтил» то и дело, ахал сокрушенно, проигрывая, шумно ликовал, когда удавалось выиграть. На него и глядеть-то было забавно — этакий раскрасневшийся непомерный ребенок.
Савостьянов к игре относился слишком уж серьезно, и лицо его становилось старым и озабоченным, когда он глядел в карты. Лет тридцать восемь ему было.
— Вы по каким болезням? — во время одной из сдач спросил Павел.
— По тем, которые внутри.
И тут же внимательно посмотрел на Павла.
— Чует мое сердце, вы хотите о чем-то проконсультироваться. Угадал?
Павел сконфузился.
— Ну, не совсем… Хотя…
— Давайте выкладывайте, — докторским голосом сказал Савостьянов. — Предлагаю блиц.
Он остро и неприятно взглянул в лицо Павлу, спросил, почти утверждая:
— Желудок?
— Да.
— Боли?
— Да.
— До еды? После?
— До — если голоден — под ложечкой. После — через час.
— Отрыжка? Изжога?
— Иногда.
— Боли терпимые?
— Да.
— Зависимость от меню?
— Не замечал.
— Обследовались?
— Упаси Бог.
— Похоже на катар, — сказал Савостьянов. — Работа нервная? Хотя да, вы же из этих… Ну, что я могу сказать? — заговорил он другим, почти рассеянным тоном. — Стучится язва, если вы будете так же относиться к своему здоровью.
«Упаси Бог»… — Он усмехнулся. — Посоветовать вам не нервничать? При вашей работе — смешно. Ограничивайтесь: поменьше острого, поменьше жирного, ну и так далее. И не курите натощак — судя по вашему виду, курите. Зайдите как-нибудь, устрою вам гастроскопию — скажу точно.
— Это кишку глотать? — с отвращением спросил Павел.
— Вроде этого. Шесть пик.
«Ну вот. Польза уже есть. Катар. Поздравляю», — подумал Павел и сказал:
— Пас.
— А чего новенького на фронте борьбы с неуклонно сокращающейся преступностью? — спросил Андрей.
— Уйма. Ларек, например, вчера ограбили возле вокзала. Ограбление века, можно сказать. Похищено шоколада и папирос «Лайнер» (подмоченных) на сумму сто пятнадцать рублей. Включая стоимость замка.
— Мальчишки, — сказал Савостьянов.
— Разумеется. Одного взяли в двадцати шагах — блевал шоколадом.
Савостьянов хмыкнул.
— Слушай! — вспомнил вдруг Андрей. — Сегодня наши машинистки чирикали. Будто где-то, в каком-то доме девушку нашли мертвую. Это правда?
— К сожалению, правда, — скупо отозвался Павел, подумав: «Умница, Андрюша! Как вовремя вспомнил!» Бросил карту и стал терпеливо смотреть, как пойдет Савостьянов. Тот размышлял над ходом. Ни на йоту не изменился в лице. Только Павел почему-то вдруг заметил, какие все-таки резкие морщинки у него под глазами. Очень они его старили.
Савостьянов поколебался еще немного и выложил карты.
— Мда, — огорченно сказал Андрей. — Без двух.
Павел взял карты, стал тасовать. Вдруг сказал Андрею:
— А ты, кстати, мог ее знать, эту девочку. Да почти наверняка! Она в литобъединении при политехе занималась. Мартынова по фамилии…
Андрей выронил карандаш.
— Мартынова?!
— Во-во. Мартынова, выпускница школы, — говорил он, торопясь избавиться от необходимости смотреть на сдаваемые карты. — Пошла к подружке готовиться к экзаменам и… На две недели. На днях вот нашли.
— О Господи! — почти простонал Боголюбов и ткнул себя в переносицу кулаком. — Ксанка! Мартынова!
Павел взглянул на Савостьянова. Тот внимательно и изумленно глядел на Андрея.
— Вы не представляете, ребята! — воскликнул Андрей, поднимая к ним лицо. — Как эта девочка была талантлива! — глаза его блестели. — Сволочи! — убежденно сказал он, обращаясь неведомо к кому. — Падаль человеческая. — Он даже изменился в лице, ощерился. — Такую девчонку!
Увидел лежащие перед ним карты, скривился:
— Ой, не могу я что-то… После того, что ты сказал… Ксанка! Я же ее с шестого класса тянул. Девочкой совсем пришла. Стишата принесла: «Весна-красна, грачи-кричи». И что мне в ней показалось? Оставил. Зато потом!
«Мне говорят: „Ты — яблоко раздора“.Мне говорят: „Ты — яблоко…“ Послушай!Ну как же так, не мог ты догадаться:„Я — яблоко!“ А ты был сам не свой…»
А какое лицо! Да ты, Саша, знаешь ее тоже! Помнишь, я приводил тебя в объединение, знакомил даже с ней!
— Что-то смутно… — невнятно ответил Савостьянов.
— Ты еще спросил, кто это и сказал: «Княжеский профиль». Я запомнил.
— Д-да, вроде припоминаю… — силился вспомнить Савостьянов и вдруг мельком коснулся глазами Павла.
«Ах, черт! — подумал Павел, — чего я уставился!» Он отметил отблеск растерянности, вроде бы испуга даже в этом мгновенном взгляде доктора.
— Вспомнил. С этаким пышнющим хвостом. Синеглазенькая брюнетка. Вспомнил. Красивая была девочка, — сообщил он Павлу и снова посмотрел, теперь-то уж прежним взглядом, открытым, в меру огорченным, в меру равнодушным.
