Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание
Все происходило в декорациях бани или сауны. Дверь в парилку, лавки с шайками, деревянный пол из длинных серых досок. На этом полу, залитом кровью, навзничь лежал поверженный динозавр ― пензенский негоциант Петр Борисович Панич. С первого взгляда было ясно, что он мертв: огромная резаная рана рассекала ему грудь в области сердца. Рядом с ним со своим травматическим пистолетом в руках и перекошенным от ненависти лицом стоял Малой-Малай. А в паре метров перед ним, опершись головой на одну из лавок, полулежал Зина в белой куртке с красным подбоем, в съехавшем набок светлом парике. Вид его был ужасен: одна резиновая пуля попала ему в левый глаз, на месте которого вздулся чудовищный бело-розовый пузырь. Вторая угодила в шею, не иначе как перебив сонную артерию: кровь хлестала из раны, которую он безуспешно пытался зажать одной рукой. В другой Зина все еще держал огромный зазубренный тесак в крови по самую рукоять.
Люсик с каким-то горловым рыком бросилась к брату, упала рядом с ним на колени, выхватила из кармана платок и попыталась помочь ему пережать артерию. Одновременно она успела кинуть мне полный отчаяния умоляющий взгляд ― призыв о помощи. Подойдя, я первым делом ногой выбил из ослабевшей руки Зины тесак, задвинув его подальше под другую лавку. Потом неохотно опустился рядом с Люсик. Неохотно, потому что хорошо понимал: помочь ему практически невозможно.
Я слышал всякие байки про то, как удавалось в подобных случаях прижать сонную к позвоночнику и даже засунуть в нее палец, чтобы остановить кровь. Но тогда велика вероятность гибели одного, а то и обоих полушарий мозга. И все же Люсик смотрела на меня с такой надеждой, что я присел рядом с Зиной на корточки, быстро свернул из платка нечто вроде тампона, который попытался воткнуть туда, откуда мощными толчками выплескивалась кровь.
Но тут неожиданно сопротивление оказал сам Зина. Закрутил головой, не давая мне хоть что-то для него сделать.
― Уйди, гад! ― закричал он странным булькающим голосом. ― Н-ненавижу!
― Меня-то почему? ― Говоря, я пытался удержать его шею в неподвижности ― но тщетно.
― Ты... ты... втянул ее в это! Нельзя... было!
― Зина, Зина, ― запричитала Люсик сквозь слезы. ― Ты прекрасно знаешь, что я сама... Мне нужно было знать, кто убил отца!
― Тебе... знать?.. ― то ли мне показалось, то ли булькающие звуки слегка напоминали смех.
Мне было ясно, что жить ему остается минут пять-семь, не больше. К этому времени из него просто вытечет большая часть крови. Но я оглянулся на Малая, который столбом застыл над телом своего хозяина, и прикрикнул:
― Чего стоишь? Вызывай «скорую» и полицию!
Он судорожно выхватил мобильник, начал набирать номер. А я снова повернулся к Зине. Наверное, Люсик не простит мне такое никогда. Но я тоже должен был знать.
Все еще пытаясь заткнуть артерию платком, я спросил:
― Зачем тебе все это? Белая Дама, собачья удавка...
Он мог бы не отвечать, силы оставляли его с каждым сокращением сердечной мышцы. Но я подозревал, что мы сейчас с ним заодно: я хотел знать, а он -чтобы наконец узнали все.
― Погань... гнусные твари... ― через силу произнес он, ― хотели девочек... не просто... Папаша, дрянь... целочек им... За большие деньги...
― Прекрати, Зина, прекрати! ― взмолилась, склонившись над ним Люсик, ― ты не должен этого говорить! Даже сейчас!
― Ы-ы-ы, ― длинно и свистяще протянул он. -А то ты... не знала... сестричка...
Зина снова забулькал странным, похожим на смех образом, и у краев его рта выступила розовая пена. Только тут я заметил, что третья резиновая пуля попала ему в грудь, оставив глубокую вмятину: если она сломала одно или два ребра, те могли проткнуть легкое. Сунув жгут Люсик в руки, я ухватил его под мышки и слегка подтянул вверх, уперев в лавку спиной. Принципиального эффекта это не дало, кровь вырывалась наружу с той же ритмичностью. Но мне показалось, что дышать ему стало легче.
― А доктора за что? ― спросил я.
― Чем... отличается? ― Он даже сделал попытку приподнять руку. Как я догадался, желая показать на окружающие нас декорации. ― Папаша... Нинель... те же девочки... В актрисы хотели!
― Значит, тогда, в первый раз, ты за ним следил? Я попался случайно?
― Жаль, ― прохрипел он, и струйки крови потекли у него по подбородку. ― Жаль... Все время... мешал, гад!
Мне не совсем было понятно, чего ему «жаль»: что в тот день не прикончил доктора или что не добил меня. Скорее всего, того и другого.
Я повернулся к Люсик, чтобы снова перехватить у нее томпон, и обнаружил, что она стоит на коленях с окровавленным платком в руках, даже не пытаясь помочь брату.
― Зина, это ты... дядю Вику? ― спросила она тихо и совершенно спокойно.
― Я, я! ― подтвердил он. ― Раньше надо... было!
И Люсик произнесла все так же тихо, но что-то неразличимо страшное, как завывание ветра на чердаке пустого дома, было в ее голосе:
― Что же ты наделал, Зина! Ты убил своего отца!
Наступила тишина, которая прерывалась только
предсмертными хрипами Зины.
― Ы-ы-ы, ― протянул он наконец. ― Плевать... Ты тоже... своего... убила.
― Что-о?! ― сказали мы с Люсик одновременно.
А Зина в последние минуты обрел неведомо откуда взявшиеся силы. Заговорил хоть отрывочно, но ясно:
― Брось, сестричка. Я приехал утром рано... из Питера. Тебя не было. Удивился. Пошел наверх. Ты лежала рядом с ним. Вся в крови... И с этим... ― Он, как мог, показал подбородком на тесак, который я задвинул под дальнюю лавку.
Я с ужасом, еще не до конца веря, перевел взгляд на Люсик. Она сидела с открытыми глазами, положив ладони на коленки, и слегка раскачивалась из стороны в сторону. Зина продолжал, но приступ его активности явно закончился. Мысли стали путаться у него в голове. Он уже не говорил, а невнятно бормотал:
― Отнес вниз... отмыл... сжег твою... отпечатки... одежду... Ты сутки... памяти не было... все равно...
Последним словом, которое он произнес в жизни, было «люблю...».
Дыхание еще вырывалось из него минуты полторы-две, потом Зина успокоился. Малай, склонившись, закрыл ему единственный глаз, но Люсик даже не обратила на это внимания. Сидела, все так же мерно раскачиваясь, глядя перед собой. И вдруг замерла.
Это было как во сне. Когда кажется, что бежишь во весь опор, а на самом деле остаешься на месте. Нас будто бы стало двое. Два Северина. У одного все мелькало перед глазами, словно он кубарем катился по крутому склону. Второй, кивая на Зину, немыслимо деловитым тоном отдавал распоряжения Малаю:
― Сними с него куртку и парик. Не надо, чтобы Люсик связывали с Белой Дамой. Мы всего этого не слышали. Вы с Паничем пришли сюда в поисках Марты и наткнулись на Зиновия. Он на вас напал.
Вполне возможно, что Севериных было больше. Как минимум еще один отчужденно наблюдал за первыми двумя со стороны, что-то прикидывая, вспоминая, сопоставляя.
Первый, оглушенный, ободранный в кровь, падал на самое дно давящего со всех сторон ущелья. Там, в полутьме, не видно было ничего, кроме превратившейся в соляной столб Люсик.
Второй продолжал неспешно говорить с Малаем:
― Будет время, зайди ко мне, покажу тебе видео, как погибла Марта. Заодно заберешь свой «жучок». Я пользуюсь другой системой.
И сочувственно наблюдал, как пензенский сыщик сначала бледнеет, потом багровеет, потом согласно кивает.
Третий Северин безуспешно пытался неловкими руками соединить разбитое вдребезги.
Неодолимая тягостность, да? Человек изо дня в день вынужден терпеть то, чего терпеть не хочет и не может.
«Он поставлял девочек половине города, совсем молоденьких. Это было невыносимо...».
«Папаша, дрянь... целочек им... А то ты... не знала... сестричка... »
Концентрическое сужение сознания. Моноидея. Квазиличность. «Короткое замыкание». Амнезия. «Ангелина не знает, что убила учительницу».
Квазиличность, реализовав неодолимое желание, уходит. Прежняя иногда возвращается, иногда нет. Люсик повезло ― прежняя вернулась.
«Но если вокруг больного снова сложится непереносимая для него обстановка, если он опять попадет в стрессовую ситуацию... »
Квазиличность вернется.
Пусть на несколько мгновений: вспомнит все и снова в ужасе схлопнется. А там... Психическое и физическое истощение. Сумеречное сознание.
Разным Севериным нелегко будет собраться вместе.
Я встал и попытался взять Люсик на руки: надо было где-нибудь уложить ее поудобней. Но у меня ничего не получилось. Сначала я не смог отклеить ей руки от коленей. Потом обнаружил, что у нее не гнутся спина и шея. Малай бросился было помогать, но и вдвоем мы не смогли ничего поделать. Каменная статуя: все мышцы отвердели, жилы натянулись. Только глаза оставались открыты и смотрели в одну точку. Абсолютно пустые, без всякого выражения глаза.
― Кататонический ступор, ― сказал врач, когда «скорая» наконец приехала, обогнав полицию. Но добавил с сомнением: ― Хотя какой-то не совсем типичный.
Он вкатил ей полный шприц прямо в спину, под лопатку, и Люсик сразу обмякла, свалилась мне в руки, как куча тряпок. Я отнес ее до машины, сам уложил внутрь на носилки и сказал, что поеду с ней в больницу. Но тут наконец появились полицейские, и никто никуда уехать мне не дал.
