Лилия Беляева - Убийца-юморист
- Читай! И закаляйся! Ищи красоту, а не грязь! Цени четверть прекрасного мига, как японцы!
Я открываю эта маленькую, легкую книгу, где пришлось, и читаю в середине страницы:
У дома моего цветы осенних хаги
В расцвете ныне
Приходи смотреть.!
Не то пройдет два дня ещё - и сразу
Осыплются на землю лепестки.
Я перевожу взгляд на лепесток белой розы. Он чуть-чуть колеблется под слабым ветром...
Алексей касается моей щеки своей щекой и проговаривает:
Словно в море, у Аго,
Эти волны, что бегут
К каменистым берегам,
У любви моей к тебе
Нету срока и конца!
Он смотрит на меня веселым синим глазом. Я говорю:
- Ты глядишь на меня как на красавицу, надеюсь?
- Только так и не иначе!
- Значит, ты очень, очень смелый мужчина.
- Ну уж и "очень"...
- Очень! - настаиваю я. - Потому что только очень смелые мужчины способны общаться с красавицами. Например, какая-то американская знаменитая актриса в какой-то газетке жаловалась, что несмотря на всю свою выдающуюся красоту, пребывает в одиночестве, ни один парень не может подойти к ней и пригласить на свидание. Красота и независимость отпугивают даже самых отчаянных кавалеров.
- Идиотов - спешу уточнить, - отзывается Алексей. - идиотов и неврастеников.
- Не скажи. Актрисе Линде Фиорентино, она играла в знаменитом фильме "Мужчины в черном", все мужики кажутся убогими трусами. Им, видишь ли, повторяю с её слов, - нравится чувствовать свое превосходство над женщинами. Когда женщина красива и умна... несутся прочь.
- Не дождешься! - сказал Алексей и толкнул меня плечом. - Не на того напала. Хочешь в Версаль? Более чем на триста лет назад? Мигом организую!
- Ладно. Версаль так Версаль...
Но прежде мы ещё покружили по узеньким, путаным улочкам Монмартра, поглядели, что там продают в малюсеньких магазинчиках, набитых открытками, картинками, сувенирами, едой, тряпками, и откликнулись на ласковый сдержанный призыв худого, длинноусого художника: мол, вы такая чудесная пара, не хотите ли запечатлеть мгновение своего счастья на листе картона...
Алексей гаркнул:
- Земляк, что ли? Москва?
- Ни. Киив, - потупил длинные плутоватые глаза фальшивый парижанин.
- Рисуй! - распорядился мой хирург. - Проводи операцию!
И мне:
- Не бей ластой! Становись ближе ко мне и головка к головке. Надо поддержать в соотечественнике здоровый дух и веру в успех!
С рисунком, выполненным цветными мелками и свернутым в трубочку, мы пошли в Версаль. Но я успела, успела заметить:
- Кругом, кругом одна ложь, придуривание. Вон и этот киевский люмпен-пролетарий работает под француза.
- Благодари Бога, что не под киллера. Вот тете и первая утренняя радость.
Версаль удивил обилием желающих обойти королевские апартаменты и пылью, осевшей на старинных шелках, и наличием ночного горшка возле большой кровати какого-то из Людовиков. Вообще после Зимнего дворца у нас, над Невой, эта утлая бонбоньерочная роскошь показалась мне какой-то несерьезной...
Но одна возвышающая мою особу мысль примирила с Версалем: "Сколько зеркал! В них смотрелись короли, королевы, а теперь вот и я сподобилась... Надо же!"
- Ну как? - спросил Алексей, когда мы вышли из дворца и очутились в презнаменитейшем парке с его аккуратно, искусно так и сяк стрижеными деревьями и кустами, а также фонтанами...
Мне, конечно же, надлежало выразить свой восторг. Но мои глаза совсем, вроде, нечаянно, углядели вдобавок к ночному королевскому горшку, явно претендующему на историческую ценность, - обжимание за кустом в форме шара двух парней...
- Знаешь ли, - сказала я Алексею, - у меня со зрением, действительно, проблемы. Помню, в детстве и вообще лет до восемнадцати, я все видела только голубым и розовым, а плохое - в виде крапинок... Теперь же крапинки разрослись до величины бегемота, которого показывают во весь экран пастью на зрителя... Голубое и розовое проглядывает малюсенькими клочками.
- Это болезнь переходного возраста, - решил Алексей, всовывая мне в руку теплую булку с сосиской внутри. - Ешь. Набирайся сил и мудрости. Сколько людей мечтают попасть в Париж! Ты идешь и не чувствуешь величия момента. Ни Париж, ни меня не любишь. Так не годится. Это уж слишком. И все из-за чего? Из-за каких-то самозванцев, которые числились в писателях! Из-за ловких бесстыжих пацанов, которым убит - что плюнуть! Да и сколько они убили-то! Подумаешь! Вон Наполеон! Тысячи уложил ради своего честолюбия, тысячи молодых породистых французов! И что? Пошли завтра поглядим на его гроб. Кстати, из российского гранита. Как же боготворят этого суперубийцу сами французы! А ты терзаешься... Никак не согласишься признать за злом право на существование... Да знаешь ли ты, что по моему, и не только по моему мнению, - человечество состоит сплошь из ненормальных? Что если отнять у него возможность бороться со злом, оно обленится, започивает на лаврах и закончится как вид живой природы? Забыла, что большинство гениальных произведений искусства создано назло каким-то недобрым силам в отместку и так далее? Я, например, как в хирурги выбивался? На основе детского, детсадовского впечатления: моя любимая воспитательница часто плакала. Я однажды спросил её, почему, что с ней? Она улыбнулась сквозь слезы и сказала: "У меня болит сердце". Я спросил, могу ли чем помочь. Она ответила: "Если бы ты был хирургом, то помог бы..." И пожелала мне стать им. Врала она мне. У неё с женихом вышла неувязка. Он её бросил. А она, как водится, любила его безоглядно. И сердце её болело от любви... Но её слова о всесильном враче-хирурге запали в мою душу, как зерно в теплую, весеннюю землю... Итог - налицо. Классный вышел специалист из Алешки Ермолаева, и, как ты сама мне только что сказала, - исключительно отважный мужчина с небольшой слабостью: предпочитает только натуральных блондинок...
Ох, как хорошо бродяжить по Парижу ранней осенью, когда каштаны лишь начинают золотиться, но ни один листок не сорвался, не полетел в вечность... Как хорошо прийти в гостиничный номерок, который сначала хотелось ругать ну хотя бы за то, что в нем ест место только для двух кроватей, а чтоб поблизости от них танцевать вальс-бостон - нисколько! Как хорошо залезть в ванну заодно с усталыми ногами и полузаснуть в ней, отмокая, приходя в себя... Как хорошо закутаться в большой, толстый, уютный халат и обнаружить, глядя в окно, что под крышей соседнего старого дома опять висят на веревочке трое белых трусов. Это значит, красавец-негр не сдался, воюет с целым Парижем за свое место именно здесь цвести и пахнуть. Однажды он высунулся из-под этих вот трусов и одарил меня ослепительной улыбкой, помахал рукой в знак интернациональной солидарности, что ли...
Как хорошо, что я не зациклилась на Париже. Как хорошо, что меня вдруг потянуло в Москву... И как хорошо, что, лаская меня, Алексей предложил слетать дня на три в Лондон... Хорошо, когда дается шанс... открывается перспектива... И хорошо ответить - "нет".
- Почему "нет"? Почему? Он обнимал меня так крепко, словно пытался вмуровать в себя, он не желал мне вольного полета.
И правильно делал. Настоящий мужчина. Не сломленный.
- Потому "нет", - отвечала я ему поцелуем на поцелуй, - что нельзя, нерационально сразу съедать все конфеты, торты, шоколадки. В мире должно оставаться что-то совсем пока не доступное. И манить. И дразнить...
- Не глупо сказано, - ответил он мне в лоб, но не прямо, а сквозь волосы. И повторил из губ в губы. - Очень неглупая ты у меня, оказывается...
Последняя ночь в Париже... Последняя ночь перед расставанием... Мы любили друг друга неистово, словно у последней черты, безрассудно и грешно, словно завтра нас разбросает ураган и мы никогда, никогда не встретимся... Или же вдруг выяснится под утро, что и он, и я, мы вовсе не имеем права принадлежать лишь друг другу. Об этом в самых решительных, злых выражениях заявит мой законный муж и его законная жена после того, как в четыре ночи ударят в хлипковатую, легкую дверь нашего номера...
Мы любили друг друга про запас. Осенний рассвет над Парижем салютовал нам зеленой бриллиантовой звездой в вышине и гирляндой белых трусов вдали, свидетельствующей, что наш негр не поддался ударам недоброй судьбы, продолжает упорно верить в себя... И насчет трусов он прав...
За что женщина может ценить мужчину? Разумеется, ей важно, чтобы у него всегда были чистые трусы. И веселые глаза. И нежные, умные руки.
Но больше всего за то, что он вдруг спохватится и спросит:
- Что с тобой? С тобой что-то не то...
Это было уже в аэропорту Орли, правда... когда он провожал меня на московский самолет. Но, все-таки, было...
Он даже стал строить пирамиду предположений:
- У тебя не получается написать статью обо всей этой истории с трупами писателей? Или на тебя накатывает депрессия оттого, что ты даже таким своим разоблачением не сокрушишь порок? Родная моя, с этим надо примириться. Двадцатое да и иное столетие столько всего видело! Такую ямищу выгрызло в земле, чтобы сбросить в неё сотни миллионов трупов. Та же первая империалистическая, испанская, вторая... Ты же сама все это знаешь. А репрессии? А голод? Ну такое оно, человечество, варварское, первобытное в сущности. Но не сидеть же сложа руки, не глядеть в одну точку. Действие единственный путь к спасению от всякого рода меланхолий. И смысл жизни. То, что ты мне рассказала, как шла по следам убийц, - делает тебе честь. Мужская работа. Я горжусь тобой к черту высокие слова! Но знать, что живешь не колодой, что способен давать людям облегчение - это что-то... Положим, ты своей разоблачительной статьей не потрясешь мир, но все-таки... все-таки докажешь на радость тысячам, что зло рано или поздно получает кувалдой в лоб. Что сколько веревочке ни виться, а кончик все равно найдется, и шила тоже, между прочим, в мешке не утаишь. Так чего ты увядаешь на глазах всего прогрессивного человечества? Чего? Я вон какой закон открыл между операциями в Швейцарии и то ничего! Сказать какой?
