Марио Пьюзо - Четвертый К.

Вечный вопрос капитализма, подумал Ябрил, все сводится к выгоде. Он ощутил, как руки Кристиана на мгновение легли ему на плечи, и сказал:

— Америка — это колосс, которому государство Израиль обязано своим существованием, что удручает моих соотечественников. А ваша капиталистическая система подавляет бедняков во всем мире и даже в вашей стране. Необходимо переломить их страх перед вашей мощью. Папа является частью этой власти, католическая церковь в течение многих веков запугивала бедняков во всем мире адом и небесами. Этот позор продолжается две тысячи лет. Решение об убийстве Папы несло с собой нечто большее, чем политическое удовлетворение. — Кристиан отошел от кресла Ябрила, но все еще оставался настороже, готовый в любую минуту вмешаться. Он приоткрыл дверь, чтобы шепнуть что-то Джефферсону. Ябрил молча наблюдал за ним, потом продолжил:

— К сожалению, все мои действия против вас провалились. Я тщательно разработал две операции, но обе потерпели неудачу. Вы можете когда-нибудь расспросить господина Кли о деталях, они, вероятно, удивят вас. Генеральный прокурор разрушал мои операции с жестокостью, вызывавшей у меня восхищение. А с другой стороны, у него так много людей, так много техники, что я оказался бессилен. Но ваша неуязвимость предопределила гибель вашей дочери. Я знал, как это должно поразить вас. Я говорю откровенно, поскольку вы этого хотели.

Кристиан вернулся, чтобы занять свою позицию позади кресла Ябрила и при этом старался избежать взгляда Кеннеди. Ябрил ощущал странный прилив страха, но продолжал говорить:

— Судите сами, — он попытался поднять руки в патетическом порыве, — если я захватываю самолет, я чудовище. Если же израильтяне бомбят беззащитный арабский город и убивают сотни людей, то это они борются за свободу, более того, это они мстят за знаменитое массовое истребление евреев, к которому арабы не имеют никакого отношения. Каков же может быть ваш выбор? Мы не обладаем военной мощью, у нас нет такой техники. Кто в данной ситуации герои? В обоих случаях гибнут невинные люди. Где справедливость? Израиль создан иностранными державами, и мой народ изгнан в пустыню. Мы стали новыми бездомными, новыми евреями, вот в чем ирония. И мир ожидает, что мы не будем бороться? К чему мы можем прибегнуть, кроме террора? К чему прибегали евреи, когда они боролись с англичанами за создание своего государства? Мы в те времена от евреев узнали все о терроре. А теперь эти террористы, эти насильники, объявлены героями. Один из них даже стал премьер-министром Израиля, и его принимают главы государств, словно они не чуют запах крови, исходящий от его рук. Чем я ужаснее?

Ябрил замолчал и попытался встать, но Кристиан толкнул его обратно в кресло. Кеннеди жестом пригласил Ябрила продолжать.

— Вы спрашиваете, что он совершил. С одной стороны, я потерпел поражение и доказательство тому то, что я здесь в заключении. Но какой удар я нанес по вашему авторитету во всем мире! Америка после этого уже не будет корчить из себя великую державу. Все могло для меня кончиться лучше, но и это еще не полный провал. Я показал всему миру, какой на самом деле жестокой является ваша так называемая гуманная демократия. Вы разрушили огромный город, вы безжалостно подчинили одну страну своей воле. Я заставил вас пустить в ход ваши боевые самолеты, чтобы припугнуть весь мир, и вы превратили часть мира в своих врагов. Вас и вашу Америку уже не так боготворят. И в вашей собственной стране вы обострили отношения между политическими фракциями. Ваш личный облик тоже изменился, и вы превратились из святого доктора Джекила в ужасного мистера Хайда.

Ябрил остановился, стараясь справиться с исказившими его лицо эмоциями. Он стал более сдержанным и более серьезным.

— А сейчас я перехожу к тому, что вы хотите услышать, и о чем мне больно говорить. Смерть вашей дочери была необходима. Будучи дочерью самого могущественного человека на земле, она являлась символом Америки. Вы знаете, что это дает людям, которые боятся власти? Это дает им надежду, вне зависимости от того, что кто-то любит вас, а кое-кто видит в вас благодетеля или друга. В конечном счете, люди ненавидят своих благодетелей. А поняв, что вы не могущественнее их, они перестанут бояться вас. Конечно все было бы эффектнее, если бы я оказался на свободе. Как бы это выглядело? Папа убит, ваша дочь убита, а вы вынуждены отпустить меня. Каким бессильным предстали бы вы и Америка перед всем миром.

Ябрил откинулся на спинку кресла, чтобы снять напряжение тела, и улыбнулся Кеннеди.

— Я допустил только одну ошибку — недооценил вас. Ничто в вашей биографии не могло предсказать ваших действий. Я думал, что вы, великий либерал, человек современных этических понятий, освободите моего друга. Я полагал, что вы не сумеете так быстро сложить все кусочки этой загадочной картинки, и никогда не представлял себе, что вы пойдете на такое грандиозное преступление.

— Действительно, когда бомбили город Дак, — заметил Кеннеди, — было несколько несчастных случаев, хотя мы разбросали листовки за несколько часов.

— Понятно, — усмехнулся Ябрил. — Трогательная чувствительность террориста. Я сам сделал бы тоже самое. Но я никогда не устроил бы того, что устроили вы для своего спасения: взрыв атомной бомбы в одном из ваших городов.

— Вы ошибаетесь, — заметил Кеннеди. И вновь Кристиан испытал чувство облегчения, что он не предоставил президенту более полную информацию. Кеннеди немедленно переключился на другую тему. Налив себе еще одну чашечку кофе, он сказал. — Ответьте мне по возможности честно. То, что моя фамилия Кеннеди играло роль в ваших планах?

И Кристиан и Ябрил были удивлены этим вопросом. Кристиан в первый раз посмотрел в лицо Кеннеди. Ябрил обдумывал этот вопрос так, словно не совсем его понял, а потом ответил:

— Честно говоря, я думал об этом аспекте. Мученическая смерть ваших дядей, трепет, с которым большинство людей в мире и, в частности, в вашей стране относятся к этой трагической легенде, — все это усиливало удар, который я намеревался нанести. Да, я должен признать, ваша фамилия сыграла небольшую роль в моем плане.

Наступила долгая пауза. Кристиан отвернулся и подумал: «Я ни за что не оставлю этого человека в живых».

— Скажите мне, — нарушил молчание Кеннеди, — как вы можете оправдать в ваших собственных глазах все то, что вы совершали, то, как вы предавали людей, которые вам доверяли? Я прочитал ваше досье и мне интересно, как может человек сказать сам себе: я улучшу мир, убивая невинных людей, женщин и детей, я буду утверждать гуманность, порожденную отчаянием, тем, что я предал своего лучшего друга, без благословения на то Бога или ваших соотечественников. Отметая в сторону чувства, как вы отважитесь взять на себя такую ответственность?

Ябрил вежливо молчал, словно ожидая следующего вопроса. Потом ответил:

— Все, что я совершил, не столь уж необычно, как это изображает пресса. Что тогда сказать о ваших летчиках, уничтожающих под собой все, словно люди на земле не более, чем муравьи? Они добродушные ребята, наделенные всеми добродетелями, но их научили выполнять долг. Думаю, я не сильно отличаюсь от них. Однако у меня не было возможности сеять смерть с высоты нескольких тысяч футов или уничтожать людей из орудий боевых кораблей с расстояния в двадцать миль. Я должен пачкать свои руки кровью, а поэтому мне нужно обладать моральной силой и душевной чистотой, чтобы проливать кровь непосредственно за то дело, в которое я верю. Впрочем, все это давний спор и не стоит им заниматься. Но вы спрашиваете меня, откуда у меня смелость брать на себя такую ответственность, не дарованную никакой властью? Это более сложный вопрос. Позвольте мне верить в то, что это право дают мне страдания, которые я видел в мире. Должен сказать вам, что книги, которые я читал, музыка, которую я слушал, пример достойных людей дали мне силу действовать согласно моим собственным принципам. Мне это гораздо труднее, чем вам, имеющему поддержку сотен миллионов, осуществлять ваш террор как долг перед ними.

Ябрил замолчал, чтобы с трудом дотянуться до своей чашки кофе. Затем он спокойно с достоинством продолжал:

— Я посвятил свою жизнь борьбе против установленного порядка, против власти, которую я презираю. Я умру с верой, что поступал правильно. А ведь вам известно, что нет моральных законов, существующих вечно.

Ябрил устал и откинулся на спинку стула, уронив руки. Кеннеди слушал его, никак не выражая своего неодобрения и ни разу не возразив. Наступило долгое молчание, и наконец Кеннеди сказал:

— Я не могу оспаривать вашу мораль, в принципе, я бы сделал то же, что и вы. Как вы отметили, легче поступать непосредственно, не обагряя свои руки кровью. Но опять-таки, как вы сами сказали, я действовал в рамках общественной власти, а не из личной вражды.