Анатомия призраков - Эндрю Тэйлор
– Сэр… – произнес Огастес с кошмарным чувством, будто собирается с закрытыми глазами спрыгнуть с невероятно высокого утеса. – Сэр, сэр!
Студенты повернулись.
– Что такое? – спросил Аркдейл.
– Тапочки, ваша честь, тапочки миссис Флойд. Клянусь, они такие же, как у мадам.
– А? Какого черта ты мямлишь? Какой мадам?
– Миссис Уичкот, сэр.
В первый вечер после возвращения в Иерусалим Фрэнк отужинал в своих комнатах. Единственным его сотрапезником был Холдсворт. Аркдейл, которого он пригласил присоединиться к ним, отказался под предлогом утренней лекции мистера Краули.
– Они читают избранные отрывки из Гроция[38], – пояснил он, – и мистер Краули не всегда великодушен к студентам, которые делают грубые ошибки при переводе. На прошлой неделе кто-то спутал «merx» и «meretrix», и половина колледжа до сих пор смеется над ним.
– Почему? – спросил Фрэнк. – Что в этом такого смешного? Как по мне, звучит почти одинаково.
– «Merx» означает товар, – объяснил Гарри. – A «meretrix» – блудница.
Холдсворт подумал о том жарком вечере, когда мистер Аркдейл растворился во мраке Лиз, преследуя шлюху.
Так что единственным гостем Фрэнка оказался Холдсворт. Малгрейв накрыл им ужин в гостиной, совсем как на Уайтбич-Милл. Стол располагался у окна, и они смотрели на сад, восточный платан и Длинный пруд.
В тот вечер молодым человеком владела лихорадочная веселость. Она напомнила Холдсворту ночь, когда они вдвоем сидели у мельничного пруда в темноте и выпили больше вина, чем следовало.
Когда Малгрейв удалился, оставив их за вином и орехами, атмосфера изменилась. На улице все еще было светло, но Фрэнк поднялся на ноги и старательно зажег свечу.
– Возможно, это к лучшему, что Гарри не смог к нам присоединиться, – произнес он, стоя спиной к Холдсворту.
– Да. Мне нужно поговорить с вами наедине. Шантаж, которым грозит вам мистер Уичкот… вы хотите, чтобы я попытался помочь? Или нет?
– Ах, сэр… если вы не поможете, я не знаю, как и поступить. – Фрэнк повернул голову. Веселость испарилась с его лица, обнажив измученную и отчаявшуюся подоплеку. – Если он расскажет о клубе, мне несдобровать. А моя мать… уверен, это убьет ее. Я сделаю все, что вы скажете, сэр, что угодно… только спасите меня от этого дьявола.
Холдсворт откинулся на спинку стула:
– Мистер Олдершоу, я вряд ли смогу оказаться вам полезным, если вы не расскажете мне все.
– Конечно… все, что хотите.
– Табита Скиннер.
Молчание. Фрэнк отвернулся.
– Когда я спросил вас о ней сегодня утром в кофейне, вы сказали, что никогда о ней не слышали, а затем стали весьма заносчивы, и мы покинули заведение.
– Прошу прощения, сэр, я был груб… я говорил, не подумав…
– Однако сегодня днем я намекнул мистеру Уичкоту, что ему грозит опасность уголовного обвинения. Я действовал наугад, но удар достиг цели. Точно так же, как имя Табиты Скиннер в вашем случае. Молодые люди пьют, играют в азартные игры и вступают в клубы – это достойно порицания, разумеется, и их матери расстроятся, если узнают правду. Но вы боитесь большего, нежели простое неодобрение, равно как и мистер Уичкот. И я уверен, что ключ к разгадке – Табита Скиннер.
Холдсворт подождал. Фрэнк вернулся за стол и налил еще вина. Он поднял бокал, и Холдсворту на мгновение показалось, что глупый мальчишка собирается предложить очередной тост. Но он лишь уставился на огонь свечи сквозь вино и произнес:
– Если я расскажу вам, что случилось в ту ночь, вы пообещаете не говорить ни единой живой душе? И еще… – Он умолк и осушил бокал. – Я… я знаю, что вел себя не слишком мудро.
Холдсворт подумал о собственном поведении после смерти Джорджи.
– Вы в этом не одиноки.
– В таком случае слушайте, сэр. Когда мужчина становится полноправным членом клуба Святого Духа, его назначают апостолом и нарекают апостольским именем. Меня приняли в апостолы на встрече в феврале. В таких случаях проводится особый ритуал, часть посвящения, которого невозможно избежать. Мы поклялись хранить тайну, но я нарушу зарок. – Он заглянул в пустой бокал, который все еще держал в руке. – Кандидат должен возлечь с девушкой. Немедленно.
– То есть мистер Уичкот предоставляет проститутку для этой цели? – спросил Холдсворт, после чего пауза стала слишком долгой.
– Не совсем. Клуб назван в честь Святого Духа. – Фрэнк забарабанил ложкой по столу, как если бы желая особо подчеркнуть слова «Святого Духа». – И потому…
– И потому?
– Нас учили, что, когда Мария носила в себе Иисуса, она была… так сказать… оплодотворена Святым Духом. – Он откинулся на спинку стула и поставил бокал. – Теперь понимаете?
Холдсворт покачал головой.
– Мария была юной девственницей, сэр, – сдавленным голосом произнес юноша.
– А!
Фрэнк отшатнулся при виде отвращения на лице Холдсворта.
– Мистер Уичкот выставлял это… выставлял это чем-то само собой разумеющимся. Более того, по-настоящему желанным.
– Я не осуждаю вас. Я осуждаю его.
Фрэнк заговорил снова, на этот раз быстрее:
– Маленькая комнатка в павильоне обставлена как спальня, и девственница ждет в ней кандидата. Она одета во все белое и привязана к кровати. Также в комнате была старая женщина, хотя я толком ее не разглядел, и, по-моему, на ней была маска. Она была уродливой ведьмой, настоящая старая жаба в монашеском покрывале. Я не должен был увидеть ее… понимаете, но пришел раньше времени, потому что распалился и не мог больше ждать. Я вошел в комнату, и девушка лежала на кровати, совсем как Уичкот обещал. Но… как только я ее увидел, то понял, что она мертва.
– Как она умерла? Своей смертью?
– Я не видел ран. Она просто… просто была мертва. Ее лицо выглядело странным… ужасно бледным и искаженным. Глаза были открыты.
– Вы никому об этом не говорили? – спросил Холдсворт. – Вы понимаете, что вам грозит по меньшей мере обвинение в укрывательстве?
– Все намного хуже, сэр. Уичкот скажет, что это я виновен в ее смерти и вынудил его помочь мне скрыть преступление. Но клянусь, я даже не коснулся ее. Я ни мгновения не видел ее живой. Вы должны мне поверить. Клянусь, я не убивал ее.
К ужину доктор Карбери пошевелился. Он пришел в сознание и вполне ясно дал понять, что проголодался. Сначала его усадили на стульчак, затем протерли живот отваром из белладонны в молоке – максимально близко к опухоли, насколько можно было судить, – переодели в чистую ночную рубашку и усадили в кровать, оперев о подушки. Он испытывал усталость, но находился в поразительно хорошем настроении, учитывая все обстоятельства, и по-прежнему жаловался на голод.
Элинор накормила его жидкой овсяной кашей со сливочным маслом, а также
